Жить после

      Темный деревянный гроб начали медленно погружать в вырытую накануне яму. Несколько десятков пар грустных глаз провожали в последний путь женщину, около полутора лет боровшуюся со страшной болезнью. Ни химиотерапия, ни дорогие лекарства, ни операции — ничто не помогло ей. А женщина до самого конца сохраняла оптимистичный настрой: улыбалась, несмотря на сильнейшую боль, не позволявшую ей уснуть, и верила, что случится чудо, и скоро она все-таки выздоровеет.       Чуда не случилось: три дня назад она, мучаясь от ужасной боли во всем теле, ушла в мир иной.       На похоронах присутствовали ее родственники, друзья, коллеги, соседи, с которыми женщина была очень дружна. Даже те ее подруги, которые еще в девяностых покинули юную Россию, прилетели на похороны и теперь плакали, крепко обнимаясь, будто уговаривая друг друга держаться.       Кто-то рыдал во весь голос, кто-то ограничивался всхлипываниями, а кто-то из последних сил сдерживал рвущиеся наружу слезы. Атмосфера была характерной для траурной церемонии — даже погода, казалось, соболезновала потере всех этих людей, собравшихся здесь. Небо тоже будто оплакивало усопшую: тяжелые свинцовые тучи словно сжимались, не желая проливать слезы, однако давалось им это с трудом. Небольшие капли то и дело падали на землю, на растения, на людей.       Всем было тяжко в тот печальный день. Но был один человек, которому те похороны дались особенно тяжело.       Десятилетний Володя Кузьмин молча наблюдал за оплакиванием своей матери. Он не сказал ни слова, когда собравшиеся женщины и даже некоторые мужчины начали плакать. И только когда гроб поместили в яму и начали засыпать землей, все чувства Володи будто разом проснулись.       — Мама! — закричал вдруг мальчик и бросился к яме. Высокий и мрачный мужчина, Максим Николаевич, еле успел схватить парнишку за руку и оттащить подальше от ямы. Володя рыдал и сопротивлялся, кричал, что хочет к маме, но отец был все-таки сильнее. Максим Николаевич отвел сына подальше ото всех и опустился перед ним так, чтобы их глаза были на одном уровне.       — Володя, я знаю, что тебе тяжело, но…       Мальчик замотал головой и заплакал еще громче. Максим Николаевич крепче сжал его плечи и строго заговорил:       — Владимир, ты уже достаточно взрослый парень. Прошу тебя, будь чуть-чуть сдержаннее. Ты же будущий мужчина, ты всегда так плакать будешь?       — Максим! — раздался несколько поодаль укоризненный женский голос, и отец с сыном синхронно повернули головы. Придерживая полы длинной черной юбки, к ним быстро шла — практически бежала — молодая женщина. Глаза ее были покрасневшими — она тоже не удержалась от слез, но выражение ее лица демонстрировало твердую решимость вмешаться в выяснение отношений между Максимом Николаевичем и Володей.       — Максим, оставь его, — заговорила женщина, приблизившись к мужчине и сжав его плечо. — Ему очень грустно. Он маму потерял…       — Лида, он должен быть мужчиной, а не тряпкой, — возмущенно ответил Максим Николаевич и крепче сжал руку Володи. — Ему уже десять лет! Взрослый парень!       — Он вообще-то еще ребенок! — в сердцах крикнула Лидия и, повернувшись к племяннику, тихо произнесла: — Плачь сколько нужно, родной. Ты имеешь на это право.       Володя снова зашелся в слезах, а Максим Николаевич закатил глаза:       — Разбалуешь мне сейчас ребенка, потом он так будет реветь по любому поводу.       — Максим! — снова с укором шикнула на брата Лидия и обняла Володю. Тот обнял ее в ответ. Лидия поглаживала мальчика по спине и шепотом утешала его. Максим Николаевич же раздраженно отошел от них и направился к остальным.       