«Нет ничего более оживляющего, чем общество божьих созданий. Особенно действительно глупых»
Глупые божие создания – под это определение попадет бóльшая половина земного населения, в особенности Ту-Ди, но терпеть его, ей-богу, у Никкалса больше нет никаких сил. Да и вряд ли Ди можно назвать божьим творением (хоть он и довольно глуп и туп как пробка), потому что порой закрадываются серьезные сомнения, не подослал ли сам Сатана эту синевласую и пустоглазую бестию, чтобы проверить нервишки Никкалса на прочность. Но сейчас речь идет о действительно святых существах, на чьих душах нет гнили и черных пятен от совершенных грехов, чьи плечи не ломятся от тяжести всевозможных пороков, что из позорящих недостатков превратились в что-то настолько привычное и бытовое, что отсутствие самого порока теперь есть признак убогости. Кажется, коровы – святые животные в одной из множества ныне существующих религий. В индуизме, если ему еще не изменяет память. Но ветер, через уши, нос и приоткрытые в трепетном предвкушении губы задувающий в гудящую от мыслей голову, не дает ни одной мысли задержаться там больше чем на пару жалких секунд. И голову вместо того наполняет приятное головокружение, качнувшее тело, покоящееся на могучей покатой спине, как тоненькую травинку, и потому заставившее покрепче вцепиться пальцами в короткую шерсть на шее животного, чтобы не дать тельцу свалиться в высокую траву. Потом пальцы, как бы извиняясь за излишнюю грубость, ласково пригладят взбившуюся шерстку и почешут корову за ухом, хотя Мëрдок понятия не имеет, работает ли этот трюк на других животных, кроме собак и Стю. Пока первые солнечные лучи еще не пробились сквозь утренний туман и не залили своим мягким светом всё бескрайнее поле, которое он хотел обойти целиком, но после получаса плавания по нескончаемым травяным волнам, гонимым ветром, повернул назад и залез отдохнуть на одиноко стоящую посреди поля корову, Мëрдок вглядывается в потихоньку загорающуюся тьму, пытаясь разглядеть в ней хоть что-то. Возможно Оксфорд, но он знает, что отъехал достаточно далеко от горда, чтобы его вид не раздражал и не мозолил глаз. Только бескрайнее поле и корова, могучим айсбергом застывшая в этих зеленых водах, мягко ласкающих ее высокие стройные ноги. Сквозь туманную мокрую взвесь, витающую в холодном утреннем воздухе, Никкалс видит длинные холодные тени, растекающиеся по траве и складывающиеся в образы людей, будто бы идущих прямо на него, и его сердце тревожно пропускает один удар и тут же замирает, легкие на несколько мгновений запирают жгучий кислород внутри. Все вокруг на мгновение застывает, даже капельки воды в воздухе замирают, будто бы кто-то поставил весь мир на паузу. Потом ветер прогонит призрачный туман, и басист увидит перед собой прозрачную тьму, не искаженную человеческими силуэтами. Померещилось. Показалось. Говорят, что в такие моменты креститься надо, и Мëрдок описывает в воздухе крест святого Петра, сложив пальцы вместе. До рассвета еще около получаса, может чуть больше. Никккалс мог бы сказать точнее, если бы взял с собой часы или хотя бы телефон, но у него не было времени на поиски походного набора, когда резко прибило выскочить в чем мать родила в гараж и, свистнув ключи у Рассела, поехать в Оксфорд, к его полям величиной со Вселенную, к мягкой траве и чистому воздуху, что приятно щекочет ноздри. Безумная идея, правда? А кто сейчас не страдает безумием. Весь мир слетел с катушек, ему срочно нужен психолог или сразу психиатр, а лучше комплексное лечение (Мёрдс знает одну неплохую больничку на лондонском отшибе, называется “Санитариум”. Загляните, если вам нужно первоклассное лечение) – так почему бы не поддаться всеобщему безумию, нарастающему как снежный ком, катящийся по отвесному склону? Многие люди называли его сумасшедшим, даже когда он еще из пеленки не вылез – хочется соответствовать статусу местного шизика, который пишет слово “XYN” на стенах местной церквушки и по ночам ездит навестить одинокую корову в поле.“Нужно будет внести это в список”.
