***
Кларк уже давненько вернулся из мертвых. Пока что все идет нормально. Конечно, поначалу было трудно и странно. Но еще… все вдруг стало хорошо, он начал учиться, как снова быть живым. В день своей смерти, начинает понимать Кларк, он уже и так был одной ногой в могиле; ужасно, но уход в небытие оказался почти облегчением. Все так сильно запуталось. Блэк Зиро, Зод — как следствие ненависть Бэтмена из Готэма, Думсдей. Все худшие ошибки Кларка собрались воедино, напали на него, и он почти захотел найти выход. Полтора года Кларк пытался оставить их за спиной, терпел поражение, пытался понять, как быть Суперменом, снова проигрывал, думал, что положение так и не улучшится. По сравнению с этим Думсдей оказался прост, прям и ясен. Кларк мог спасти мир, пускай даже ценой собственной жизни. Это был хороший финал. И Кларку точно казалось, что будет проще именно так, что не стоит выживать в сражении с Думсдеем. Кларк оглядывается назад и понимает, как сильно устал тогда. Он запустил происходящее, позволил тучам сгуститься над головой. Он чувствовал, что его атакуют, что весь мир поворачивается к нему спиной, что негде спрятаться, негде отдохнуть. Он чувствовал, что рядом никого нет. Но теперь все не так. Теперь он не один. Рядом так много людей. Целая Лига Справедливости. Команда: они заботятся друг о друге, работают вместе. И Бэтмен… Брюс. Брюс находится точно по центру. Брюс заставил остальных вернуть его из мертвых. Кларк узнал об этом чуть спустя и очень хотел в это не верить, да только рассказала ему Диана. Брюс собрал команду, чтобы больше никому не пришлось нести все на своих плечах в одиночку, как Кларку. Не то чтобы Брюс сделал это именно с такой целью, но Кларк все равно оценил его поступок, глубоко внутри, втайне. Брюс создал для них дом, превратил то, что было известно Кларку как «останки Уэйн-Мэнор», в Зал Справедливости. И Брюс вернул Кларка из мертвых и купил банк. Поначалу Кларк много об этом думает. А потом он часто себе об этоv напоминает. Его воскрешение проходит хорошо. Он жив, и он благодарен за это. Он не станет упускать этот шанс. У него есть ма, у него есть Лоис — даже если все получается не так, как он думал, покупая кольцо, даже если он никогда не предполагал, что получит назад его — и улыбку. У него есть Лига, есть десяток неловких дружеских отношений, он и помыслить о таком не мог. Странные, неуместные, необычные люди собираются и готовы вмешаться, когда нужна их помощь. Они совсем как он, несмотря на то, что в детстве он был уверен, что никогда не встретит кого-то похожего. Труднее всего сейчас ситуация складывается с Брюсом. Кларк зовет его по имени прямо в лицо из чистого мрачного упрямства, а не потому, что они так договорились. Щедрость Брюса для команды, для мамы, для самого Кларка практически невероятна — не только в своем размахе, но и в неизбежном, постоянном контрасте с тем, как Брюс ведет себя в остальное время. Он, разумеется, на высоте. Практически пугающим образом. Он на высоте, он профессионал, он много работает. И если он способен под любым предлогом не говорить, не общаться с Кларком или даже не смотреть на него дольше полутора секунд, так он и поступает. И Кларк понятия не имеет, что с этим делать. Кларк привык залетать в Зал с утра, перед работой. Если ночью что-то случилось, он, конечно, уже в курсе, но… ему нравится это делать. Он все еще радуется тому, что может, радуется тому, что Зал существует, что ремонт и строительство почти завершены, что основное здание уже функционирует; что Лига тут, внутри. Когда Кларк прилетает в Зал, он всегда заходит в комнату с мониторами. Брюс, наверное, не слишком этому рад. Брюс, наверное, хочет, чтобы Кларк избегал его так же аккуратно и прилежно, как он сам избегает Кларка. Но если он действительно этого хочет, ему придется сказать об этом вслух. Кларк не отступится. — Доброе утро, — говорит Кларк из дверного проема твердым, дружелюбным тоном, уже вошедшим у него в привычку. Брюс смотрит на него, а потом отводит взгляд. — Сводки о происшествиях были разосланы, — говорит он — больше монитору, чем Кларку. Не слишком-то тонкий намек, особенно от него. Брюс собирает отчеты о случившемся за предыдущий день, все изменения, все ситуации, о которых, по его мнению, должна быть проинформирована Лига, создает краткую сводку и рассылает ее каждому. Кларк уверен, что так все и есть. Но не слишком-то и трудно читать между строк: «Ты и так все знаешь. Прекрати со мной разговаривать». — Спасибо, — говорит Кларк — и он не лжет. Это труд, и не особенно интересный. У Брюса без того хватает дел, но он все равно этим занимается. — Я ценю это. Брюс даже не поднимает глаз: — М-м. Кларк смотрит на него несколько секунд. Почему-то очень сложно этого не делать. На сегодняшний день он так много, так по-разному видел Брюса: это был Бэтмен, яростный, жаждущий крови, залитый ядовито-зеленым; это был Брюс Уэйн с руками в карманах, обыкновенный, улыбающийся, но с острым взглядом; целая куча промежуточных вариантов. Но Кларк все еще чувствует, что что-то