Энергетик

— Здравствуйте, мне бы всех посмотреть. Некоторое время Егора игнорируют. Он терпеливо рассматривает патлатый парик на бабуле-администраторе — в детстве у него был очень похожий спаниель. Хороший был пес, команд ни черта не знал, грыз все, что попадалось под зубы, зато как-то спас от взбесившейся соседской овчарки. Да, отличный был пес. Жаль, гопникам попался. Так себе воспоминания, но отвлекают от того, как сейчас все внутри расслаивается от боли. Если думать об этом, то проще умереть — между прочим, второй раз за сегодня. Наконец: «Цены низкие, как блины золотистые!» — бодро играет реклама, бабуля отлепляет глаза от прикрученного под потолком телевизора и окатывает взглядом-помоями. «Зажрался, сволочь» отражается в ее радужках так же четко, как только что до этого кадры «Давай поженимся». — Ну на. На стойку перед Егором шмякается папка. Прозрачные файлы погнуты, кое-где порваны, заляпаны отпечатками жирных пальцев. Фотографии темные, черт почти не видно, только красным горят засвеченные глаза. Но это все неважно, Егор почувствует и так. В такой дыре он и не надеялся на сервис в пять звездочек. Фотографий немного. Две женщины — Егор ведет ладонью над потрепанными лицами, но на коже от них легкий зуд, за час он превратится в ад, не подходит. Дальше — пацан. Над его глазами рука вообще немеет и наливается пузырями, как с размаху в кастрюлю с кипятком. Совсем не тот фон. Идем дальше. Егор открывает последнюю страницу — и от нее сразу легче.  — Вот этот, — говорит он не раздумывая, и только сейчас отмечает, что у парня на фото слишком смуглая кожа и слишком черные глаза. Если остальные здесь просто зарабатывают на бутылку или шприц, то этот еще и скрывается от миграционных служб — беженец-нелегал откуда-то из ближайших. Да какая разница, Егор сейчас последним уркой бы не побрезговал. Поймать гада, которого он упустил пару часов назад, важнее. Он выкладывает на стойку купюры. Часа должно хватить. — Второй этаж, комната семь. — Спасибо, — Егор едва вспоминает поблагодарить, но бабулин взгляд уже поверх его головы: «Марина, тридцать шесть лет, нутрициолог и инстаграм-модель…» Лестница чем-то залита — идешь, как по липучке для мух. На дверях номеров нет. Егор отсчитывает седьмую, оглядывается (вдруг кто посчитает позолоченные запонки слишком непреодолимым соблазном?) и тянет за ручку.  Внутри полумрак, только бра над кроватью освещает пару облезлых стульев, стол с ромашковой клеенкой и кровать с куцыми подушками. На стене напротив — постер на кнопках: разноцветные круги в разноцветных же квадратах — плотные ритмичные мазки, щедрые оттенки. Ну и хорошо, Егор любит Кандинского, на него еще целый час предстоит пялиться.  Егор стягивает пиджак. Суставы хрустят, в желудке бултыхается пустота — самое ненавидимое чувство, будто вынули внутренности, набили живот ватой и заштопали. Саня бы давно помог. Саня… брат, напарник и самый лучший для Егора энергетик: фон совпадал так, что даже с Егоровой чувствительностью не было побочки. Да, Саня был ангелом-хранителем. Был. А теперь, уже год перебиваясь в салонах, Егор прочно подсел на антигистаминные. Но сейчас это все неважно, сейчас лишь бы заправиться, пусть хоть вся кожа нахрен слезет. Да черт, где этот нелегал, скорее бы уже… — Здравствуйте, я Эмиль. Егор вздрагивает. Надо же, как тихо зашел. Нет, это просто от слабости закладывает уши. — Егор. Большая ладонь, но пожатие дрожащее и чуть влажное. Плохой знак. Егор вглядывается — на нарика не похож. Одет просто — джинсы, кроссовки, футболка с короткими рукавами. Вены чистые. Зрачок поначалу кажется расширенным, но это просто радужка такая… черносмородиновая. Парень смотрит в ответ, разглядывает с явным удивлением: оценивает дорогую одежду, стреляет глазами на часы и запонки и только потом ощупывает лицо — наверняка отощавшее и помятое. Осматривает настороженно, но вопросов не задает. Вообще молодец.  