***
Гоуст осознал все еще при первой же их встрече. В первую, мать его, секунду знакомства. Стоило до чутких ушей донестись хриплому рычанию, а глазам увидеть донельзя отвратительное создание больной фантазии, как внутри все словно перевернулось вверх дном, по телу пробежались горячие волны, а внизу живота приятно засаднило. Джед помнит тот день слишком хорошо. Помнит, как после словно озабоченный подросток занимался самоудовлетворением за ближайшим углом, не продержавшись и пары минут. Образ, воссозданный по подобию самых леденящих душу ночных кошмаров. Существо, наводящее ужас в сердцах лишь одним своим упоминанием; одним своим видом. То, что так нравится Дэнни. То, к чему он стремился сам, пытаясь стать подобным темным созданиям из ужасающих легенд, возомнив ночь своей союзницей. Джонсон трепетно изучал пытливым взором каждый расцветший язвенник; ростки, побегами выходившие словно из каждого отверстия. Запоминал каждую набухшую нездорово-оранжевым цветом вену. Каждую язву, всю их витиеватую паутину, созвездиями рассыпанную по телу алхимика. Изуродованный в своем отвратном великолепии. Хрипы, словно кто-то захлебывается собственной кровью. Или когда крепкие руки сдавливают хрупкую бледную шею, перекрывая доступ к драгоценным крупицам кислорода. А набухшие гнойником язвы, истекающие соком при каждом движении, были похожи на склизкие звуки ножа, разрезающего нежную плоть. Дэнни никогда не прекращал получать некую долю извращенного удовольствия лишь от этих вещей. Эдакий ментальный оргазм. Но ранее – каждая вещь была отдельна друг от друга, и теперь, когда все это оказалось соединено в одном «человеке», Дэнни совершенно не знал, как реагировать самому; как контролировать реакцию тела на безмерно сильную концентрацию его фетишей. Со временем оказалось, что никак. Контролировать все это невозможно. Дэнни неустанно покрывался мурашками, стоило столь будоражащим кровь звукам донестись издалека, а после радовался, что мешковатая одежда идеально скрывает слегка набухшее достоинство; что маска прикрывает покрасневшее лицо и позволяет списать потяжелевшее дыхание на банальную духоту. Джонсон слишком много раз просыпался с каменным стояком, иногда и вовсе спуская по пробуждении. И виной всему – влажные сновидения с алхимиком. Эти чертовы хрипы, пока Дэнни во сне нещадно насаживает венец науки на собственную плоть. Острые клыки, торчащие из изуродованной пасти, коя облепляет истекающий смазкой член. Морщинистые руки, впивающиеся в бедра. Острый нож, воткнутый прямо в проломленную часть черепа, служащий своеобразной рукояткой. И бездонные пустые глазницы, истекающие теплым сиянием закатного солнца, которые, кажется, словно зрят прямо в душу. От одних воспоминаний о снах Джонсон дрочит до звона в яйцах.***
Сухие ветки едва слышно хрустят под ногами убийцы. Камера крепко сжата в руках, однако нож покоится на поясе. Джонсон без зазрения совести пользуется собственной скрытностью – силами, дарованные здешней Владыкой, и подбирается ближе. Гораздо ближе дозволенного, шаг в шаг следуя за алхимиком в глубь леса. Смириться с происходящим не вышло. Признать тот факт, что его до дрожи в коленях возбуждает невероятно отвратительное существо – тоже. Игнорировать – подавно. Ему стыдно. Отвратно от самого себя. Но, тем не менее, он не может не получать некого извращенного удовольствия со всего этого. «Это будет лишь пара фотографий» - теперь так называется довольно-таки большая стопка возле кровати, каждая из которых уже безвозвратно испорчена. Фантазии – лишь плод воображения. Совсем другое дело фотокарточки, на коих запечатлен прекрасный лик. Стоит взглянуть, и в ушах раздается симфония любимых звуков, от которой яйца ощутимо тяжелеют. Но даже среди любимого блюда окажется именно тот кусок, кой будет слаще других. Фотокарточка, смятая, потертая в местах прикосновения пальцев – та, где Дэнни удалось застать убийцу за работой. Та, воспоминание о которой свежо будто это было сейчас. На ней в животной ярости Граймс набрасывается на выживших, словно безумный зверь разрывает их на части, с остервенением вонзая полные гнойника шприцы в умирающие тела. Дэнни помнит, как руки неприятно вспотели, сжимая верную фотокамеру, пока владелец облизывал пересохшие губы. Слишком близко. И так далеко. В тот момент стало известно, что сыворотка Тальбота весьма завораживающе бликует во время вспышки фотокамеры, но в следующее мгновение так же стало