Лидии было двадцать семь. У нее была своя дочка Вероника, у которой разница в возрасте с Володей была всего лишь три года, но племянника Лидия любила как родного сына. Володя был очень добрым и ласковым мальчиком, и она не могла не отвечать ему взаимностью. Поэтому ее так сильно ранило то, как ее брат Максим обращался со своим сыном: хвалил нечасто, обнимал — тоже, а уж о разговорах по душам и говорить было нечего. Володе было явно нелегко без всего этого, а станет еще труднее, ведь матери, которая с радостью общалась с ним и активно показывала свою любовь к нему, больше нет. Вряд ли Максим резко изменит свое отношение к сыну с гибелью супруги.       Когда Володя немного успокоился, Лидия отстранила его от себя и посмотрела ему в глаза. Сердце ее моментально сжалось от сочувствия. Она не представляла, каково потерять мать в таком юном возрасте. Хотя мать Максима и Лидии умерла, когда они были еще довольно юными, они уже были совершеннолетними: Максиму был двадцать один год, а Лидии — восемнадцать.       Им тоже было тяжело, но по крайней мере они могли сами себя содержать. В эмоциональном плане было трудно, конечно: Максим был таким же, как их отец, — жестким, чрезмерно хладнокровным, не способным на нежность.       Лидии, как и многим девочкам, очень хотелось, чтобы о ней заботились так же, как о ее подружках заботились отцы и братья: заступались, поддерживали, обнимали. У юной Лидии всего этого не было, поэтому она очень рано вышла замуж, родила дочку. А потом супруг начал поднимать руку, и Лидия, схватив дочь в охапку, убежала к подруге. Но потом все-таки вернулась к отцу и брату.       В девяностых в Новосибирске, где жили члены семейства Кузьминых, оплачиваемой работы почти не было, и вместо преподавания в начальных классах, которое изучала Лидия, ей пришлось торговать книгами на улице. Появились деньги, жизнь начала налаживаться, как и отношения Лидии с отцом и Максимом.       Когда погиб отец — не выдержал сложностей перемен и повесился, — Максим и Лидия продали приватизированную квартиру, деньги поделили пополам. Прибавив к своей сумме накопления, которые Лидии удалось кое-как собрать, уже спустя несколько месяцев она купила небольшую «двушку», в которой им с дочерью теперь хватало места. Комнаты были довольно маленькими, но зато квартира была своя собственная.       У Лидии взрослая жизнь началась не слишком просто, однако эта молодая женщина не потеряла человечности и гуманности, поэтому сейчас обнимала рыдающего Володю и гладила его по голове. Мальчишка захлебывался слезами, и Лидия даже не думала о том, чтобы велеть ему замолчать. Она понимала, как племяннику сейчас тяжело, и немного беспокоилась за него. Вдруг его слезы перейдут в истерику?       Володя же вскоре снова начал успокаиваться, но слезы продолжали стекать по его лицу. Он смотрел на свою тетю так серьезно и так печально, что Лидия еле выдерживала этот взгляд. Вдруг Володя спросил:       — Тетя Лида, папа меня не любит?       — Ну что ты, конечно любит, — заверила Лидия, хотя и сомневалась в этом. Максим бывал довольно строг и даже холоден по отношению к Володе, и было непонятно, он просто не умеет выражать свои чувства или действительно не любит сына.       — А почему он так со мной общается? — с тоской в голосе задал следующий вопрос Володя. Лидия сжала его плечи, а затем мягко погладила их.       — Твой папа тоже переживает. Просто очень хочет это скрыть.       — Но зачем? — не успокаивался Володя, однако на этот вопрос он знал ответ. Чтобы быть настоящим мужчиной. Папа всегда был одержим этим и хотел, чтобы и сын стал таким же.       — Пойдем, родной. — Лидия легко провела рукой по волосам мальчика. — Поедем домой.       Володя внезапно спросил:       — А ты меня любишь?       — Конечно, мой хороший. — Лидия приобняла его на несколько секунд, и мальчишка крепче прижался к ней. Женщина снова погладила его по голове, после чего они наконец пошли к остальным.