Егор закатывает рукава. — Ты не в первый раз? Парень криво усмехается, тянет губы. В щеке окапывается ямка. — Не бойтесь, я знаю, как что, — говорит хорошо, акцента совсем немного. На согласных не так язык ставит, будто леденец во рту, получается тверже, чем нужно, и чуть тянет шипящие. Ушам щекотно. — Давай на ты.  Парень топчется, сует руки в карманы джинсов. — У тебя… справка есть? А, точно. Егор открывает бумажник — и оттуда, как назло, вываливаются красные корочки с гербом. Парень отшатывается, как от гранаты. — Ты… ты… — Да не мент я, не мент, — успокаивает Егор, раскрывая ксиву. — Частный детектив, ясно? — Достает бумажку, тычет в нос: — А вот справка, смотри. Фон чистый, видишь? Парень двигает челюсть вперед-назад, как ящик из стола, и все мямлит: — Я… я не это… я просто визу жду… — Честно, Эмиль, мне насрать, я свалюсь сейчас, если не заправлюсь. А мне кровь из носу надо в форме быть. Так что давай бросай трепыхаться. По-быстрому бы. Темный взгляд твердеет. Кадык нервно дергается.  — Ясно. — Парень обреченно тянет из заднего кармана джинсов серебряный блистер. — Сколько мне пить? Егор машет рукой: что он, совсем мудак, пичкать человека усилителями?  — Я не об этом. Просто… — он жестикулирует к кровати, — побыстрее бы. — А, — во взгляде облегчение, — конечно.  Сует таблетки в карман, но Егор уже заметил: четыре ячейки пустые, щерятся огрызками порванной фольги. — Это ты столько за сегодня? Парень мнется. — Ага, предыдущий говнюк попался, — так вот почему руки влажные и дрожат. — Но я нормально, правда. Еще есть что отдать. Ага. Богу душу.  В другой раз Егор бы ушел — это ведь нарушение любых норм, в том числе моральных — но сегодня ему очень нужно. Очень. Поэтому он кивает. — Ладно, давай. Парень стягивает кроссовки, наступая на задники, и ставит под стул. Во всех движениях какая-то трогательная аккуратность, так и слышится: «Мама приучила к порядку», и теперь этот личный порядок — единственное, что осталось от прежней потерянной жизни. От чего бежал — от бедности или еще хуже? Парень дергает подбородком. — Ты как… — неловко сцепляет перед собой пальцы, — в какой позе? Егор никогда не ходит по таким вот захолустным заправкам. Саня командовал сам, а в официальных салонах, где Егор заправляется теперь, улыбки стерильны и энергетики никогда — никогда — не задают вопросов: «В какой позе?» Так что сейчас жар бросается к щекам даже сквозь усталость.  — Ну давай я… гм… сзади, что ли? — все это как-то слишком интимно, между лопатками ворочаются зябкие мурашки. — Ага. Ложись. Егор укладывается на бок. Даже просто прижать голову к подушке — уже приятно. — Как тебя еще раз? — Эмиль. Эмиль… В комнате по-ночному тихо. В соседней комнате шаркают шаги, скрипит кровать, а потом все тоже смолкает.  Кандинский. Разноцветные круги на фоне разноцветных квадратов — красное на черном, зеленое в золотом. Егор упирается глазами, водит, шарит, считает.  Застиранные простыни пахнут хозяйственным мылом. А Эмиль… Эмиль пахнет чем-то теплым, мужским. Вот он опускается рядом, спиной, повторяя позу — Егору виден затылок, линия шеи, кончик брови, кисточка ресниц и завиток смуглого уха. Образ проступает, даже когда Егор изо всех сил пялится в картину. Он старается не смотреть, но вот ребер несмело касается чужая энергия — непривычно спокойная, без обычного ощущения инородного тела, застрявшего в горле — и взгляд соскальзывает, удивленно следит вдоль черных коротких волосков вверх по матовой шее.  В груди как-то полно, до конца не выдохнуть, легкие вдруг бездонны. — Тц, — Эмиль цокает от досады, ерзает, — не идет пока. Свет, что ли, выключи? Егор тянет вверх руку.  