упускает. Будто стоит смотреть дольше, внимательнее, будто еще многое можно увидеть, только осталось убедить Брюса позволить ему это сделать. Кларк откашливается: — Ну, до встречи? И Брюс наконец переводит взгляд на него, пускай даже на мгновение: — Если повезет, — говорит он, — нет. Кларк слегка кривится, поднимает руку, чтобы смущенно потереть затылок, потому что Брюс не сказал ничего плохого. Если они увидятся, значит, что-то случилось, что-то огромное, настолько плохое, что Лиге пришлось вмешаться. — Ну да, — говорит он. — Встретимся завтра. Молчаливое обещание: Брюс пока от него не отделался. Кларк вернется и принудит его неловко обмениваться комментариями. И по тому, как рот Брюса превращается в линию, а в его шее работают мускулы, можно понять, что он не упустил намека. На этот раз он не отвечает, даже звука не издает. Он вполне намеренно переводит внимание на экран перед собой, скроллит информацию. — Приятно было поболтать, — тихо добавляет Кларк, стараясь пошутить, но получается слегка тоскливо — или так, по меньшей мере, ему самому кажется. Он краснеет и отводит взгляд, смотрит на Брюса с суперскоростью (все размывается), закусывает губу и уходит. Артур устраивается на одном из диванов в фронтальной зоне отдыха, когда Кларк проходит мимо. Кларк кивает и здоровается, но, судя по всему, слова вышли рассеянными, отвлеченными. Артур не отвечает. Артур смотрит на него, сужает глаза, поднимает одну бровь и говорит: — Слушай, ты в курсе, что не обязан так над собой измываться, да? — Что? — спрашивает Кларк, останавливаясь как вкопанный, моргая. — Я каждый раз будто смотрю на то, что ты себе по большому пальцу молотком стучишь, — говорит Артур, — и каждый раз удивляешься, когда тебе больно. Каждый раз. — Он прерывается. — Хотя, наверное, это и правда сюрприз для тебя? — Я, — говорит Кларк и чувствует, как начинают гореть уши. — Он мудак, вот и все. И если ты ждешь, что он перестанет быть мудаком, ждать придется чертову вечность. — Нет, я… — говорит Кларк, прерывается и трет спинку носа. — Я знаю это, — признается он. Артур поднимает вторую бровь: — Ну да. — Знаю. Я не хочу, чтобы он думал, что меня это волнует, — объясняет Кларк. — Я не хочу, чтобы он думал, что способен отпугнуть меня только потому, что он… — Мудак, — заканчивает фразу Артур, когда пауза затягивается. — Упрямый, — твердо говорит Кларк. — Если я и правда хочу узнать его поближе, и это важно для меня, то я должен вести себя соответственно. Я не могу взять и сдаться, потому что он специально усложняет для меня дело. С лицом Артура случается нечто, и Кларк не уверен, что желает его рассматривать. — Ты хочешь узнать его поближе, — повторяет Артур. — Я… — на мгновение колеблется Кларк. Дело в том, что так и есть. Но это не вся правда. Не может быть всей правдой, потому что на деле его желания куда более запутанны и сложны. Он не собирается останавливаться на том, что они больше не грызутся, на молчаливом соглашении, что они не попытаются друг друга убить. Они способны на большее. Он знает, что способны… что могли бы, если бы Брюс просто дал Кларку шанс. У него уже есть детали этого пазла. Он даже сумел собрать воедино несколько частей. Тогда Кларк был зол, раздражен; он был в ярости, что Бэтмен из Готэма никак от него не отцепится, все время является, отвлекает его, пытается довести дело до драки. Перед последним разом, когда драка все-таки случилась, Кларк просто думал, что он идиот. Как будто после Зода на планете был кто-то, кто мог выжить в рукопашной схватке с ним. Но Брюс не идиот. Брюс знал, с кем сражается, знал, что Кларк может с ним сделать — и отказался отступать. Он хотел защитить мир от Кларка, и это для него было важнее, чем то, что Кларк мог остановиться, в ту ночь, когда Брюс влетел в него на Бэтмобиле, мог остановиться и за пять минут переломать все кости в теле Брюса, а потом вскипятить мозг в его черепе. Потому что для Брюса этот шанс существовал, и в то время он понятия не имел, что для Кларка все было не так. Брюс думал, что он зло, думал, что он самая страшная вещь на свете, и быстро решил поставить себя между Кларком и остальным человечеством. В тот момент Кларк не мог оценить его мужество. Но теперь может. Он решил, что умрет, чтобы спасти мир. Тогда он не понимал, что Брюс сделал то же. А Брюс… Брюс почти пугающе умен. Брюс предан делу — жестко, непоколебимо. Брюс щедр, но не хочет благодарностей; отринул все попытки Кларка сказать спасибо за банк, за Зал, за ту работу, что он провел, за усилия, что предпринял, за все то, что он совершил, чтобы вернуть Кларка к жизни. Кларк не понимает причин, но он хочет. Хочет узнать, почему Брюс делает то, что делает, как стал тем, кем стал, почему так яростно пытался убить Кларка и почему вдруг остановился, о чем думал в тот момент. Кларк хочет… он хочет… Он понимает, что не сказал ни слова за последние пятнадцать секунд, что Артур смотрит на него ровно и с пониманием. Кларк чувствует, как лицо заливается краской. — Что-то в этом роде, — выдает он слишком поздно. — Да-да, — отвечает Артур. — Ну, короче, удачи с этим. Она тебе явно понадобится. — Ага, — с деланой печалью говорит Кларк. — Точно. Артур чуть улыбается и тянется, чтобы хлопнуть его по руке в знак поддержки, и это довольно мило. Кларк добирается на работу с двухминутным опозданием, тщательно все просчитав. Он спешит к своему столу, поправляет очки, машет Лоис. Итак — это абсолютно обычное утро, во всех смыслах слова. Но через полтора часа срабатывает коммуникатор Лиги — и в этот момент все окна в здании «Плэнет» взрываются, и яркие потоки света, стекла и шума текут внутрь.***
