Туман в голове

Олегу давно не приходилось загадывать далеко на будущее. Строить долгосрочные планы — занятие для людей, в жизни которых нет войн, выстрелов, взрывов, Сергея Разумовского. Пережил день — уже хорошо, помечтал о счастливой пенсии перед беспокойным сном — и хватит с тебя. Поэтому, выбравшись из Сибири, Олег продолжал жить по той же схеме: пережить день, неделю, месяц, а там будет видно. На километры вокруг они с Разумовским были одни, но расслабиться он не мог, держал оружие рядом и готовился к тому, что в любой момент придётся сорваться с места и уехать. К чему Олег подготовиться не смог, так это к тому, что их обоих больше чем на неделю подкосит неожиданная болезнь. Сначала заболел Разумовский. Приходилось следить за его состоянием и быть рядом, и, господи, сколько лихорадочного бреда пришлось выслушать: и про богов, и про чертей, и про зомби, и про взрыв ядерных боеголовок. Правда, Олег вскоре тоже заболел и уже сам готов был поверить этим фантастическим рассказам. Хотя история с Сибирью вообще была мутная. По новостям рассказывали о новой зоне отчуждения, о втором Чернобыле, сравнивали с Хиросимой и Нагасаки, но это всё была чушь и ложь. И то, что наплёл ему Разумовский, — тоже чушь та ещё. Но однажды, обливаясь потом и корчась от боли во всём теле, словно его заново перестраивали, Олег задумался: не стали ли они вправду жертвами какого-нибудь биологического оружия? Глупо было бы выкарабкаться после огнестрельных ранений, чтобы сразу же заразиться неизвестной болезнью и, не имея от неё лекарств, умереть вот так. Позже Олег вспоминал эти мысли с лёгкой усмешкой. Передраматизировал от высокой температуры, бывает. Ещё через какое-то время ему было уже не до смеха. В то утро Олегу стало плохо, кажется, ещё до пробуждения, но особого значения он этому не придал. Голова была слегка затуманена, тело ломило — явно на погоду. Душ мог бы его освежить. Уже к обеду стало тяжеловато. Туман в голове не рассеивался, сосредоточиться было трудно. Он лёг вздремнуть, но заснуть не смог, думал выпить какую-нибудь таблетку — но какую? Состояние постепенно ухудшалось, и в конце концов Олег обнаружил, что ему совсем плохо. Лицо горело, дыхание участилось, он весь взмок. Он чувствовал, что влажными от пота были грудь, спина между лопаток, поясница… Даже, похоже, между ягодиц. А внизу живота свернулось чувство, напоминавшее возбуждение. В голову лезла всякая чепуха, но ему ещё хватало ясности ума, чтобы подумать: надо предупредить Разумовского. Что бы с ним сейчас ни происходило, надо было предупредить Разумовского. Разумовский — единственный, кто смог бы оказать ему помощь. Ухватившись за эту единственную адекватную мысль, Олег на ватных ногах дошёл до его комнаты. Странное дело: он и не замечал, что комната Разумовского была так далеко от кухни. Он открыл дверь и, оперевшись на косяк, попытался успокоить дыхание. Почему так тяжело? Сладко… Чем тут так сладко, вкусно пахнет? Приятно, дышал бы и дышал. Разумовский, как в замедленном движении, оторвался от ноутбука, поднял голову, и на лице его отразилось что-то между беспокойством и неуверенностью. Как жарко. Разумовскому не жарко? Надо раздеться. — Олег? — спросил он. — Что с тобой? Олег видел, как расширились его ноздри. Значит, он тоже чувствовал? Олег не мог понять запах чего это был, откуда он вдруг взялся, Олег же не готовил ничего такого, да и шёл этот запах не с кухни — наоборот, особенно сильно он чувствовался в этой комнате. Не удушливый, но голову немного кружил, приятный, вкусный, Олег хотел бы зарыться носом в его источнике, вдыхать его глубоко, раствориться в нём. Он сам не заметил, как подошёл к Разумовскому. — Боже, Олег… Он знал. Олег видел по глазам, что Разумовский знал, что это такое, и что его это пугало. — Только этого не хватало, — сказал тот и тяжело сглотнул. Олег проследил за движением кадыка, затем впился взглядом в его губы, красные, манящие. Мысль о том, как невыносимо сильно он хочет их поцеловать, вспыхнула неожиданно, но ярко. Да, поцеловать, глубоко, горячо. Можно и дальше — не только губы, всё тело расцеловать, и чтобы Разумовский тоже зацеловал его. Как