Мёрдок пытается считать. Ему интересно, сколько секунд пройдет, прежде чем огромный ленивый солнечный шар появится из-за горизонта, чтобы своим светом согреть его замерзшие щеки и пальцы, давно переставшие дрожать и застывшие от холодного ветра, развивающего полы его незастегнутой рубашки словно флаг. Но он сбивается после первой сотни, пытается начать заново и не доходит и до пятидесяти. Потому голова его остается легкой и пустой, и все внимание концентрируется на настоящем, происходящем именно в этот момент. Никкалс понимает, что только что открыл для себя одну истину, удерживающую его от границы, за которой начинается полное, чистое безумие: не глядите вперед, в это бесконечно темное и безрадостное будущее – все равно ничего не увидите – наслаждайтесь настоящим моментом и дышите полной грудью, пока можете. Потом будет поздно. Может это тоже добавить к будущему списку гениальных советов гениального человека? Может быть. Или оставить на размышление читателям, чтобы хоть немного расшевелить атрофировавшиеся за время пандемии мозги. Наконец он смирился и просто стал ждать, пока настанет рассвет. Нельзя сказать, что это было скучным занятием, даже наоборот – Мёрдок мог вполне потерять счет времени, наблюдая, как темнота, обволакивающая его со всех сторон, медленно рассеивается, начинает светиться и, кажется, тихо звенит. Поежившись на коровьей спине и ощутив, как толпа мурашек пробежала от загривка до самого копчика, басист взглянул в одну сторону, потом – в другую; обернулся и посмотрел себе за спину, словно желая убедиться, что те призраки, что недавно мерещились ему, не подкрались сзади, и снова устремил взгляд вперед. На секунду он задумался: с этой ли стороны взойдет солнце? Будто бы он наверняка знает, в какой стороне находится восток – Мёрдок просто доверился своему жвачному приятелю, надеясь, что он, встретив не один рассвет в этом поле, наверняка знает, в какую сторону нужно смотреть. Над черной полосой горизонта, отделяя глубоко синее небо, наливающееся кровью, от густо темнеющей земли, забрезжил рассвет, разливаясь по небесному полотну как пролитое молоко плавно растекается по столу. Луч розового света ударил Мëрдоку в тот глаз, что был кроваво красным, заставляя Никкалса забавно поморщить нос, словно он собирался чихнуть. Теплое солнце правда щекотало в носу, из-за чего басисту пришлось холодными пальцами схватить себя за нос, почесывая самый кончик. Очнувшись, Мëрдок поднял глаза на горизонт. И так и замер в восторженном оцепенении. Как же это было красиво. Огромный солнечный шар, до этого казавшийся ему нелепым пятном на небе, теперь был точно диск над головой Ра, озаряющий черное земное полотно своим огненным светом. Солнце, нежно розовое по середине и ярко красное по краям, тяжелым необъятным кругом медленно выкатывалось из-за горизонта, разливая по небу свой розовато-желтый свет, зажигающий редкие худые облачка, до этого скрытые в ночной тьме, но теперь огнем вспыхнувшие, словно кто-то поджег спичкой кусок ваты. Как единовластный правитель небес, солнечный шар грузно поднимался над землей, возвышаясь над всеми грешными душами и даруя им избавление от грехов. Ужасающе прекрасная картина – как солнце поглощает холодную тьму и затмевает звезды, крошечками рассыпанные по небу. Мëрдс бы соврал, если б сказал, что не испугался. До того это было прекрасно и вместе с тем ужасно – это огромное солнце, возвышающееся над ним как нога человека возвращается над муравьем, готовясь его раздавить. Казалось, еще чуть-чуть, и массивный алый диск сорвется с невидимых нитей и упадет на землю, обжигая ее пламенем. Сердце в ужасе замерло, готовясь ударить в самый последний раз. Мëрдок вздрогнул, когда противоположный край солнца показался из-за горизонта, зажмурился и боязливо сжался в комочек, пригинаясь к животной спине, ища в ней защиты. Корова громко фыркнула, обдав испуганного природной красотой человека теплым и мокрым как летний дождик дыханием, лаская резиновую кожу. Когда Никкалс осмелился приоткрыть один глаз, чтобы проверить, не упало ли с неба солнце, он