Ударная волна, доходит до Кларка пару секунд спустя. Он рефлекторно прислушивается с того момента, как понимает, что что-то не так — и… слышит каскад звуков, который проходит сквозь здание «Плэнет» и следует дальше: хор бьющихся стекол, квартал, еще один, с разницей в долю мгновения. Коммуникатор Лиги молчит — пока он не вставил его в ухо. Слишком подозрительно. Едва ощутимая вибрация; но он напряжен, и ему кажется, будто его прошивает насквозь. Он открывается еще сильнее, он решился, но боится того, что услышит — да, все на месте. Крики. Он сглатывает, поворачивается и ищет Лоис. Остальные работники «Плэнет» пытаются помочь друг другу отойти от окон подальше. Лоис уже выглядывает наружу, щурится в том направлении, откуда пришла ударная волна, с телефоном у уха, резко и быстро задает кому-то вопросы. Они встречаются глазами, и Лоис кивает. Она прикроет его. Кларк разворачивается и бежит на лестницу, и это испытание для его сдержанности, ведь он делает все на скорости Кларка Кента, болезненно медленно — по сравнению с тем, на что способен. Потом он попадает в зону без камер и мчится оттуда на крышу. Он быстр. Он так быстр, как только может. Но корабли являются первыми. Они огромные. Их десятки, по меньшей мере — сотня. Они… почти кажутся нереальными. Только наполовину здесь, прозрачные, они сотканы из света, белого, яростного, на них трудно глядеть слишком долго. Над заливом в небе зияет дыра. Кларк не знает, как все это назвать. Дыра — а с той стороны чернота, бесконечная пропасть, тусклая красная звезда, которая умирает. И больше нет ничего, хотя Кларк всматривается как может; никаких больше звезд, никаких туманностей, ни слабейшего намека на свет, который свидетельствовал бы об отдаленной галактике. Далекий, далекий уголок вселенной — возможно, даже не этой. Кларк не может понять, какой вариант правильный. Позже Кларк узнает, что не было ни сообщений, ни попыток коммуницировать. Даже Зод оказался достаточно воспитан, чтобы связаться с Землей перед тем, как начать взламывать ее ядро. Но не эти корабли — кому бы они ни принадлежали. На данный момент, правда, Кларк не особо собирается раздумывать. В Метрополисе ничто не могло причинить вред кораблям, за последние-то две минуты, но Кларк видит, что они стреляют, белые горячие лучи разрезают пространство города у бухты. Или — нет, думает он, не совсем. Лучи устремлены в воду. В воду, как если бы тот, кто находится внутри кораблей, то, что находится внутри них, не понимал разницы между городом и заливом, как будто ему все равно. Или, признается себе Кларк, это новое пришествие Генерала Зода. Может быть, они хотят взрезать саму Землю, и им все равно, кто живет на ней и куда целиться. Он двигается так быстро, что видит, как собирается следующий луч, примерно в километре отсюда. Кларк уже у залива и может перехватить удар до того, как он врежется в волны. Луч обжигает, он раскален; чувство такое, что в Кларка снова угодила ядерная боеголовка, только вот на этот раз кости Кларка не меняют форму. Кларку… если честно, Кларку совсем не больно, и он понимает это где-то на краешке сознания через секунду. Такое впечатление, что должно было быть больно, но случился удар, пришла жара, но не боль. На самом деле… Кларк делает вдох и открывает глаза, смотрит на себя; он все еще висит в воздухе, хотя, может быть, метров на четыреста пониже — из-за удара. Он сияет. Его кожа, его костюм, он весь — так сильно, что оставляет след, когда снимается с места. Откуда бы они ни прилетели, их оружие сделано из самого не подходящего для драки с криптонцем света. Выясняется, что Кларк может ухватиться за сияющие полупрозрачные линии их палуб, и неважно, что те выглядят настолько странно. У них есть масса, и они подчиняются законам физики: он может отшвырнуть их подальше, в сторону воды, расчистить и Метрополис, и Готэм. Он не хочет никого убивать, если есть такая возможность, но если они выстрелят в него… свет внутри стал настолько ярким, что их лучи не просто не задевают его, а отлетают рикошетом. Ну что же, Кларк немногое может сделать с этим. Если они захотят не попадать друг в друга, им просто нужно перестать стрелять в него. Они продолжают это делать. Кларк замечает вдалеке свет другого оттенка, не твердый, острый, белый, а мягкий и золотой. Диана и ее лассо. А эти яркие красные вспышки неподалеку, должно быть, принадлежат Виктору. Вода залива двигается под Кларком, принимает форму меняющейся пенной стены, чтобы не допустить