Красные одежды – теплые поцелуи

      Когда после трех поклонов и всех церемоний новоиспеченные супруги удаляются «к себе», обычно, гости ожидают, что они устремляются к постели и уединению.       «Наивные», — Лю Цингэ фыркает, когда откидывается спиной назад и смотрит на ночное небо над пиком Байчжань.       Он (не) привыкает, что его спутник на тропе совершенствования («теперь муж», — шепчет еще не верящая часть сознания) далеко от понятия «обычный».       Нагретые от горячей воды тонкие пальцы проходятся по вискам Лю Цингэ и, наконец, ослабляют натяжение волос, избавляют сперва от тяжелых заколок, потом от хвоста — вроде привычного, но нет, — а потом по очереди расплетают нескольких тонких кос, прочесывая пряди сквозь пальцы.       — Волосы мужа такие красивые, — голос мягкий раздается сверху, и в нем отчетливые звуки удовольствия. И Лю Цингэ пробирает дрожь от затылка до копчика, особенно когда те же пальцы небрежно, будто только чтобы помочь убрать соскользнувшие на глаза Лю Цингэ прядки, проводят по щеке и линии челюсти.       Лю Цингэ задерживает дыхание.       — Нет-нет, так не пойдет, Лю шиди должен дышать, — тут же раздается сверху капризное, и приятное расчесывание прекращается, а Лю Цингэ настойчиво разворачивают, хотя он и не сопротивляется. — Лю шиди всегда должен дышать.       Он оказывается лицом к лицу с Шэнь Цинцю («с мужем», — вновь заходится все та же часть), который смотрит на него зелеными глазами сверху вниз, сидя на краю горячего источника — пока Лю Цингэ погружен внутрь, — и его белые, как нефрит, ноги медленно качаются в воде. Столь же белые нижние одежды и слегка блестящие красные тени в уголках глаз. Он кажется светящимся и нездешним, и это более чем правдиво.       — Ты замерзнешь, — Лю Цингэ обеспокоенно хмурится, и тонкий палец тут же разглаживает эту хмурую складку на его лбу.       — Я ведь одет в отличие от Цингэ, — кажется, Шэнь Цинцю получает удовольствие от того, что перебирает все возможные обращения к нему на языке, он смеется. — И всегда могу залезть в воду к му-жу. Кто знал, что на пике, помешанном на одних сражениях, есть такое красивое спокойное место?       За ученическими общежитиями Байчжань и густой порослью из дикой ежевики и багульника узкая протоптанная дорожка выводит к широкой глубокой реке, которая достигает уступа и с шумом падает вниз. Вот так каскадом, будто из чаши в чашу переливается, она спускается до самого подножия пика, а отсюда — из горячих источников на самом верху, — кажется, будто она достигает края земли. Столь четкая линия обрыва слегка светится голубоватым светом от звезд и луны, сливая твердую поверхность с глубоким черным небом.       Пока все-все ученики и лорды пиков вместе с приглашенными гостями на Цюндин — единственном пике, который может позволить себе такой размах — празднуют их свадьбу, они остаются будто одни в мире. Лю Цингэ показывал это место Шэнь Цинцю пару раз, но источники — любимое место среди учеников Байчжань, поэтому их часто прерывали.       Лю Цингэ фыркает:       — Ты можешь приходить сюда, когда захочешь. Если кто из учеников будет мешать, я просто вышвырну их на тренировку.       — Шиди!       Шэнь Цинцю тут же возмущенно вскидывается и утыкает палец ему в лоб. Лю Цингэ просто прижимается губами к удобно подставленному колену — мягкой теплой коже, даже если она и похожа на нефрит — и смотрит невпечатленно.       Все возмущение на этом сдержанном лице теряется в то же мгновение, сменяясь тихим выдохом «О…» и рефлекторной дрожью. Острые скулы Шэнь Цинцю розовеют, и это не от пара, поднимающегося над поверхностью воды.       Шэнь Цинцю вдруг смущенно отводит взгляд, потом без предупреждения тянется к сброшенным неподалеку прямо на траву алым свадебным одеждам и перетрясает рукава собственного наряда. Единственная шпилька, оставшаяся в его собственных волосах, постукивает бусинами при движении.       — Где же оно?.. Где… Нашел!       Столь же ловко он выпрямляется назад и выставляет перед собой сомкнутые в замок руки, в которых что-то держит. Сразу после он выглядит нервным и зажимает нижнюю губу между зубами.       — Цингэ… муж уже знает, что этот Цинцю не может ему все рассказать о себе… — он прерывается, ерзает в выражении еще большей нервозности, и Лю Цингэ хмурится — нет, ему так не нравится — и протягивает руку, нажимая на чужой рот.       — Не вреди себе, — от смелости жеста до сих пор, даже когда перед свадьбой они пробыли парой уже больше года, он все еще невольно ощущает трепет. То, что ему позволено так касаться этого человека. То, что Шэнь Цинцю смотрит на него и хочет, чтобы Лю Цингэ его так касался. Хочет быть с ним… Этот Шэнь Цинцю…       — Если ты ответишь на этот вопрос, он будет тебе чего-то стоить?       — Этот шисюн может умереть, — веер прикрывает выражение, пока Шэнь Цинцю неловко смеется.       — Тогда мне не нужна правда.       Лю Цингэ отрешается от этих мыслей и встречает осторожный взгляд с упрямством, с каким никогда не отступал от трудных битв.       — Я уже говорил: мне достаточно того, что я знаю.       Знает, что за человек перед ним. Его характер, его сильные и слабые стороны. Безрассудный, несносный, мягкий, нежный, отзывчивый, прощающий. Поразительно умный и проницательный — и при этом одновременно абсолютно слепой к некоторым вещам. Немного ленивый, временами шумный, а еще чаще скрывающийся за отчужденным образом, неуверенный. За этот год Лю Цингэ научился подходить к нему очень близко, при этом даже не зная всей правды целиком (кто этот человек? откуда он такой?), хотя он и хотел бы знать, что тревожит эти зеленые глаза. Как ему стать его мечом? Как понять, когда биться? Только слепо довериться и позволить использовать себя, как другой сочтет нужным. Это безоговорочная преданность Лю Цингэ. Единственно ценное, что он может предложить.       Но Лю Цингэ не солгал.       Правда не стоит ничего, если она лишит его самого этого человека.       И он не говорит всех своих мыслей вслух, потому что знает, что они расстроят другого. И Шэнь Цинцю не захочет использовать его…       «Это самое пугающее».       Судорожный беззвучный вздох, перемещая ладонь с чужой щеки на затылок и притягивая к своему лицу, и целуя в рот. Шэнь Цинцю удивленно округляет глаза, а потом наполняется такой нежностью.       — Ах, Лю шиди столь ласков. Он хочет, чтобы его муж еще его погладил? — смеется тихо и звук разносится до самого «края земли».       Лю Цингэ хмурит брови сильнее и стаскивает вдруг другого человека в воду прямо в одежде, не обращая внимания на испуганный вскрик. И ошеломленный смех. И Шэнь Цинцю смахивает с лица брызги воды, он вдруг сует ему практически в лицо раскрытую ладонь, цепляясь за его плечо, чтобы устоять на ногах. И Лю Цингэ, наконец, может увидеть то, что в ней удерживалось.       Кольца.       — Там… где я родился, есть традиция: супруги обмениваются кольцами, — Шэнь Цинцю вновь смущенно откашливается, но не отступает. — Этот как знак преданности и символ любви.       Лю Цингэ задерживает дыхание. Он рассматривает тонкие кусочки обработанного металла — серебра, — не гладкие, а с вырезанным простым узором, блестящие в ночном свете луны и ночных жемчужин. Оба нанизаны на тонкие, но прочные шнурки.       — Обычно его носят на безымянном пальце, но я подумал, что Цингэ будет непривычно и не очень удобно… да и я сам никогда не носил колец, поэтому…       Лю Цингэ забирает одно из колец и надевает шнурок на шею. Украшение ложится в стык ребер на груди и будто греет кожу. Лю Цингэ так любит этого человека…       — Я буду хранить подарок мужа у сердца.       Лицо Шэнь Цинцю мгновенно заливает краска. Он машет рукой, другой прикрывает лицо и отворачивается.       — Шиди не может говорить такие слова без предупреждения! Это нечестно! Разве Цингэ не честный воин, а этот шисюн тут подлый и злой?       Или пытается отвернуться, потому что Лю Цингэ толкает другого к краю источника и вновь целует. Своего мужа.       Да, все, что ему нужно — чтобы этот человек в его руках был в порядке.       Любить Шэнь Цинцю очень просто.