известно, что еще более интересно бликует в свете луны острие костолома, от которого Джонсон едва уворачивается. Опыт, благодаря коему Дэнни запомнил, что алхимик не переносит вспышки. Или сам факт фотографирования. Одно из двух или все сразу. Но впредь убийца не позволял себе увлечься, и всегда отключал вспышку. Шаг в шаг. Вздох в выдох. Джонсон незримой поступью ступает за алхимиком, удаляясь все глубже и глубже в лес. Вокруг – неизвестность. Останки реликвий, неведомых конструкций, и выедающее ощущение пустоты. Ласкающее очи свечение гнойных язв словно путеводный огонь, за коим следовать стоит. Луч света среди мрака. Среди всей тьмы, в которой погрязла душа убийцы. Кровь бурлит в венах, закипает, подогреваемая огнем невыносимого желания. Джонсон хочет вонзить свой нож в пестрящую всполохами гнойника плоть; выплеснуть все то, что переполняет фибры темной души. Вырвать каждую язву, каждый росток из изувеченного собственными ошибками тела, причинить невероятную боль просто чтобы его запомнили. Ненавидели. Боялись. Но не забывали. И наслаждаться, наслаждаться этими ни с чем не сравнимыми звуками. Видом. Раз за разом повторяя желаемое. Влажный язык проходится по пересохшим от частого дыхания устам. Дэнни в нетерпении, его жажда невыносима. Он хочет взять все, взять прямо сейчас и поглотить без остатка. Преследование алхимика привело Дэнни к запретному плоду. Месту, о котором ходили слухи, но никто не знал где именно оно находится. К таинственной лаборатории среди Пустоты, в коей по поверьям творились ужасные вещи. Дэнни лишь усмехается. Какие бы вещи там не происходили, то, чего его прогнившая душа желать изволит – гораздо ужаснее. Алхимик напрасно не запирает дверь за собою, скрывшись из-под пристального взгляда Дэнни в своей обители. Словно поджидает, зазывает к себе. И грехом будет не принять столь любезное предложение. Не тогда, когда желание обладать граничит с потерей контроля. Джонсон без зазрения совести пользуется собственной скрытностью – силами, дарованные здешней Владыкой, и подбирается ближе. Нож крепко сжат в руках, пока камера покоится на поясе. Начальные планы сменили свой вектор направления – теперь вместо фотографий Дэнни возьмет более вкусную награду. Медленными, осторожными шагами Гоуст проникает сквозь открытую дверь внутрь логова убийцы. Осталось дело за малым. Обезвредить и наслаждаться дарованной властью. Сделать вечер воистину незабываемым для каждого из присутствующих в лаборатории. Сиплый скрип половицы, выдавший присутствие незваного гостя, служит сигналом к действию. Подобно ловкому зверю Джонсон срывается с места, атакуя четко в спину. После – с легкостью избегает ответного удара, наслаждаясь вырывающимися из пасти монстра утробными рыками. Существу явно больно. И осознание простой истинны распаляет внутри пламя желания еще сильнее. Руки подрагивают в сладостном нетерпении. Сражаться с созданием самой тьмы – дело не из легких, даже если атаковать в спину, но Джонсон не намерен отступать. Жертва впервые не полностью уязвима пред ним, и это имеет свой особый шарм. Бархатная ткань савана изрезана острыми когтями монстра, и царапины жгутся подобно раскаленному лезвию; раздуваются гнилостными ожогами вокруг. Маска – улетела куда-то в сторону; губа – разбита. Дэнни отплевывает кровь вместе с зубом, и с нескрываемым наслаждением собственного триумфа наблюдает за алхимиком, которому тоже довольно-таки неплохо досталось. Наверняка не осталось ни единого целого ребра, а конечности вряд ли могли функционировать в привычном ритме – Джонсон перестарался в подавлении сопротивления, избивая подручными средствами гораздо дольше, чем требовалось. Впрочем, чем больнее – тем лучше. Схваченная со стола металлическая цепь ныне обвивает изувеченные руки Тальбота, мертвой хваткой фиксируя их за спиною. Мор извивается, рычит тысячами эмоций, не желая мириться с фактом собственного поражения. Пальцы Дэнни, облаченные в кожаные печатки, с некой долей нежности прикасаются к плечам; проникают в разрез меж тканями, к касаясь мягкой кожи. Алхимик дергается, неустанно рычит, отчего гнойные выделения подобно фейерверку разлетаются в разные стороны, но он все еще не в силах изменить собственное положение. Перчатка откинута в сторону. Кожа скрывает все ощущения собственного превосходства. Подушечкой пальца Джонсон неуверенно касается оголенной шеи, и едва не одергивает руку, когда алхимик дергается слишком