проникновения кораблей за береговую линию — именно по этому Кларк понимает, что на помощь подоспел Артур. А если прислушаться, можно разобрать, как Барри с треском бегает позади, уносит людей подальше от воды куда быстрее, чем они могут эвакуироваться сами. При лучшем развитии событий все это не будет иметь значения, и корабли не достигнут суши. В противном случае пускай там не будет гражданских и никто не пострадает. Кларк нащупывает нечто вроде ритма. Непонятно, кто находится внутри кораблей, но этот кто-то до сих пор не понял, что его оружие не делает того, что должно: он продолжает стрелять в Кларка. Лучи прорезают воздух с мягким шипением и попадают в него, и Кларк переполнен светом, он яркий и сияющий, он неостановим. Дыра в небе по-прежнему на своем месте, и Кларк думает, что может отправить их назад, даже если придется запихивать их туда по одному. И только в этот момент он осознает, что под ним что-то есть: стройная, черная тень. В небе все еще находятся десятки кораблей, и они стреляют лучами не в Кларка, а куда-то в воду залива. Тень плавно уклоняется и маневрирует между, не сомневаясь и не останавливаясь. Брюс. Должно быть, это Брюс. Бэтвинг. — Бэтмен, — говорит Кларк. — Супермен, — резко отвечает Брюс, и слово будто хрустит, даже несмотря на то, что задваивается — Кларк слышит его через коммуникатор в ухе и напрямую, сквозь горячее шипение оружия пришельцев. Кларк умудряется взять слух под контроль. — Как близко ты подобрался? — Я могу их трогать. — Видеть? Слышать? Кларк моргает и делает попытку. — Я… я не знаю. Я вижу их насквозь, но внутри они… это просто свет. Я ничего не слышу. И это, блин, очень странно. Но если корабли существуют вне пространства, то кто знает? Может быть, они наполовину вышли из фазы, не до конца находятся здесь. Да, они реальны, но могут только попробовать наделать дыр, шипеть и растворяться от ударов собственных орудий. Но кто находится у руля? Он скрыт завесой, которую не может пронзить даже зрение Кларка. — М-м, — шепчет Брюс в ухе Кларка, и это едва ли больше, чем просто выдох, а впереди внизу Бэтвинг рыскает и ныряет вниз, такое впечатление, что маневр уклонения дался Брюсу легко. — Мы с Киборгом проводим сканирования, но его результаты будут куда более значимыми. Попробуй попасть… В этот-то момент все и происходит, и Брюс даже предложения закончить не успевает. Это вина Кларка. По крайней мере слегка. У него есть суперчувства, супербыстрые рефлексы, но его все равно можно застать врасплох — если он не уделяет внимания нужным вещам, если он не смотрит в нужном направлении. Кларк наблюдает за кораблем, завис в воздухе и только начинает набирать скорость, все еще ждет указаний Брюса. Он слушает. Он слушает Брюса. Голос Брюса в ухе, тихий, резкий, уверенный, все оттенки и колебания частот, которые формируют этот звук, гул дыхания Брюса в его глотке, форма его рта… Все становится белым. Кларк дергается, старается смотреть, щурится. Оттенок массы, который то ли тут, то ли нет, такое же ощущение, как когда он берется за корабль, еще свет, пульсация в воздухе, которая сбивает его набок, и он мгновение падает. Еще одна ударная волна, запоздало думает он. Один из кораблей задело рикошетом, а еще к одному он как раз подлетал: они столкнулись, взорвались, однако звук от этого едва ли громче их орудий, те издают уверенное, твердое шипение, оно пенится, сбивает с толку. Кларк выравнивается в воздухе, снова контролирует себя и только потом думает о том, чтобы посмотреть вниз. Бэтвинга нет на месте, его… его отбросило куда дальше, чем Кларка, его разорвало на части, и Кларк двигается со всей возможной скоростью, пересекает расстояние за долю секунды, но останки Бэтвинга уже падают в залив. Он ныряет вместе с ними, вцепляется пальцами в корпус и разрывает его. Сердце Брюса все еще бьется. Кларк замирает на секунду, его зрение переключается между средами. Кровь в воде, слишком много; острые сломанные концы костей, набухающие, формирующиеся синяки, внутреннее кровотечение; челюсть Брюса за шлемом, бледная в темной воде, мягкая, бесчувственная… Лучше уж Кларк подхватит его не совсем верно и чуть сильнее ему навредит, чем позволит утонуть. Кларк ныряет под воду, обнимает Брюса рукой, хватает и просто поднимается, и когда они показываются из воды, он переворачивается и взмывает в воздух, его тело находится под Брюсом, это лучшие носилки, что он может сымпровизировать. Дыхание. Пульс. И то, и то отчетливо слышно. Кларк зажмуривается и летит, и за одно мгновение они минуют Артурову стену из воды с плеском. — Вниз, — скрипит Брюс в ухо Кларку. Кларк конвульсивно хватает его крепче, и облегчение проносится по его телу так сильно, что ощущается как волна боли. Они с Брюсом заходят на посадку — не на набережную, слишком заметно, Брюс был бы против. Чуть подальше, в закрытое пространство между двумя складами, грузовиком и рядом контейнеров. В укрытие. Кларк снова их переворачивает, пока они снижаются, чтобы устроить Брюса на земле получше. И — боже, он ведь летел с огромной скоростью, с момента