Прятки

      Основа под макияж, тональный крем, консилер. Каждое утро отточенными движениями Ди скрывает под слоями косметики веснушки, которые он ненавидит. Доставшиеся ему от матери, чьё лицо они действительно украшали, восхитительно подчеркивая зелень глаз, его тонкую бледную кожу уродовали, резко контрастируя с водянисто-синими глазами. Кран раковины выкручен на полную, вода хлещет, заглушая все посторонние звуки. Он разглядывает в отражении все свои несовершенства, каждую мелочь, портящую внешность — от сухой, как пергамент, кожи лица, на которой так трудно скрыть красные пятна, до белёсых ресниц, совершенно невидимых без пяти слоёв туши. Может, если бы он был более смуглым, то выглядел бы лучше, но на солнце он сгорал мгновенно — не всегда помогали даже кремы с высокой степенью защиты, а ожечь могли даже нежаркие майские лучи, так что до сих пор ему приходилось носить рубашки с длинным рукавом. Юноша вытягивает из косметички чёрный карандаш, густо подводит веки, чтобы хоть немного оттенить глаза, сами по себе слишком блёклые, невыразительные. Макияж скрывает всё и даже больше: делает его более-менее симпатичным. А потому он никому не показывается на глаза без полной боевой раскраски.       Он вздыхает, мысленно спрашивая небо, за что ему такие муки и почему он не может выглядеть, как обычный подросток. Как Хэви — с его гладкой оливковой кожей, блестящими глазами, мягко очерченными губами…       Ди вздрагивает от громкого стука в дверь. Вспомнишь солнце — вот и лучик.       — Ну вылезай уже, водоплавающее, — кричит младший, прижавшись губами к щели между дверью и рамой, отчего его голос звучит нечётко. — Опоздаем!       Блондин выключает воду. В последний раз придирчиво рассматривает собственное отражение — кажется, сносно — и выходит из ванной.       — Наконец-то! Что можно полчаса делать в ванной, чёрт побери? — Хэви подхватывает его под локоть, беспрестанно треща, тащит его к выходу, но Ди не вслушивается в его болтовню, просто наслаждаясь теплом от его ладони.       Рыжий, попутно прокричав родителям «Мы ушли!», выволакивает его на улицу, лишь тогда выпуская его руку. Жмурится, подставляя лицо солнцу, заставляя Ди подумать о том, что вот ему бы веснушки точно подошли. Он робко улыбается, и когда Хэви это замечает, то дарит ему ответную ослепительную улыбку, заставляющую сердце затрепетать.       Они идут в школу, соприкасаясь плечами, и по дороге рыжий всё время что-то рассказывает, только старший не в силах сосредоточиться на словах, потому что слушает, как звучит его голос, как меняются интонации. Слушает, но не слышит. Потому что глупое сердце беспокойно колотится в груди, взволнованное столь близким присутствием Хэви, такого чудесного, такого сияющего. До сих пор не верится, что прекрасный, обаятельный шестнадцатилетний юноша, по которому сохнут все одноклассницы, выбрал его — скучного, нудного, некрасивого.       Хэви замолкает, когда они сходят с дороги, направляясь в сторону тенистой аллеи. Если пройти по ней до раскидистого дуба, свернуть налево за угол, то можно оказаться в слепой зоне, скрывшись от посторонних любопытных глаз. Он склоняется к лицу брата, скользнув руками по груди, в итоге устраивая их на талии, и трепетно приникает к тонким губам. Ди подаётся навстречу, отзываясь. Отдаваясь.       Они впервые поцеловались здесь три недели назад. Ну, то есть, Хэви поцеловал его. Воровато оглянулся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, притянул остолбеневшего Ди к себе медленно, словно давая время отстраниться, и чмокнул быстро, на пробу. Внимательно вгляделся в округлённые от удивления голубые глаза, но, не увидев и проблеска отвращения, поцеловал уже увереннее. У Ди закружилась голова, пришлось вцепиться в плечи младшего, чтобы устоять на ногах. Он неловко отвечал, не веря собственному счастью, губы горели, сердце то замирало, то неистово стучало, разгоняя по телу кровь.       Это стало их ежедневным ритуалом. Каждое утро они одной и той же дорогой шли в школу, каждое утро Хэви дарил ему сводящий с ума поцелуй, пряча их обоих в молодых зелёных листьях, а потом нежно шептал на ухо: «Увидимся вечером». Затем он быстро скрывался за углом, чтобы их поменьше видели вместе, а Ди, отдышавшись и попытавшись вернуть лицу равнодушное выражение, спрятав идиотскую улыбку до ушей, медленно брёл на уроки. Впрочем, смысла в этом было немного: всё, о чём можно было думать — это Хэви. Нежные прикосновения, тёплое дыхание, касающееся щеки, полные, мягкие губы, прижимающиеся к его собственным. Скорее бы кончился день. Скорее бы пришла ночь.       