раньше. И чтобы трахнул, тоже как раньше. — Чего не хватало? — прохрипел Олег. В горле пересохло. Когда Разумовский встал и сделал к нему шаг, Олег вдруг понял, что мелко дрожит и колени у него подгибаются. Колени подгибаются, а член твердеет от одной только мысли о том, что Разумовский мог бы трахать его. Ему бы тогда развернуться и уйти, подрочить и забыть, не делать эти отношения ещё сложнее, но Олег не мог, всё его нутро стремилось вперёд, к Разумовскому, к Серёже. Когда чужие губы накрыли его собственные, Олег не сдержался — и стон неприятно отдался в больном горле. Это был запах Серёжи. Сладковатый, дурманящий. Олег хотел, чтобы он стал его собственным запахом. Серёжа разорвал поцелуй, коснулся губами щеки, скулы, вобрал в рот и прикусил мочку, вызывая новую волну приятной дрожи. — Серёж, Серый, пожалуйста, — шептал Олег, сам не зная, о чём просит. Серёжа целовал, лизал его шею, тёрся носом, шумно вдыхая запах, лез руками под рубашку. — Олег, я не буду, прости, мне так жаль, я… — шептал он в ответ. — Я сейчас остановлюсь, сейчас, только… И, вопреки своим словам, продолжал гладить и зацеловывать. «Я сейчас остановлюсь» показалось вдруг самой страшной угрозой. Олег крепко сжал его плечи. — Нет, не… Се… Ответ утонул в поцелуе. Как раньше. Олегу иногда снились сны о прошлом, самые горячие и самые горькие. Как будто им снова по восемнадцать, как будто с ними ещё ничего не произошло, и они целовались и занимались сексом. Когда он просыпался, то не чувствовал ничего, кроме разочарования и отвращения. Он ненавидел Разумовского ровно в той же степени, в какой и любил, и наяву с момента спасения ни разу не хотел его даже поцеловать, какой уж тут секс. Тогда почему сейчас… — Трахни меня, — сказал Олег, всё ещё крепко сжимая его плечи в страхе, что Серёжа сейчас передумает и всё прекратит, уйдёт, оставит его одного. Серёжа замер на мгновение — и дрожащими пальцами принялся его раздевать, продолжая целовать жадно и мокро. Теперь, получив карт-бланш, он действовал напористо и резко, словно до слов Олега сдерживался из последних сил. Серёжа тянул его на себя, вёл к кровати и, наконец, повалил, нависнув сверху и стягивая с него одежду. Штаны, бельё… — Что это за хуйня? — из последних сил проговорил Олег, заметив на собственных трусах влажное пятно, не особо похожее на пот. Серёжа огладил его поджавшиеся яйца, скользнув пальцами под них, коснулся входа и сказал, будто бы это могло что-то объяснить: — Ты весь мокрый. Но это не объясняло ничего. Почему он мокрый, почему эти пальцы сводят его с ума, почему он хочет почувствовать их внутри так сильно, как никогда в жизни не хотел? Олег подбросил бёдра, пытаясь насадиться, но именно в этот момент Серёжа от него отпрянул, чтобы раздеться самому. И это было похоже на пытку. Каждый поцелуй, каждое касание, даже самое лёгкое, только сильнее распалили желание, и хотелось больше, больше, больше, целоваться, кусаться, трогать друг друга, хотелось вжаться в Серёжу, слиться с ним, хотелось, чтобы его член был внутри — а Серёжа вдруг отстранился. Невыносимо, невыносимо без него, и с ним тоже невыносимо. Жарко, душно, мокро. Пусто. Поцелуй немного его отрезвил. Снова вернулись прикосновения, пальцы. На члене, потом снова вниз, к анусу. Олег раздражённо отпихнул его руку, раздвинул согнутые в коленях ноги шире, дёрнул Серёжу на себя, ещё ближе. — Сразу. Серёжа подхватил его под колено и, отведя в сторону, въехал членом в одно слитное движение, растягивая, распирая его изнутри. — Так? — охрипший тяжёлый голос раздался над ухом, и Олега только от него одного снова пробила дрожь. Он замотал головой, сам не понимая, что чувствует. Как может быть так хорошо и так плохо одновременно? — Больно? — снова спросил Серёжа. — Олег, я не могу, ответь мне, я… Олег понял, что было в этом коротком «не могу»: «я не могу остановиться, я не могу контролировать себя, я хочу двигаться». Понял, потому что испытывал то же самое, и, подкидывая бёдра навстречу, прошептал: — Продолжай. Серёжа двигался резко, с каким-то остервенением, как будто ему было мало, и Олегу тоже мало. Шлепки раздавались такие влажные и пошлые, словно они вылили весь