***

      Все выходные Володя пролежал на своей кровати лицом вниз, притворяясь, что спит. Пару раз к нему заходила тетя — он слышал скрип двери, тихие шаги, чувствовал, как кровать прогибалась под чужим весом и как чужая рука почти невесомо трепала его по затылку. Спустя некоторое время тетя Лида покидала комнату, не забывая закрывать за собой дверь. И тогда Володя слышал голоса, принадлежащие отцу и тете.       — Максим, позволь ему не ходить завтра в школу, — упрашивала Лидия брата, но тот яростно замотал головой. — Макс, ну пожалуйста! Неужели ты не видишь, что Володе плохо? Пусть он побудет дома, пока не отойдет от такого потрясения!       — Я сам решу, где ему быть, — холодно отреагировал Максим. Лидия снова начала уговаривать его разрешить Володе пропустить уроки, и в конце концов Максим не выдержал.       — Мне тоже вообще-то плохо! — заорал он, и Володя вздрогнул. Раньше отец никогда так не кричал. — Я тоже скучаю по Ане! Но я не могу просто лечь и страдать! Мне надо сына на ноги поднимать! — В его голосе проскользнули всхлипывания. — В одиночку поднимать, Лида! Мне тоже безумно больно, но я не могу позволить себе расклеиться. Тем более… — голоса стали тише, но по-прежнему оставались различимы, — тем более когда это видит Володя.       Мальчик почувствовал, как в глазах появились слезы. Володе было жаль папу, хотелось поддержать его как-то, но выйти из комнаты мальчишка не решился. Не хотел, чтобы отец накричал и на него. За дверью раздались удаляющиеся шаги, отцовские всхлипывания и тихий голос тети Лиды. Володя крепче обнял подушку и глубоко вздохнул, прогоняя слезы. Ему тоже хотелось быть сильным, как папа.       На следующий день Володя отправился в школу. Но когда он подошел к воротам, то резко повернул в сторону рынка, рядом с которым до сих пор торговала книгами тетя. Лидия удивилась, заметив направляющегося к ней племянника. Когда Володя подошел ближе, она поинтересовалась, почему он не в школе. Мальчишка часто заморгал и сказал, что не хочет идти туда и притворяться, что все в порядке. Лидия понимающе кивнула, крепко обняла Володю и разрешила остаться с ней при условии, что он узнает у одноклассников или учителей домашнее задание и сделает его. Мальчик охотно согласился.       Всю следующую неделю вместо школы Володя ходил к тете Лиде. Пока она привлекала покупателей, общалась с ними, принимала небольшие поставки книг, он читал книги, лежавшие на самых дальних полках. Самыми интересными и привлекательными для маленького Володи оказались учебники по истории для средней школы и исторические романы. Он читал учебники один за другим, а романы решил оставить на потом. Когда не было покупателей, мальчик обсуждал то, что узнал, с тетей. Та не слишком хорошо знала историю, но с удовольствием слушала племянника и рассказывала о событиях, которые застала. Лидия заметила, что когда Володя погружался в очередную книгу, он не грустил, и потому активно поддерживала его стремление к чтению.       Отец узнал о прогулах Володи совершенно случайно: один из одноклассников Кузьмина-младшего не захотел идти в школу и наябедничал своему отцу, что «Кузьмин в школу не ходит, только книжки читает, почему я так не могу?». Отец ябеды удивился, что отец Володи, которого знали как очень строгого родителя, разрешал своему сыну прогуливать уроки. Тем же вечером Максим Николаевич отругал Володю за прогулы и ложь. Тот факт, что сын исправно делал домашние задания и просил живущую по соседству одноклассницу передавать их учительнице, мужчину совершенно не волновал.       Отправив Володю в его комнату в качестве наказания, Максим Николаевич позвонил сестре и принялся ругаться с ней. Спустя час после звонка Лидия и Максим ругались уже в квартире. Мужчина обвинял сестру в том, что она потакает лжи, одобряет отсутствие дисциплины и тем самым балует Володю. Лидия же возражала, что когда Володя начал читать книги у нее в рыночном павильоне вместо пребывания в школе, он явно воспрял духом. Максим заявил, что его не волнует огромная любовь сына к литературе, и добавил, что если Володя еще раз прогуляет уроки в пользу чтения книг, которые продает Лидия, всякое общение между тетей и племянником будет прекращено.       