всплытия прошло всего ничего, но Брюс залил его кровью, костюм Кларка пропитался и потемнел. Блядь. Блядь… — Отпусти, — выдает Брюс. Кларк сглатывает и снимает с него руки: — Брюс… — Отойди, — добавляет Брюс и вдруг издает странный полузадушенный звук, содрогается, напрягается в груди, будто не может вдохнуть. Кларк ищет голову Брюса пальцами, впивается. Потом Брюс может убивать его сколько угодно за это, но сейчас в радиусе метров восьмисот никого нет, только другие члены Лиги, и уж конечно Брюсу будет проще дышать без шлема. Кларк умудряется снять его. Брюс задыхается, кашляет, он зажмурился. Чувства Кларка накрывает спазм, они воспринимают, и одну секунду это бесконечная перегрузка, все детали напали на него разом: ресницы Брюса мокрые и липнут друг к другу, острая темная щетина словно размазана по щеке, каждый острый угол волос Брюса, точный звуковой паттерн крови, бегущей в капиллярах под его кожей… — …в бой, — выкашливает Брюс. — Лети. — Брюс… — Вернись. За мной. — Брюс слегка дергается, сглатывает так, будто это больно. — Потом. Я… я. Не могу помочь. — Он останавливается, собирается, впивается зубами в губу — заставляет себя открыть глаза, и Кларк видит каждый отблеск в его сжимающихся зрачках, пока Брюс с усилием поднимает взгляд, заставляет его сфокусироваться. — Кларк, — говорит он медленнее, яснее, свободнее. — Я выбыл. Ты должен вернуться. Я сейчас потеряю сознание. Если ты… прижжешь…. Не то чтобы он неправ. Он в сознании, смотрит на Кларка; а в следующий момент — нет, его нет, все его тело расслабляется, голова клонится на сторону, и это лишнее напоминание того, что он сейчас где-то далеко. Кларк обошелся бы и без этого. Прижечь. Точно. Кларк втягивает воздух с трудом, моргает глазами, чувствует жар. Красный свет приходит и потом исчезает, с ним всегда проще, если Кларк зол, а сейчас Кларк находится совсем в другом состоянии. Но Брюсу нужно это. Если он сейчас оставит Брюса и снова вступит в бой, а потом вернется и увидит, что Брюс умер от потери крови… Кларк просто не знает. Все занимает буквально мгновение. Кровь из самой большой раны в животе Брюса мгновенно замедляется. От запаха тошнит. Кларк заставляет себя осмотреть Брюса более внимательно. Он проверяет весь позвоночник нерв за нервом, кость за костью. Ничего особенного, ничего такого, его можно переложить на бок со спины в специальную позицию. И так Кларк понимает, что у него трясутся руки. Он почти готов рассмеяться. Он не знает почему. У него жжет глаза. — Я вернусь за тобой, — говорит он в бесчувственное, расцвеченное кровью лицо Брюса. — Вернусь. Клянусь. Я не оставлю тебя тут просто так. Я вытащу тебя отсюда живым. Ему нужно лететь обратно. Он не может бросить Лигу в такой битве. Но ему приходится закрыть глаза, чтобы это сделать — заставить себя отвести взгляд от Брюса и улететь. Оставшееся Кларк помнит не слишком хорошо. В конце все сливается в одно большое пятно. Бледные сияющие корабли выглядят еще более яркими на фоне засасывающей темноты в небе. Кларк отставляет осторожность, манеры; ни единого предупреждения, ни одной различимой попытки коммуницировать, да и кроме того, насколько они понимают, насколько они могут различить, кораблями все равно никто не управляет. Кларк начинает вышибать их из неба, прорываться сквозь них, он привыкает к острому шипению блестящего призрачного материала в собственных руках. В конце что-то меняется. Возможно, они не ожидали подобного сопротивления. Возможно, они не знают, что делать. Те, что остались, меняют положение, из широкого клина они формируют узкую стрелу. Они становятся агрессивнее — кажется, что это странный ход, учитывая, что они только и делали, что стреляли по всему вокруг с момента прибытия, но теперь в их действиях есть намерение, последовательность. Они сильно ударяют по Диане, пытаются сбить Виктора, практически испаряют воду из-под Артура горячими белыми вспышками света. А потом они вдруг резко снимаются с места. Они снимаются с места в сторону набережной. Их слишком много. Диана ловит лассо пару штук, взлетает на крутящем моменте наверх и сбивает еще два. Виктор, кажется, приспособил свои системы определенным образом, он может… он может разбирать их на части (или просто отправлять в их измерение). Кларк заставляет их сталкиваться друг с другом, сбивает в полете зрением, и сейчас это даже проще обычного, потому что они переполнили его светом. Три корабля долетают до стены Артура и атакуют ее. Их всего три. Два из них разлетаются на части и не пересекают преграды, они хрустят от удара, и вода льется во всех направлениях во вспышке белого света. Но один делает это. Он поврежден. Поврежден… или дезориентирован, кто знает, что там на самом деле. Он не продолжает полет, он не надвигается на Метрополис и не начинает стрелять в центр города. Он спускается — слишком быстро — под резким, невозможным для полета углом. Он врезается в порт. В набережную. Дело не в том, что тела нет. Его и не должно быть. Не могло быть — так близко к точке удара, так близко к эпицентру теплового и