тюбик смазки, а в ушах стоял гул, громко стучала кровь. Серёжа тихо стонал при каждом движении, снова целовал и кусался, и Олег отвечал с готовностью и самозабвением, сжимая пальцами его собранные в хвост волосы. Олег схватил ртом воздух. — Сильнее. Пожалуйста… И Серёжа, повинуясь, начал вбиваться яростнее. Он сжал член Олега, провёл кулаком снизу вверх, затем большим пальцем по головке, слегка надавив на уретру, как ему всегда нравилось, и Олега подбросило от удовольствия. — Бля, Серый, — он чуть ли не захныкал, и этот звук был таким странным, нелепым и неожиданным, что Олег не сдержал смех. Да что за херня творилась? Мозг снова разжидился, и теперь там вместо адекватных мыслей плескалось одно лишь желание, чтобы Серый никогда не вытаскивал из него свой член. «А было бы хорошо», — подумал Олег и, прикусив губу, простонал от особенно приятного толчка. Рука двигалась на члене, приближая оргазм. Нужно было только немного, ещё чуть-чуть… С пугающей ясностью Олег понял, что даже оргазма ему будет мало. Ему нужно, чтобы Серый кончил тоже, вместе с ним, прямо внутрь, тогда будет хорошо, тогда будет идеально. Он притянул Серёжу ещё ближе, сжался на нём, поймал губами чужой стон. Волна оргазма накрыла его, приятной судорогой свела тело, сперма брызнула на живот и на грудь. Он почувствовал, как Серёжа отпускает его, подаётся назад, и резко притянул к себе, обхватив его руками, ногами, вжимаясь сильнее. Серёжа словно пытался его оттолкнуть, но Олег не давал, пока не услышал стон и в заднице не стало совсем тесно, как будто чужой член вдруг увеличился в размерах. По телу прокатилась новая волна удовольствия, Олега мелко трясло, и он чувствовал, как член внутри пульсировал. Они замерли, продолжая тесно прижиматься друг к другу, и некоторое время так и лежали. Серёжа снова потянулся к нему, чтобы ласковым поцелуем коснуться его губ, двинулся напоследок ещё пару раз, совсем слабо. Потом чуть отстранился, всё ещё не выходя из него. Олег взглянул ему в лицо и увидел, как удовольствие вдруг сменилось страхом. Серёжа вздрогнул, резко отодвинулся, будто и правда чего-то испугавшись. Олег чувствовал, как из освободившейся задницы вытекали сперма и, наверное, смазка. Смазка?.. Серёжа сидел в изножье кровати и смотрел ошалело. — Ты почему… Ты почему мне выйти не дал?! — вдруг воскликнул он так громко, что Олег вздрогнул. — Ты хоть понимаешь, что это такое? Олег ни черта не понимал, кроме того, что ему хорошо. Грудь тяжело вздымалась, клонило в сон. Приятная нега, давно он такого не чувствовал. Он потянулся, накрыл рукой лицо, уткнувшись в свой локоть. — Ты кончаешь в меня не первый раз, в чём проблема? Ясность постепенно возвращалась, а вместе с ней и лёгкое раздражение. Только тот приятный сладковатый запах всё ещё ощутимо витал в воздухе, даже немного успокаивал. Это типа феромоны? Он слышал о чём-то таком совсем недавно. — Когда я кончал в тебя раньше, у тебя задница не самосмазывалась! — Разумовский, не сдержавшись, перешёл на крик. Это правда. Не поспоришь. — Объясни, — попросил Олег. — Ты наверняка уже всё об этом вычитал. Разумовский как-то неправильно воспринял его слова, смутился, попытался оправдаться: — Я не специально читал, я не знал, что мы тоже… изменились. Были, конечно, подозрения, особенно на себя, но если бы я точно знал, тем более, что ты, я бы… — Хорошо. Просто объясни. Разумовский любил торчать в интернете и впитывал информацию как губка. Если сюжеты фильмов и сериалов, которые никогда не видел, он по мемам и комментариям всегда узнавал быстрее, чем смотревший их Олег, то уж, конечно, и про самосмазывающуюся задницу с феромонами тоже всё вычитал, даже если не собирался и не хотел. Когда Олег услышал рассказ о том, что в мире стали появляться люди нового пола, поверить в бога в Сибири (и во всё остальное) стало немного легче, но жизнь так и продолжала быть сплошным пиздецом. Вслух он этого, правда, не сказал. Вслух он сказал: — Ладно. Жить будем. Строить долгосрочные планы — занятие для тех, у кого в жизни нет богов, чертей, нового биологического пола, Сергея Разумовского. Пережил день — уже хорошо. День, неделю, месяц. А там будет видно.