Щелк. Эмиль долго выдыхает. Темнота его не скрывает — наоборот, высвечивает уличными фонарями, будто рампа на сцене. По щеке блуждают золотистые пятна — наверное, ищут ямку. Но сейчас ее нет. Тишина настаивается, тяжелеет — такая, в которой два человека на одной кровати отчетливо слышат друг друга: шорох простыни под телом, шуршание волос по подушке, даже ресницы бьют по щекам ощутимо громко. В темноте шепот Эмиля почти детский, будто они мальчишки, забравшиеся под одеяло для ночных секретов. — Ты совсем пустой, кто тебя так? — Да гад один.  — Расскажи, лучше настроюсь. Егор прикрывает глаза. — Я так-то в отпуске. Приехал отдохнуть, пар спустить, вот и разодет. Еще пару часов назад сидел в клубе, сигара-виски-живая музыка, планы на вечер. И вдруг чувствую — тянет знакомой гнилью. — Чуешь? Как? — У меня на чужую энергию обостренное чутье, только с разными симптомами: на кого-то — зуд, на кого-то — насморк. И вот я чувствую, что знакомо щиплет в носу, смотрю — а это гнида, за которой я уже третий месяц гоняюсь.  — Зачем гоняешься? — слишком твердое леденцовое «ч» и долгое «ш» — все слова знакомые, а звучат по-новому. Красиво. — Он подсаживает в машину девиц-энергетиков, которые нелегально по обочинам за копейки заправляют. Обещает вроде как развлечься и куда-то увозит. Куда везет и что там с ними делает — неясно, только больше этих девиц никто не видит. Ментам плевать, а меня задрало, чувствую же его энергию, знаю, что это один и тот же козел развлекается. Когда увидел, что он из клуба выруливает — понял, что не успокоюсь, пока не прослежу. Вышел за ним — а он меня ждал, оказывается. Долбанул в спину зарядом, привез в лес, выкачал под ноль и бросил умирать. Эмиль оборачивается, блестит глазом. Изучает. — Как ты выжил? — У меня резерв был — брат подарил, вроде талисмана на память. Шутил — если что, поможет продержаться до нового напарника. — Почему ты не позвонил ему? Брату? Разноцветные круги ширятся, гуляют по стене, выскакивают из своих квадратов — превращаются в гигантские рты, готовые заглотить, перемолоть, раскрошить на разноцветных зубах… — Саня погиб год назад — не на работе, так, по глупости. Бывает. Одному опасно, но другого напарника мне не найти, у меня только на него не было побоч… — Егор прерывается на полуслове, давится дыханием — чужая энергия находит удобное место где-то между ребрами и скользит внутрь, правда, тоненькой струйкой, как через засорившийся катетер. Но сердце уже взбрыкивает, дышать получается только через рот — даже капли силы устраивают в сухом желудке чертово цветение пустыни Атакама. И чувство при этом какое-то жгучее, но не больное, а такое, будто он с этим парнем давно вместе, будто сейчас можно скользнуть руками вокруг талии, прижаться сзади, ухватить губами мочку уха… Но ведь нельзя, это все необъяснимые, непонятно откуда взявшиеся глюки? Егор кусает изнутри щеку, чтобы сконцентрировать мысли. Говорит на выдохе: — Но ты понимаешь, да? Я должен вернуться туда, проследить по отпечаткам энергии, доказать, что это он… — Я понимаю, — Эмиль поднимается, дергает через голову футболку, вздыбливая короткие волосы на затылке. — Тоже сними, легче пойдет. Какое-то время Егор держится за верхнюю пуговицу на рубашке — послушаться приказа хочется слишком сильно. Это плохой знак. С возбуждением нормально не заправиться, это все знают. Но разве у него есть выбор? Пристальный темный взгляд путает пальцы. Зачем он так смотрит? И так внутри горит, а тут его эти черные пыточные лампы… По голым плечам пробегает холодок, напрягая мышцы, заставляя свести лопатки. Эмиль ждет, поджимает губы, а потом укладывается рядом — придвигается, кожа к коже. Немного лежит. — Стояк подбери. Егор сглатывает: — Прости, — и отодвигает бедра. Круги и квадраты, квадраты и круги. Егор смотрит-смотрит-смотрит, а перед глазами стоит кривая улыбка и окопавшаяся ямка.  