светового удара, случившегося, когда бледный корабль взорвался. Даже если бы Брюс пришел в себя, в таком состоянии он не мог отползти достаточно далеко, чтобы избежать радиуса поражения. И нет никаких намеков на то, что ему это удалось — среди сожженных останков доков, там, где Кларк его видел в последний раз, выжило мало информации. Кларк даже не может найти шлем. Он пытается. Он долгое время пытается. Он смотрит, он слушает. Это несложно, ведь с набережной все были эвакуированы до конца дня. Кларк — где-то в отдалении — хочет, чтобы все было не так. Он хочет сложностей. Он хочет сомнений. Он не хочет уверенности. Но он больше не может откладывать осознание. Оно опускается на него медленно, неотвратимо, это неумолимый, ломающий кости вес, из-под которого он не может выбраться, из-за которого не может продышаться. Это неправда. Не может быть такого. Это не имеет никакого смысла. Брюс не идет на компромиссы, его невозможно остановить, он упрям. Кларк не смог победить его, не смог удержать его, не смог заставить его сдаться. Брюс… Брюс был… Кларк вздрагивает от самой мысли, от собственных чувств, от себя самого. Нет. Нет. Нет. Все не может закончиться вот так. Не бывать такому. Спустя какое-то время Кларк понимает, что прилетел в Зал Справедливости. Он не собирался этого делать. Он будет продолжать искать. Конечно же. Но надо… надо отметиться, рассеянно думает Кларк. Он должен отметиться. Остальные ушли раньше него. Кларк смутно помнит, что согласился с тем, что им пора, что они должны поговорить с городской администрацией Метрополиса, начать зачистку, обычные дела Лиги после очередной катастрофы. Они все возвращались, по очереди — Диана даже не один раз. Но у Кларка есть суперспособности, чтобы заметить Брюса, сила, чтобы расчистить завалы, скорость и умение летать, чтобы сделать что-то, когда он его найдет. У него есть все, чтобы продолжать поиски. Виктор занимает второе место лишь с небольшим отрывом. Но Виктор… Виктор сделал широкое сканирование всей набережной, вовлек в дело все сенсоры и системы, а потом умолк, посмотрел на Кларка, отвел взгляд, да так и улетел прочь. Разумеется, Виктору надо было заниматься чем-то еще, решил в тот момент Кларк. Все в порядке. Он не хочет думать, что этому была другая причина. Кларк приземляется на площадке для машин. Зал почти закончен, но он по-прежнему помнит, как тот выглядел в первый раз, когда Брюс привез всю команду сюда, старается быть аккуратным; не врывается внутрь через стену. Они все вложились в ремонт, в строительные работы, хотя Брюс и пытался отказаться от помощи, настаивал на том, что лишь хочет показать им, с чем придется иметь дело, чтобы они поняли масштабы и приняли решение о финальных работах. Диана находится в основном холле, когда Кларк заходит внутрь, и она больше не в своей броне. — Кларк. — Выражение ее лица печальное и мягкое, она вытягивает руку, прижимает его к себе, прикасается к щеке. Кларк в первый раз понимает, что у него мокрое лицо. Он не знает, сколько времени плачет. — О, Кларк, — снова говорит Диана, тише, и прижимает его голову к своему плечу. — Я не знаю, где он, — слышит свой голос Кларк. — Диана… я не могу найти его. — Я знаю, — очень тихо отвечает она. — Я знаю. Мне так жаль. — Я не могу, — говорит Кларк, а потом: — Я не смог. — Ему приходится прерваться и тяжело сглотнуть. Будто издалека он начинает понимать, что слишком сильно держится за Диану, сжимает ее чересчур крепко. Но это Диана, он не может ей повредить. Все нормально. — Я не должен был его там оставлять. — Кларк… — Я не должен был его там оставлять. Я должен был отнести его в город, я должен был отнести его в больницу. — Он велел тебе, — говорит Диана. Кларк молчит. — Я не подслушивала. Мне не надо было. Он велел тебе. Должен был. Он бы не хотел, чтобы ты отсутствовал на поле боя из-за него, ни на одно мгновение дольше необходимого. — Она проводит рукой по волосам Кларка. Сейчас это сделать просто, они уже не зализаны назад так, как он носит их в образе Супермена, после всего-то, что случилось. — Он так хотел. Это не твоя вина. — Я не должен был там его оставлять, — снова говорит Кларк, беспомощно, неровно. — Я мог отнести его куда-то еще. Я мог долететь туда первым и забрать его, если бы… Мне следовало быть быстрее. Мне просто нужно было быть быстрее. Мне просто нужно было больше времени… Он прерывается и не может выдохнуть. Ему просто… Ему просто нужно больше времени, вот и все. Диана замирает, а потом уверенно кладет руки ему на плечи и отступает на полшага, так, чтобы посмотреть ему в глаза. — Кларк, — произносит она ровно, мягко. — Кларк, пожалуйста, не спеши. — Барри уже такое делал, — выпаливает Кларк. — Помнишь? Брюс рассказал нам. Он показывал запись с камеры в Пещере. Барри уже такое делал, чтобы Брюс узнал, как остановить меня в парке… — Барри ошибся, — говорит Диана не зло. — Он прибыл слишком рано, он не попал туда, куда хотел. — Она делает паузу и прикасается к его лицу. — Я понимаю. Понимаю. И я не говорю, что это невозможно. Но это не правильно. Люди