Лидию испугала такая перспектива. Володя был ее единственным и самым любимым племянником, она не могла представить, что их контакт может быть прерван вот так запросто. Но весь вид Максима говорил о том, что его слова — не просто угроза. Поэтому Лидия отступила, но все же решила поговорить с Володей и объяснить, почему ему больше не стоит приходить к ней в учебное время.       — Володенька, — она зашла к нему в комнату и прикрыла дверь, — боюсь, на следующей неделе тебе все же придется идти в школу.       Володя, который все слышал, мрачно кивнул. Лидия объяснила, в чем причина, а мальчик ответил, что все слышал. Увидев, как погрустнела тетя, Володя заверил, что будет приходить к ней на рынок после уроков. Лидия грустно улыбнулась, а Володя подвинулся к ней ближе и признался, что грустит из-за мамы. Лидия заверила, что это нормально, но мама жива, пока он о ней помнит. Мальчик кивнул, посмотрел на нее, и женщина заметила, что он снова чуть не плачет. Она прижала его к себе и спустя несколько секунд услышала всхлипывания.       Лидия обнимала племянника, ничего не говоря. Она догадывалась, что сейчас ему важно быть рядом с кем-то, кто сможет его поддержать даже без слов.

***

      Максим Николаевич не мог уснуть. Часы показывали далеко за полночь, но усталость будто рукой сняло, и он чувствовал себя довольно бодро. Выпив стакан вина, купленного супругой в недолгий период ее ремиссии, Максим Николаевич сидел на разложенном диване и пустым взглядом смотрел перед собой.       Он этого не показывал, но он на самом деле переживал за сына. Смерть матери подкосила Володю сильнее, чем ожидал Максим Николаевич. Сын часто украдкой плакал, думая, что отец не видит, часами сидел у окна и смотрел во двор, словно ожидая, что мама скоро вернется. Максим Николаевич не знал, как им с Володей жить дальше, но был уверен, что в конце концов что-нибудь придумает. Ведь из них двоих взрослый — он.       — Папа? — вдруг услышал Максим Николаевич голос сына и очнулся от невеселых размышлений. Володя стоял у дверного проема, держась за дверной косяк, и грустно смотрел на отца. Мужчина заметил, что глаза сына покраснели и теперь влажно блестели, и попытался выдавить из себя улыбку, но получилось только:       — Володя, ты почему не спишь? Поздно уже.       — Мне кошмар приснился. — Володя умоляюще посмотрел на отца, и тот сжалился.       — Иди сюда.       Мальчик осторожно зашел в комнату, словно опасаясь, что папа снова будет ругаться — ведь именно для этого отец обычно звал его к себе. Но Максим Николаевич вытянул руку в сторону, призывая Володю сесть рядом и обняться. Мальчишка с недоверием посмотрел на отца — раньше тот не слишком охотно изъявлял желание тактильного контакта. Максим Николаевич заметил нерешительность сына и негромко заговорил:       — Сынок, я знаю, что мы с тобой не слишком были близки, но сейчас… сейчас только мы остались друг у друга. Поэтому… может, наладим отношения?       — Мне показалось, что ты меня не любишь, — пожаловался Володя, а Максим Николаевич вздохнул:       — Мне жаль, что у тебя сложилось такое впечатление. Прости, что был иногда жестким и даже грубым с тобой. Я просто не хотел, чтобы ты вырос нюней и слабаком. Но ты вроде, — он поднял взгляд на сына, — не вырос…       Володя пожал плечами и осторожно приблизился к отцу. Убедившись, что у него нет злых намерений, мальчик так же аккуратно сел на диван, а Максим Николаевич медленно протянул руку и погладил Володю по голове.       — Знаю, тебе тяжело, ты грустишь…       — Ты тоже, — заметил Володя, и Максим Николаевич опустил глаза. Мальчик положил руку ему на спину и осторожно погладил.       — Пап… тетя Лида сказала, это нормально. Грустить нормально. Мы же любили… любим маму. И это нормально, что мы грустим из-за…       Максим Николаевич закивал и вдруг обнял Володю. Тот сначала не поверил, но вскоре крепко прижался к отцу. Мужчина гладил сына по голове, по спине и стремился прижать его еще крепче.       — Пап, — заговорил Володя, удивленный неожиданным проявлением тепла в свою сторону, — ты чего?       — Я… я люблю тебя, Володь, — с неловкостью на лице произнес мужчина и снова деликатно потрепал отстранившегося сына по затылку. — Может, это не заметно, но… я правда тебя очень люблю. Прости, что не говорил этого раньше.       Мальчик снова посмотрел на отца, а Максим Николаевич увидел в его взгляде сильную тоску и готовые пролиться слезы. Мужчина хотел было добавить следующую реплику, но Володя вдруг сказал:       — Я тоже тебя люблю, пап. Ты же меня не бросишь?       — Конечно нет! — Максим Николаевич пришел в ужас от мысли, что сын всерьез считает его способным отказаться от родного ребенка. Мужчина снова прижал мальчишку к себе и крепко сжал в объятиях. Володя вцепился в отца, как за спасительную соломинку, и ощутил, как по лицу потекли слезы. Почувствовав, как сотрясается тело мальчика от рыданий, Максим Николаевич прошептал:       — Тише, тише, родной. Мы справимся. Выживем.       Володя закивал, но плакать не перестал. Максим Николаевич коснулся губами затылка сына и еще сильнее стиснул его тонкую фигурку. Мальчик плакал и обнимал отца за шею, еще крепче прижимался к нему, словно искал защиты. Максим Николаевич ничего не говорил, лишь гладил Володю по спине, зная, что лучшим утешением для сына будет присутствие рядом и объятия родного человека.       Постепенно Володя успокоился, Максим Николаевич, тревожившийся за состояние сына, — тоже. Голова мальчишки лежала на плече отца, а тонкие руки крепко обнимали мужчину за талию. Максим Николаевич ласково гладил темные — такие же, как у него, — волосы Володи и чувствовал, что сын вот-вот уснет: его голова становилась все тяжелее и тяжелее.       Как можно деликатнее разбудив задремавшего у него на плече Володю, Максим Николаевич отвел его в комнату, следя, чтобы сын не врезался случайно в дверной косяк. Когда Володя, изможденный переживаниями, буквально упал на кровать, Максим Николаевич укрыл его одеялом и снова провел рукой по его голове.       — Не волнуйся, сынок, все будет хорошо. Я позабочусь об этом.       — Пап, а я могу с тетей Лидой видеться? — спросил сонным голосом Володя и, вытащив руку из-под одеяла, коснулся руки отца. Максим Николаевич кивнул и сжал ладонь сына. Володя задал следующий вопрос:       — Ты же меня любишь, да?       — Конечно люблю, родной. Почему ты спрашиваешь?       — До смерти мамы ты не общался со мной так, как сейчас, — с некоторым недовольством произнес мальчик, приоткрыв один глаз. Максим Николаевич погладил руку сына и прошептал:       — Прости меня, Володя. Пожалуйста. Если сможешь. Мне очень жаль, что я не уделял тебе достаточно внимания и относился к тебе не так тепло, как должен был.       Володя расплылся в довольной улыбке:       — Все нормально, пап. Я тоже тебя люблю.       Максим Николаевич улыбнулся ему в ответ, а мальчишка спросил:       — А ты можешь… обнять меня, пап?       Сердце мужчины сжалось от того, сколько мольбы было вложено в эту, казалось бы, простую просьбу. Максим Николаевич заверил:       — Сколько угодно, дорогой, — и, наклонившись к Володе, крепко обнял его. Мальчик прижался щекой к его шее, и мужчина погладил сына по худенькой спине. Они сидели, сжимая друг друга то крепче, то слабее, но ни за что не отпуская. Теперь остались только они, и они были нужны друг другу.       — Ты всегда можешь меня обнимать, Володенька, — негромко произнес Максим Николаевич, чувствуя, что его глаза наполняются слезами. — Пожалуйста, не забывай об этом.       — Хорошо. И ты меня тоже можешь обнимать.       — Спасибо, мой мальчик. — Из глаз Максима Николаевича все-таки хлынули слезы.