Да черт, ну он же не извращенец какой-нибудь в самом деле. Нет, все это чертово место виновато. С Саней заправка была другой — как с другом бухнуть, не больше, в салоне — медицинская процедура вроде капельницы, а тут… тут… он живой, теплый, голая кожа, матовая шея, леденцовые согласные, растянутые шипящие, и энергия у него… сразу и не понять, не горькая, не сладкая, не гадкая, не приятная, а какая-то… какая-то… — Слушай, Егор, ты прости, не получится ничего сейчас. Егор это и так понимает, он сам себя давно уже бы послал. Но сейчас все же спрашивает: — Почему? Ресницы шмяк-шмяк по щекам. — У меня теперь тоже стоит. Горло сжимает спазмом. — На меня? — Нет, на Кандинского. Шутник, блин. Егору не до шуток. Мозг вспыхивает лихорадочными синапсами, так и не давая подсказки. Он выдыхает — и возвращает бедра на место. Осторожно берет за плечо. — Хочешь, подрочу тебе? Шуршит простыня, Эмиль поворачивается, утыкается носом в нос. — По-другому хочу. Только у меня здесь резинок нет. И это очень хороший знак.  Обветренные губы и немного щетины. Угловатые объятия. Мускулистое тело и матовая кожа. Егор целует жарко, крепко, а потом оставляет влажные следы на крыльях носа, под бровями, в невидимых сейчас ямках. Легко касается языком наждачки подбородка, вылизывает теплоту под ухом. Эмиль подставляется, обхватывает за голые плечи, прижимает к груди.  Кнопка на его джинсах врезается в живот, больно. Егор дергает ее, потом молнию, тянет вниз, сует руку под тонкую ткань трусов, в жаркую влажную тесноту. Под рваные хрипы ласкает пальцами — трогает, гладит и только потом размеренно двигает ладонью. У самого уже трещит по швам ширинка. Очень хочется кожей к коже. Он подается бедрами, помогая Эмилю стянуть свои брюки и боксеры.  Горячие руки на ягодицах. Шарят вверх до лопаток, а потом вдоль позвоночника, вновь до самого мягкого. Прихватывают, сжимают, греют. От прикосновений тихонько просачивается сила — будто солнечные зайчики шныряют под кожей. Черт, как такое вообще возможно? — Ты… — у Эмиля не хватает дыхания, он едва ворочает леденцом на языке, — ты тоже это чувствуешь? Егор судорожно кивает. — Ага. — Хочешь… попробую… совместить? Что угодно, лишь бы получить еще дозу этого самого качественного на свете энергетического кокса. Егор дергает из бумажника пакетики. Пока Эмиль мучается со скользкой упаковкой смазки, надрывает серебряшку презерватива. Но надевает не сразу: склоняется над напряженным смуглым членом — уж больно хорош — и вбирает ртом. Прикрывает глаза. Насаживается глубже, сглатывает, обнимая горлом… Эмиль надрывно стонет, замирает. Слышно его резкие выдохи сквозь зубы, в такт плотным размеренным движениям. Совсем скоро на языке солено, и Егор ласкает, едва касаясь — стреляет кончиком языка — так, как нравится самому.  На затылок легко опускается ладонь. Эмиль очень осторожен — проходится по волосам, прихватывает за шею, распускает по плечам паутину силы — она легкая, почти неосязаемая, но обещает так много. Так много. В спине начинает дрожать каждая мышца, в груди надувается горячий воздух. Услышав его рычание, Эмиль скользит по хребту ниже. Гладит сначала сухими пальцами, а потом влажными. Нажимает, дразнится, ныряет внутрь снова и снова — и сил уже нет терпеть. Егор целует напоследок и укладывается на живот.  По скользкому легко, гладко, боли совсем нет. Внутри приятно тянет, распирает, и вместе с этим — сила сочится, окатывает мягким прибоем. Егор распластывается по простыне: хочется быть морской звездой, покачиваться на поверхности этого заботливого моря. Под веками расходятся-расплываются разноцветные круги. Красное. Зелёное. Золотое. Но вот Эмиль движется быстрее. Теперь сила входит толчками, наполняя до краев. И вместе с возбуждением это какое-то надрывное, истерическое удовольствие, от которого выносит мозг и выбивает пробки.  