умирают, Кларк. Каждый день, каждое мгновение. Ты будешь возвращаться за всеми? А если нет — то за кем? Кто заслужил этого, кто нет? Почему выбираешь именно ты? Потому что это он, думает Кларк. Потому что это он. Потому что он не отпустил меня, когда мог, потому что самое меньшее, что я могу — попытаться сделать то же для него. Потому что все не должно кончаться вот так. Потому что я еще с ним не разобрался. Потому что я столько всего ему не сказал, столько всего не сделал. Потому что нам нужно время. Кларк закрывает глаза, трет лицо рукой, заставляет себя дышать. — Ты права, — говорит он. — Ты права. Мне не следует… нам нужно поговорить об этом. Всей Лиге, вместе. Я не мыслю трезво. Диана слегка улыбается ему — горько, устало, печально. — Все в порядке, — отвечает она. — Тебе нужно поесть. Отдохнуть. Завтра будет много дел, вне зависимости от того, как мы решим поступить. — Да, — говорит Кларк. — Хорошо. — Он колеблется. — Ты… куда ты идешь? Лицо Дианы меняется, его накрывает тень. — Альфред, — очень тихо произносит она. — Я уверена, что у него была информация с Бэтвинга — до того момента, как передавать было нечего. Он должен был смотреть новости. Я вызывала его раньше, но… — Она замолкает, поднимает руку и прижимает ее ко рту. У нее блестят глаза. — Он не должен быть один, — наконец говорит она. — Он не должен быть один. Боже. Кларк чувствует, как в груди сжимается сердце, выжатое досуха. Он прикасается к запястью Дианы, трогает ее за локоть, молчаливо и идиотски извиняется за то, что заставил ее говорить об этом. — Ну конечно, — отзывается он и снова ее обнимает, а потом отпускает. У него в Зале есть своя комната. У всех них есть. Он идет туда, находит чистые вещи, вылезает из брони, быстро моется в душе, смывает с себя пыль и пепел, морскую воду и… И кровь Брюса. Кларк одевается, достает пару очков. Просто на всякий случай. Ему не понадобится костюм, конечно. Его никто не увидит. Но очки, по крайней мере, нужны. Он не врал. Диана могла скрутить его лассо, и он сказал бы то же самое. Она права. Ему не следует действовать поспешно. Он не мыслит трезво. Да только дело в том, что ему все равно. Он не может оставить все как есть. Он не может позволить этому случиться. Брюс вступил в спор с Дианой — Дианой, биологией и самой вероятностью, и все для того, чтобы Кларк вернулся из мертвых. Разве Кларк может сделать для него нечто меньшее? Я не оставлю тебя тут просто так. Я вытащу тебя отсюда живым. Это его последние слова Брюсу, и пускай Брюс их не слышал. Кларк не соврал. Он дал Брюсу обещание, и он не собирается его нарушать; совершенно неважно, что для этого придется сделать. У них все еще есть материнский куб. Они не позволили Степпенвулфу улететь хотя бы с одним. Артур отнес куб своим людям. Диана нашла способ вернуть другой в Темискиру — и передать сообщение для своей матери. Но тот, что создал Виктора, тот, что принадлежал людям, — теперь находится под защитой Лиги, спрятанный под Залом Справедливости. У них всех есть доступ на случай непредвиденных обстоятельств, на случай, если его придется перемещать. Да, останется запись о его визите. Но когда кому-нибудь придет в голову проверить, это все больше не будет иметь значения. На пути пара десятков протоколов безопасности, потому что конечно — Брюс настраивал охрану куба. Кларк терпеливо проходит через каждый, он отдаленно благодарен за идеальную память Супермена. Он правильно вводит коды доступа, выполняет цепочки сложных деактивационных процедур, даже если видел их всего раз. Зайдя внутрь, Кларк не достает куб из хранилища. Он делает шаг к нему, вытягивает руки: опускает ладони на противоположные стороны и поднимает его. Он не знает, что делает, а вот Степпенвулф явно знал. Он держит куб в руках и смотрит на него, говорит: — Пожалуйста. Пожалуйста, помоги мне. Я хочу его спасти. Я хочу все исправить. Мы ведь только начали, мы… Мне нужно больше времени. Он позволяет глазам закрыться; он заставил себя не психовать по дороге сюда, заставил себя не думать, но теперь его отчаяние снова рвется наружу, чистое, невыносимое, неверящее горе, и он больше не может держаться. Кларк жестко впивается кончиками пальцев в куб, руки у него трясутся, и он не останавливает себя, потому что это просто не нужно. Он не может его повредить. — Пожалуйста, — шепчет он, сильно и яростно. Сначала он чувствует. Пульсирующее, потрескивающее ощущение энергии, нарастающей в его ладонях. Потом он слышит и наконец видит — свет делается все ярче, водоворот искр, раздается гул, щелкают смещающиеся плоскости и части куба. А потом…***