***

      В кабинете раздался звонок мобильного телефона. Кузьмин мельком взглянул на экран и с улыбкой нажал на кнопку ответа. Судя по тому, что Кузя вскоре вскочил и направился к выходу, звонили явно не по делу. Однако Кузьмин не успел выскочить за дверь — остановился как вкопанный на полпути и побледнел.       — Не может быть, — севшим голосом произнес он в ответ собеседнику. — Нет… Не может быть…       Красавченко и Ветров, которые были в то время в кабинете, озадаченно переглянулись и с тревогой уставились на младшего коллегу. Спустя еще минуту разговора Кузьмин закивал и нажал на «отбой». После этого он еще несколько секунд стоял, сжимая телефон в руке и глядя на него невидящим взглядом.       — Кузь! — позвал его требовательный голос Красавченко, и кто-то потряс Кузьмина за плечо. — Кузя, ты чего?       Очнувшись от шока, Кузьмин беспомощно посмотрел на Красавченко, затем на Ветрова и как можно спокойнее сказал:       — Папа умер. Инфаркт.       Коллеги с ужасом посмотрели на Кузю, а тот быстро выскочил за дверь, чтобы запереться в туалете, где никто не услышит, как он задыхается от душивших его слез.       На следующий день Кузьмин взял несколько отгулов и отправился в родной Новосибирск. Ему нужно было побыть с тетей Лидой и Вероникой, поддержать их. Да и самому Кузе нужна была поддержка.       Женщины встретили его очень тепло. Все вместе они пытались пережить гибель Максима Николаевича, осознать, что его больше нет и не будет с ними.       Кузьмин пожалел, что редко приезжал навестить отца, хотя и знал, что у папы в последние годы были проблемы с сердцем. Лидия же винила себя в том, что недосмотрела за братом, и в том, что они продолжали часто ругаться и потому часто не виделись.       Вероника, взрослая, но еще юная дочка Лидии, считала себя виноватой в том, что дядя Максим ушел раньше. Она полагала, что это все из-за его одиночества, ведь ни сама Вероника, ни ее мать почти не приходили к Максиму Николаевичу за последний год. Все из-за того, что он стал очень сложным в общении человеком. Несколько лет до смерти Максим Николаевич лишь много работал и проводил время в пустой квартире. Иногда к этому прибавлялся алкоголь.       После похорон Кузьмин вернулся в Петербург. Несмотря на данное Диме обещание позвонить сразу, как вернется, Кузя не торопился выходить на связь с другом. В голове до сих пор не укладывалось, что папы больше нет. Нет того человека, который внимательно выслушает, как прошел день. Нет того, кто успокоит, если приснился кошмар или что-то не ладится в школе. Нет больше того человека, который всегда встретит его как дорогого гостя и назовет по имени так, как никто не назовет.       Кузя тихо плакал от тоски и съедающего его чувства вины и одиночества. Ему казалось, что без отца он теперь совсем один, никому не нужный и не важный. Прямо как тогда, когда умерла мама, а он был десятилетним мальчиком, не понимавшим, как жить дальше.       После возвращения Кузьмин выпивал имевшиеся у него небогатые запасы пива и рассматривал фотографии, где были запечатлены он и отец. С каждым годом фото становилось все меньше. Слезы капали на них, и Кузя ругал себя за то, что редко бывал с отцом, когда тому было это нужно. Потому что после смерти мамы папа всегда был с ним, оберегал его, защищал, заботился о нем. И, конечно, любил.       