резко. После – притрагивается уже более уверенно, перебирает пальцами словно пианист. Ощущения прекрасны. Кожа неожиданно мягкая, донельзя приятная на ощупь, и сопротивляться желанию вкусить ее нет сил. Джонсон прикасается губами к открытой коже в невесомом поцелуе, проводит языком по нетронутым язвами местам. На вкус – горько, солено. По ощущениям – непревзойденно. С уст срывается рваное дыхание, подобное рычаниям Мора, а тело содрогается в предвкушении. Руки убийцы медленно изучают торс алхимика; трепетно очерчивают каждую выемку подушечками пальцев, подобно художнику, кистью выводящие финальные мазки на картине. Гоуст нежно проскальзывает пальцами меж бугристых язв, наслаждается склизким звуком сочащейся сыворотки. Желание впиться в них пальцами, разорвать на части безмерно сильно, но он сдерживается. Разрушить можно в любой момент, пока надобно наслаждаться целостной картиной отвратного великолепия. Еще немного. Дэнни двумя руками удерживает голову алхимика, вынуждая смотреть в свои глаза. Сложно сказать, получилось ли задуманное или нет, все же, вместо очей у Тальбота лишь огненные прорези, но гоуст доволен. Рассматривать темное существо столь близко; ощущать теплое хриплое дыхание на собственной коже и упиваться дарованной властью – этого почти достаточно. Почти. Маниакальная улыбка подобно звезде сияет на устах Джонсона. Бледная рука касается проросшего сквозь ноздри ростка, медленно пробегается кончиками пальцев по стволу, в издевке щелкнув по бутону еще не раскрывшегося цветка. Цветка, который никогда не раскроется. Крепко сжав пальцы вокруг стебля, Дэнни вырывает проросшее семя и с упоением наблюдает за последовавшей реакцией. Алхимик хрипло кричит, дергается что есть мочи, разбрызгивая сыворотку в разные стороны. Джонсон прикрывает глаза, в наслаждении внимая каждому звуку, каждой ноте прекрасной песни эмоций. Ловит взглядом даже мимолетное движение, запечатлеет в голове каждый момент совершенного триумфа. И даже попадающая на лицо гниль никоим образом не портит весь настрой. Стоит алхимику слегка успокоиться, Джонсон повторяет процедуру. Еще один проросший цветок вырывается с корнем, даруя усладу для чуткого слуха убийцы. В порыве эмоций гоуст впивается рукою в паутину язв на плече алхимика, сжимает их, раздавливая подобно сладким ягодам винограда, и вырывает некоторую часть. Для большего эффекта Дэнни касается торчащей кости сломанного ребра, надавливает. Но все же – мало. Удар по перелому, вызывающий новую волну хриплых стонов, все еще недостаточен. Дэнни хочет больше. Бледные пальцы тянутся к лежащему подле ножу. В самом ли деле вместо глаз – бездонные прорези, или же это иллюзия, дарованная Владыкой? Самое время узнать. Джонсон медленно подносит острие к закатным очам алхимика. Тот, осознав намерения Гоуста, ожидаемо сопротивляется, с неожиданным рвением вырывается, но несколько ударов в грудь и приложенная об пол голова подавляют все попытки. Дэнни всем весом опирается голову Мора, придавливает к полу, не позволяя совершить предыдущую ошибку. Острие входит в глаз словно нож в масло. Легко, свободно, безо всякого сопротивления со стороны плоти. Яркая оранжевая жидкость медленно стекает на пол, постепенно окрашиваясь в более темные цвета. Двух зайцев одним махом. И узнал, что у алхимика в самом деле есть глаза, и что не вся кровь превратилась в всполохи гнилостной жидкости. Напоследок прокрутив в пустой глазнице нож, Дэнни вытаскивает его и привычно вытирает о руки. Вместо преисполненных болью криков ныне не менее прекрасные хрипы. Джонсон облизывает пересохшие губы, смотря на лежащего под ним сквозь полуприкрытые веки. Он хочет больше. Гораздо больше. И он возьмет все то, что хочет. Все тело – словно один натянутый нерв. Джонсон ощущает себя настолько возбужденно, как не было никогда. Мозг, тело плавится под пылающем внутри огнем сладострастного желания. Ощущать власть над подобным созданием – разве не самое прекрасное, что может быть? Когда в руке твоей есть власть над леденящим кровь монстром из самых сокровенных кошмаров – нет ничего лучше. Джонсон проводит острием ножа по внутренней части изуродованной ротовой полости, оставляя сочившееся гнилостным соком порезы. А после – вонзает в поврежденную часть головы. Именно так, как было в одном из сновидений, которое Джонсон намерен воплотить. Обессиленно лежать пред ногами гоустфейса, скулить от боли и отчаяния, и не иметь совершенно никакой