По ночам они занимаются любовью. Тихо, зажимая друг другу ладонями рты, в абсолютной темноте. Других вариантов нет — они не встречаются раньше двух часов, чтобы ни в коем случае не привлечь родительского внимания, но Ди этому рад. Им не нужно смотреть друг на друга, достаточно чувствовать. Зрение ослабевает, но просыпается осязание. И можно отдаться полностью, наконец не думая о том, как ужасно ты выглядишь обнажённым. Окутанный тьмой, он может себя отпустить.       Но, кажется, Хэви не был на все сто процентов удовлетворён такой ситуацией.       — Идёшь в душ? — Он хищно улыбается, когда старший кивает. — Я с тобой.       — Ну вот ещё! — возмущается Ди, пытаясь поднырнуть под руку брата и скрыться за дверью. Нельзя было допустить, чтобы он увидел его без одежды при свете. Тощее тело с выпирающими рёбрами, практически лишённое крепости мышц, абсолютно непривлекательное. Такое невозможно желать. — Что ты скажешь маме, если она вдруг вернётся раньше?       Хэви весело фыркает:       — А то ты не знаешь, что из бара раньше восьми её можно не ждать. Папы тоже нет. Мы одни, — он игриво прикусывает мочку уха, заставляя Ди вздрогнуть. — Хочу тебя, Ди, — шепчет, обжигая дыханием.       — Нет! — Юноша приходит в ужас от одной только мысли о том, что всё закончится ровно в ту же секунду, когда он предстанет обнажённым, выставленным напоказ перед своей сумасшедшей любовью, и Хэви осознает, что ему нужен кто-нибудь получше. Он рвётся прочь, но дверь захлопнуть не успевает. Младший брат сильный и ловкий, как пантера, и как только с ним справляться?       Рыжий запирается на замок и приваливается к двери спиной, отрезая пути к бегству.       — Что значит «нет»? — Отчего-то он мягко улыбается, хотя должен быть обижен на резкий отказ. — Что-то я не слышал от тебя этого вчера. Или позавчера. Или три дня назад. В чём дело?       Ди стоит, потупившись, неловко теребя в руках край закинутого на плечо полотенца, не решаясь поднять пылающее от стыда лицо. Он не знает, что ответить. Ну не правду же, в конце концов! Впрочем, похоже, вопрос был риторическим: недолго думая, Хэви стягивает через голову футболку, сбрасывает домашние шорты и, как ни в чём не бывало, интересуется:       — А ты раздеваться не собираешься?       Блондин молча качает головой, сжимая кулаки до белых ногтей. Хэви приближается к нему, абсолютно не смущаясь собственной наготы, и кладёт ладони поверх его рук.       — Ну, чего ты, Ди? — спрашивает, нежно поглаживая кожу. — Правда не хочешь? — Можно было бы ответить «да», и сбежать, сохраняя свой секрет, но это было так нечестно по отношению к Хэви и так…неправда. Он хотел его. Так давно и так сильно, что боится потерять больше всего в мире. Ужасается от мысли, что тёплые искорки в зелёных глазах однажды исчезнут и взгляд станет равнодушным. Или того хуже: брат будет смотреть так на кого-нибудь другого… По коже, как всегда в такие моменты, пробежала холодная дрожь, оседая в позвоночнике; машинально он потирает плечо, стараясь избавиться от неприятного ощущения. Хэви осторожно притягивает его в объятия. — Смотреть не могу, как ты себя изводишь. В чём дело? Я тебе больше не нравлюсь? — Ди мотает головой, щекоча носом шею брата. Тот вздыхает, склоняя голову, прижимаясь щекой к щеке. — Что тогда? Скажи мне.       Решительно вскинув голову, Ди тянется вверх, целуя приоткрытые мягкие губы. Хэви отзывается, не медля ни секунды, медленно поглаживает руки, вцепившиеся в его бока. Поцелуй неторопливый и нежный, без толики страсти. Старший отстраняется первым.       — Я боюсь, — тихо произносит он. Юноша выглядит так, словно сам удивлён своими словами, но всё равно продолжает говорить: — Я боюсь разочаровать тебя. Меня нельзя назвать воплощённым соблазном, ты же видишь. Вдруг ты меня не захочешь, — он смущается и пытается отвернуться, но Хэви обнимает ладонями его лицо, заставляя смотреть в глаза, и он окончательно стушёвывается: — Поэтому я… только когда темно…       Хэви почему-то улыбается и принимается покрывать нежными отрывистыми поцелуями его лоб, щёки, нос и шепчет:       — Ты красивый… Ты самый красивый на свете, идиот, как ты можешь считать иначе? — Ди жмурится, не может вынести сладости слов, бьющих под дых, останавливающих сердцебиение, но в тесной комнате они продолжают отскакивать от стен. — Думаешь, я не знаю, для чего тебе вся эта штукатурка? Я знаю… Но мне казалось, что мне ты поверишь. Если бы только ты видел себя так, как я тебя вижу… Я люблю твои глаза, твои волосы, твои руки, плечи, всё… Потому что это принадлежит тебе. Разве этого мало?       Ди не может ответить. Он уверен, что если попытается, то вместо слов получатся только всхлипы, и он окончательно уронит себя в глазах обожаемого брата. И остаётся лишь прижиматься к горячему ладному телу, пряча лицо.       — Прости, — выдавливает он наконец так тихо, что Хэви с трудом услышал.       — Идиот, вот ей-богу, идиот, — пробурчал он, хотя голос его не был недовольным. — Ладно, считай, что напросился сам. Придётся доказывать.       Первым на пол летит пушистое полотенце. Ди ошеломлённо замирает, когда ласковые, но требовательные руки тянут с него футболку, и не сопротивляется.       — Подожди, Хэви, послушай…       — Нет, нет и нет. Прекрати думать сейчас же. И снимай уже штаны.       Природа наградила Хэви невероятным терпением: он позволяет брату раздеться самостоятельно, хотя несколько томительных поцелуев и близость возлюбленного возбудили его настолько, что своим видом он давно напоминал вешалку для шляп. Он ласково подталкивает Ди в спину, побуждая первым забраться в душевую кабину, а потом закрывает за собой стеклянные створки — никак затем, чтобы уж наверняка не позволить сбежать. И, по-прежнему не давая много времени на размышления, моментально атакует старшего поцелуем. Сладко, жарко, терпко, мучительно-приятно.       Ди отзывается на каждое касание, опьянённый очевидным желанием Хэви, одурманенный обольстительными фразами. «Может ли это на самом деле быть правдой?» Хэви никогда не лгал ему, даже из жалости, даже из лести. Плевать. Он поверит. Смело забрасывая тонкие руки на плечи партнёра, прижимается всем телом, случайно сталкивая оба их возбуждённых члена — два низких стона звучат в унисон, растворяясь в клубах пара. Льющаяся сверху вода должна быть прохладной, но она горячая, не иначе подогретая их неистовым пламенем.       — Повернись, — произносит Хэви, непрерывно оглаживая то его плечи, то спину, то бёдра. Блондин подчиняется, с трудом разворачиваясь в тесном пространстве, и соблазнительно прогибается в пояснице, приглашая. А просить младшего дважды никогда не было нужды.       И всё было правильно, всё было истинно. Минимальное расстояние между телами, между кожей. Слаженные движения, смешанное дыхание. Ди очень хочет прямо сейчас сказать, что он без ума от Хэви и что теперь он никогда и ни за что его не отпустит, но нарастающий жар и ускорившийся ритм не позволяет ему вымолвить ни слова. Хэви не желает себя сдерживать, он откровенно стонет, сжимая бледную кожу на бёдрах так сильно, что она белеет ещё больше.       — Люблю, люблю тебя, — выдыхает он брату на ухо, тут же прикусывая мочку, и этого оказывается достаточно для Ди, чтобы кончить, не прикасаясь к собственному члену. Крупная дрожь ослабила его, заставляя младшего подхватить и прижать к себе теснее, хоть и казалось, что это невозможно. Целуя намокшие, потемневшие от воды светлые волосы, Хэви следует за ним через несколько особенно яростных рваных движений.       Ди, конечно, не станет отказываться от косметики. И образцом совершенства считать себя не будет. Но рыжеволосый, выбрав тактику таранного орудия, разбудил что-то в глубине его души. По крайней мере, можно поменьше беспокоиться о том, действительно ли он нравится Хэви. Словно подслушав его мысли, тот подаёт голос:       — Я надеюсь, теперь урок усвоен? Если что, я могу и повторить.       Ди мысленно считает до трёх, стараясь заставить голос звучать максимально призывно:       — Не беспокойся, я всё схватываю на лету. Но знаешь, как говорят: «Повторение — мать учения».       Сильные руки обхватывают его поперёк туловища.       — Ну, держись…       И это прозвучало более чем многообещающе.