В дверь позвонили, и в очередной раз зарёванный и немного пьяный Кузьмин поплелся открывать. На пороге стоял Красавченко — как всегда, идеальный: в бежевом плаще, отутюженных брюках, с аккуратно прихваченным с помощью зажима галстуком, с причесанными светлыми волосами. Увидев друга в плачевном состоянии, Дима ужаснулся:       — Кузь, ты чего? Совсем никак, да?       Кузьмин закивал и вдруг зарыдал в голос. Чувство ненужности усилилось, едва он увидел Диму, с которым они вертелись в совершенно разных кругах. Почему-то Кузе начало казаться, что прекращение их с Димой дружбы — вопрос времени, и однажды Красавченко заявит, что он, Кузьмин, слишком прост для такого, как Дима.       Красавченко же не торопился уходить: вместо этого он прижал Кузю к себе и успокаивающе погладил по спине. Кузьмин уткнулся лицом в чистую и выглаженную рубашку Красавченко и зарыдал с новой силой. Обычно брезгливый Дима не возражал, лишь крепче сжимал друга в объятиях.       Когда спустя несколько минут друзья все же зашли в квартиру, Красавченко как можно деликатнее расспросил Кузьмина про похороны. Кузя начал было рассказ, но в итоге взвыл, что очень скучает по отцу, и расплакался еще сильнее. Сердце Димы кольнула жалость и сочувствие: он и не подозревал, что Кузя будет так тосковать по человеку, который вряд ли бы стал относиться к нему лучше, если бы мама Володи не умерла от болезни.       — Кузь, — Дима придвинулся ближе к другу, — Кузя, ты не виноват в смерти твоего отца, слышишь? У него были проблемы с сердцем… Кузя… — Красавченко гладил Кузьмина по плечу. А тот снова завыл:       — Я никому не нужен, кроме него! Совсем никому…       — Кузя, ты мне нужен, — твердо сказал Дима, намереваясь успокоить приятеля. — Эй, ты не один! У тебя же есть я. Кузя…       Кузьмин вдруг затих и с недоверием посмотрел на Красавченко. Дима лишь мягко улыбнулся, давая понять, что готов выслушать и поддержать. Кузя еще с минуту посмотрел на товарища и вдруг выпалил:       — Дим, а ты можешь… обнять меня? Пожалуйста. — Его глаза по-прежнему были полны слез, и Дима, естественно, не смог отказать. Крепко сжав Кузьмина в объятиях, Красавченко прошептал:       — Кузя, ну ты чего? Как тебе вообще могло в голову прийти, что ты никому не нужен? Дурачок, — добродушно улыбнулся Дима и потрепал младшего друга по затылку. — Я же с тобой. Все в порядке. Я, конечно, не заменю тебе отца, но я не брошу тебя, обещаю. Никогда и ни за что.       Это звучало по-детски, но Кузе нужно было услышать именно это — никогда и ни за что Дима его не бросит. В сердце разлилось приятное тепло.       — Дим, спасибо…       — На здоровье, дорогой, — тепло засмеялся Красавченко и крепче сжал Кузьмина. — Ты всегда можешь попросить меня о помощи, ты же знаешь.       — А об объятиях? — встрепенулся Кузя и посмотрел Диме в глаза. — Я же могу… просить тебя, чтобы ты меня обнял?       Дима серьезно кивнул:       — Конечно. Ты можешь даже не просить — я и так тебя обниму, если нужно.       По лицу Кузьмина вновь покатились слезы, но уже от счастья, что у него есть такой замечательный друг, как Дима. Красавченко же сжимал Кузю в объятиях и по-доброму улыбался. Он как никто другой знал, что телесный контакт очень важен для Кузьмина, и был безумно счастлив, что так сильно Володя доверяет именно ему, Диме.