увидел перед собой коровью морду с обращенным на него взглядом. Увидел шелковистую шерсть, отливающую на свету желтым золотом, и стеклянный черный глаз, обрамленный россыпью пушистых ресниц. В черном стекле глазного яблока отражался он сам, такой напуганный и маленький, что даже смешно стало, правда корова не смеялась, а больше скучала от нелепого выражения человеческого лица. В отражении Никкалс заметил капельку холодного пота на своем лбу, которую неосторожно вытер тыльной стороной ладони. Руки его мелко подрагивали, но все больше успокаивались с каждым порывом горячего воздуха из оттопыренных ноздрей животного, пока совсем не перестали дрожать. Что-то святое было в этой загадочной скуке, что источала корова вместе с приятным запахом животной шкуры. И в то же время что-то совершенно простое. Басист перестал бояться и смело задрал голову вверх, в голубоватое небо. Оттуда на него светило то же золото, что отражалось на животной шкуре. Теплый желтый солнечный шар, больше не пышущий адским жаром и не заливающий небо алым. Он мягко ронял на светящуюся землю свои лучи, лаская теплом все сущее. Закрыв глаза, Мëрдок прислушался к ветру, играющему волнами зеленой травы как настоящими морскими волнами. Был слышен шум и плеск, когда травинки ложились друг на друга плотной стеной, но резкий порыв ветра с другой стороны сбивал этот ровный ряд, разбивал травяную стену, и трава шелестела как вода, бьющаяся о берег. Иногда ветер утихал на несколько мгновений, и было слышно, как молчит трава, а травинки все равно колышутся словно живые, качаются, шепчут. Снова что-то плещется. Это напомнило ему Пластиковый пляж и его мусорные берега, о которые когда-то бились отчаянные волны. Его впалые щеки приятно обожгло, и Мëрдок осторожно коснулся своего лица еще замершими кончиками пальцев, пытаясь сохранить на коже это мимолетное тепло. Его поцеловало само солнце. Может, если он взглянет в зеркало, он увидит пару темно-зеленых веснушек на носу и щеках. "Вау. Просто... Вау. Охренеть. И ты видишь эту красоту каждый день?" — поинтересовался он у кровы, мягко ероша короткую шëрстку у нее на лбу. Хотел бы он подобрать слова, достойные того чуда, что он только узрел своими глазами, наполненными слезами счастья о новом дне и тоски по ушедшей ночи, но его язык, корявый и изжёванный, не мог родить на свет ничего более приятного уху, а сам он так прислушался к подобной речи, что перестал замечать, что красивое рождается у него только в песнях. Корова громко фыркнула и покачала головой, отгоняя его руку как назойливую мушку. Этот вид ей давно наскучил, а человек, сидящий на покатой спине, больно отдавил хребет и натëр ногами бока, которыми она иногда вздрагивала, делая глубокий тяжелый вдвдох Пришлось, кряхтя и сопя, скатиться с коровьей спины вниз, на траву, что забивалась в тапки и щекотала голень. Он тоже порядком утомился сидеть, ибо спина коровы была не самым удобным в мире стулом, на котором он когда-либо сидел, и явно уступала самой простой табуретке. Ноги и мышцы ягодиц затекли и онемели, потому Мëрдок потратил несколько минут на то, чтобы размять бедра и пятую точку, которой он уделил особое внимание. Для проверки он даже шлепнул сам себя по заднице, с удовольствием ощутив приятную боль и остаточное жжение в ягодице и ладони. Он обернулся. Корова, как ни странно, все еще стояла рядом и рвала кончики сочной травы, лениво их пережевывая и сонно хлопая глазами. Вряд ли она будет скучать по своему ночному другу. Мëрдс ласково пригладил взбившуюся шерстку на спине животного, заглядывая в его морду, освещенную золотым светом, в последний раз. Наверняка они еще встретятся. Никкалс пообещал себе, что когда вернется домой и как следует отоспится, он закажет в доставке себе бургер с говяжьей котлетой. С двумя котлетами. Оставив корову позади, Мëрдок отправился в очередное плавание по зеленым травянистым волнам, шумно шелестящим и бьющим о неприкрытые голени. Кажется, это будет долгое путешествие, и этот шелест еще успеет ему надоесть. Ведь Мëрдок понятия не имеет, в какой стороне он оставил машину.