возможности противостоять грядущему, словно жалкий червь – безмерно отвратный спектр фактов, который ныне свалился на голову венца науки. Джонсон прикусывает губу, смотря на алхимика. В глазах Дэнни плещутся черти, резвятся в холодном дьявольском огне. Выхода нет. Смерть – лишь начало. Дэнни с наслаждением наблюдает за алхимиком. Предвкушает то, что будет впереди – воплощение самых безумных фантазий из темных закоулков своей души. Самое сокровенное. Самое желанное. Рычащие хрипы, ужасающее тело – сам вид темного существа распалял внутри адское пламя. А осознание, что этот монстр повержен им, Джонсоном, разжигало пламя до невиданный масштабов, вынуждая сжигать все вокруг. Алхимика. Самого себя. Дэнни поднимается на неожиданно ватные от переизбытка эмоций чувств ноги. Между ними – болезненно тесно, неприятно влажно, и гоуст намерен исправить такое положение дел. Но вместо этого получает лишь пронизывающую боль в колене, вынуждающую пасть вниз. Увлекшись собственными фантазиями о грядущем, Джонсон слишком поздно замечает, что алхимик разорвал сдерживающие его оковы. И теперь осознание накрывает с головой. Последнее, что видит пред постепенно темнеющим взором - это бездонные глаза цвета заходящего солнца. Такие же, как во сне.***
В ноздри ударяет отвратный запах гнили; едкий, кислый, вызывающий тошноту. Конечности затекли, болезненно онемели, и двинуть ими выходит с неимоверным трудом. Но толку – никакого. Лишь звон цепей эхом отскакивает от стен, насквозь пропитанных агонией. Между лопатками словно вставили раскаленный шип. От него по телу медленно растекаются волны, подобно кислоте выжигающее все изнутри. Пробирающиеся в самую душу и вкалывающие в нее отравленные шипы совершенных ошибок. Где он? Что происходит? Дэнни не может связать ни слова, мысли – сплошная какофония безумных симфоний. Только что он наслаждался дарованной властью, но теперь скован, дезориентирован. Слишком резкая смена положений. Пред глазами все плывет. Джонсон пытается сфокусироваться, но выходит донельзя плохо. Рядом с ним что-то движется, переливается словно пламя надежды. И стоит яркому огню приблизиться донельзя близко, как невыносимая боль пронзает тело. Дэнни кричит до хрипоты, разрывает ногтями кожу собственных рук. Эхом отзывается голос в пустоте стен. В пустоте внутри самого мужчины. Боль разрывает каждую клеточку тела на мириады кусочков; выжигает все сущее, окропляя пепел гнилостным восторгом. Она – тысячи осколок разбитых надежд, что текут в венах. Она – острие лезвия, с материнской любовью разрезающее плоть и сипящее соль на открытые раны. Джонсон захлебывается в собственных криках, тонет в допущенных ошибках, но не в силах всплыть, дабы все исправить. Бабочки в животе словно выгрызают путь наружу, подобно крысам выгрызают себе тернистый путь. Кажется, что внутренние органы буквально выпадают наружу, и теперь там, где от сладостных звуков концентрировались всполохи удовольствия, ощутима лишь боль наслаждения. По щекам стекают кристаллы слез. Он не может сделать вдох, лишь в силах словно выброшенная на берег рыба раскрывать рот. Пред глазами – алая пелена заката, и лишь дребезжащие сквозь нее два ярких огня закатного солнца. Цепи гремят, ударяются о стены, но выдерживают тщетные трепыхание Джонсона. Он – бабочка, попавшаяся в паутину к пауку.***
Переливчатые капли гнойной сыворотки стекают с лица на деревянный пол. С лица ли? Сложно понять где заканчивается маска, а где начинается человек – настолько слились они воедино. Сквозь открытую рану в животе виднеются насквозь прогнившие органы, но он, кажется, будто не замечает этого. Со звонким щелчком оковы спадают с рук, и Джонсон оказывается свободен, опадая вместе с ними на пол. Изувеченное до неузнаваемости тело более не сдерживают увесистые цепи, дверь пред ним – открыта. Нужно лишь подняться, сделать шаг и сбежать прочь. Как можно дальше от обители безумного алхимика. Нужно лишь… А в самом ли деле нужно? Бездонной пустотой черных как смоль глазниц Джонсон смотрит на стоящего подле алхимика. И стоит любимому сердцу урчанию прорваться сквозь шум в ушах, а глазам встретиться с сияющими теплой гнилью оранжевыми очами Мора, Дэнни понимает. Не нужно.***
«Особь со странной реакцией на последние составы, что повлекло за собой неожиданные мутации, которым пока не нашлось объяснения.» - виднеется кривая надпись в открытом дневнике. А на ней – смятая, местами потертая фотография.