Эмиль вталкивается еще — жестко, резко — и вдруг припадает подстреленным зверем на спину. Его тоже потряхивает — Егор чувствует суматошное дыхание, взмокшую кожу, сведенные от напряжения мышцы. — Хочешь еще? Слова не идут, Егор сдавленно угукает. — Тогда бери сам, — шлепнув по ягодице, Эмиль валится на кровать. Устало-довольно сверкнув глазами, раздвигает ноги. До умопомрачения красив этим своим длинным крепким телом, подрагивающим животом, откровенным желанием. Егор разглядывает голодным взглядом, и вдруг упирается в приоткрытые темно-красные винные губы. Присасывается  — пьет, вылизывает, осушает поцелуем, а сам давит на пальцы смазку. Готовит быстро, растягивает, пока Эмиль не шепчет: «Давай, давай…» Внутри узкий, как стиснутый кулак. Сила обволакивает, обвивает, окатывает разноцветными волнами: красное на черном, зеленое в золотом. «Быстрее, быстрее…»  Сердце колошматит по ребрам, кровь ревет за ушами. Волны рушатся непрерывно — оглушающим, ослепляющим водопадом. Егор искрит и дымится, как взбесившаяся розетка. На фоне просит, скулит, стонет незнакомый язык, курлычет, будто читает молитву, а потом захлебывается резким изможденным всхлипом. Егор яростно движется — и его тоже накрывает. И это даже не оргазм, это хреново озарение, когда ангел спускается с облака и дубасит нимбом в затылок. На пару мгновений кажется, что сквозь кожу должны были пробиться крылья. Но нет, конечно, Егор все тот же грешник — просто ему по какой-то божественной прихоти подарили встречу с личным чудом. Он хрипит, откидываясь на подушку. Рядом тяжело отдувается Эмиль. Смотрит, сверкает черносмородиновыми глазами.  Егор смотрит в ответ. — Что это, нахрен, было? — Не знаю… — Эмиль кусает губы. — Как ты ощущаешь мою энергию? — Как будто… как будто мне вливают мою же силу. Эмиль кивает — видимо, это подтверждает его мысли. — Думаю, твоя иммунная система не воспринимает меня аллергеном. — Почему? Эмиль проводит ладонью по волосам. Снова криво улыбается, демонстрируя одну ямку — такую глубокую, хоть чай из нее пей. — Это интересный вопрос. Можно было бы провести анализы, но… — он вздыхает, на щеке снова гладко, — тебе же нужно торопиться. — Поднимается, обтирает лицо ладонью. — А у меня новый клиент через полчаса. У Егора аж Кандинский вспыхивает перед глазами. Что-то колет в боку — ревность, совесть, жалость — хрен поймешь. Одно он знает точно: — Слушай, я разберусь с этим гадом и приеду. — Зачем? — Эмиль, чуть покачиваясь, подбирает с пола футболку. Егор тоже начинает одеваться. — Что там у тебя с визой? Из воротника фырканье: — С какой такой визой? У меня даже паспорта нет, все сгорело. Дома осталось свидетельство, но там уже так стреляли, я не решился вернуться. Черт-черт… Егор трет переносицу. Это все очень, очень плохие знаки. — Я приеду, слышишь? У меня есть человек, попробуем сделать документы, а пока… придумаем тебе что-нибудь. Поживешь у меня, а работу… что ты умеешь? — Конечно, энергетик — непыльная работа, но Егор очень надеется отвести от этой мысли, говорит, что первое лезет в голову: — Что-нибудь на первое время, где документы не спросят… уличное кафе? Эмиль смотрит исподлобья: — Если нелегал, так сразу на шаурму? Я, между прочим, кандидат. Егор так и застывает с наполовину застегнутой ширинкой. Ему позволено тупить — еще пару часов назад он считал, что ничего драматичнее разведенного пива за эту ночь с ним не случится. — Кандидат чего? — Медицинских наук, иммунолог. — Эмиль смущается: — Ну, почти кандидат. Говорю, перед самой защитой в университет попала бомба, и я… Как там Саня сказал, вручая резерв силы: «Поможет продержаться до нового напарника?» — Слушай, — Егор прерывает, берет за пальцы — волнуется, будто руку и сердце предлагает. Хотя… хрен знает, может, так и есть? — У меня есть предложение… Эмиль поднимает брови. А выслушав, улыбается. Да, ямки у него на обеих щеках.  И это очень, очень хороший знак.