Брюс падает. Он не ожидал такого. Он бежит. Он бежит, а потом каким-то образом земля уходит у него из-под ног, и под ним больше ничего нет, он падает. Приземление жесткое. Из Брюса вышибает дух. Он чувствует себя оглушенным, у него кружится голова. Все его тело болит, но ноге не повезло сильнее всего, это острое, глубокое чувство, он никогда не испытывал ничего подобного. Глаза наполняются слезами, и он ничего не может сделать по этому поводу. Он хочет… Он хочет к маме. Он хочет к маме, но она не придет, и неважно, как громко и долго он ее будет звать. Он зажмуривается и кусает себя за губу. Вдруг он не хочет издавать и звука. Тогда получится… тогда получится, что она не пришла по этой причине, потому что она просто не знала. Потому что она не смогла его найти. А не потому что они закрыли ее в камне и заперли ее, прямо рядом с папой, и она больше никогда оттуда не выйдет. Он трет мокрые глаза, сердито мажет по ним рукавами, пока они не высыхают. Здесь темно, и свет только сверху, из дыры в которую он упал. Он щурится на нее и прерывисто втягивает воздух. Отсюда она выглядит маленькой. Она далеко. Потом, где-то в темноте рядом, там, куда не проникает свет, раздается звук. Брюс замирает и слегка сжимается, хотя ногу двигать так больно, что он едва может дышать. Ему не нравятся звуки. Ему не нравятся звуки, и ему не нравится темнота, и ему правда, правда не хочется выяснять, что здесь есть кроме него… Брюс не понимает, что случается дальше. Вспышка света, слишком яркого, это не солнце и не фонарик. Порыв чего-то похожего на ветер, на воздух, и вдруг что-то оказывается повсюду, снимается с места вокруг него, превращается в водоворот, бьет его огромными темными крыльями. Брюс не может дышать, не может двигаться. Он не может думать. Он закрывает лицо руками и плачет, странно и хрипло, он слишком боится кричать. — Что? Что за… о боже. Эй, эй, парень. Все в порядке, держись… Кто-то пришел. Крылья… крылья улетели, слышна последняя пара криков, хлопанье, от которого Брюс вздрагивает. А потом на нем оказываются руки, большие и широкие, они осторожно ложатся ему на плечи. — Держись, — мягко повторяет странный незнакомец. — Все в порядке. Это просто летучие мыши, вот и все. Я их напугал. Брюс втягивает в себя воздух и выворачивается из рук. Вот и все, как будто это так просто. — Отвали! — срывается он на незнакомца; Брюс хочет прокричать это, но получается устало, хрипло, тонко. — Отвали от меня, отойди… — Извини, — сразу же говорит незнакомец, поднимает руки и держит их раскрытыми ладонями к Брюсу. — Слушай, парень, я не могу тебя тут оставить. Но я не буду тебя трогать, и я не подойду ближе. Ладно? Брюс сжимается еще сильнее и кричит, когда нога двигается с места. — Блин, — тихо говорит незнакомец, и Брюс не должен знать этого слова, но все-таки знает. — Ты повредил ногу? Незнакомец туповат, думает Брюс, раз уж ему приходится спрашивать. Но вообще-то, неплохо притвориться — хотя бы на секунду, — что отвечать Брюсу. Что он может сказать «да» или «нет», дать знать, что ему нужна помощь или промолчать. Брюс сглатывает, снова вытирает лицо и поднимает взгляд. — Ну да, — признается он. — Я упал. — Ты… — Незнакомец прерывается, смотрит наверх, щурится от света так же, как Брюс минуту назад. — Ты упал, — медленно повторяет он. — Повезло, что шею не сломал. — Я знаю, как падать, — срывается Брюс, потому что лучше уж раздражаться на этого типа, чем думать о том, как сильно болит нога. — Я научился. Это правда. Альфред сказал, что нет ничего такого, если он научится. Научится бить и еще паре приемов. Потому что мама и папа… потому что мама и папа были богатыми, а люди могут захотеть навредить Брюсу, чтобы получить от них денег, и Брюс должен знать, как сделать больно людям, которые хотят сделать больно ему. Тип молчит еще мгновение. — Не сломана, — говорит он, и голос у него такой мягкий, что Брюс хочет наорать на него еще сильнее. Брюс осторожно хмурится. — Откуда ты знаешь? Тип колеблется. — Поверь мне, — говорит он. — Просто некоторые взрослые такое умеют. Я знаю. — Он снова смотрит на потолок пещеры, на дыру, проделанную Брюсом, а потом на него самого. Он все еще держит руки на весу. — Там кто-нибудь есть? Тебя ищут? — Не знаю, — признается Брюс. — Я убежал. Не должен был так делать. Тип снова ругается, на этот раз фраза длиннее, чем раньше. — Нельзя такое говорить. Тип хмурится. — Ты прав. Ты прав, прости, парень. Брюс оглядывает его сверху донизу и склоняет голову на бок. — Ты не падал. — Что? — Я так попал сюда, — напоминает ему Брюс. — Я упал. Но ты не падал. Тип смотрит на Брюс и слегка запинается, переносит вес с ноги на ногу. — Я… нет, — соглашается он спустя мгновение. — Ты снова прав. Я, э-э. Я зашел по-другому. — Так ты знаешь, как отсюда выбраться, — говорит Брюс. Тип моргает и смотрит на свои руки: все еще на весу, с раскрытыми ладонями. Потом он быстро оглядывается. Потом смотрит на дыру, из которой льется свет. — Я… совершенно определенно могу отсюда выбраться, — говорит он так, будто это не одно и то же, а потом откашливается. — Но я уверен, что этот способ не подойдет тебе — без моей помощи. Слушай, я… мне следовало представиться. Я Кларк. — Я Брюс, — говорит Брюс. Он не произносит свою фамилию. Во всяком случае, сразу. Это еще один прием, которому он научился: люди знают его родителей, и они узнают, что Брюс — их, если он скажет им, что его фамилия Уэйн. Поэтому он не должен ее произносить, ну разве только на людях — или по настоящей причине. Но сейчас это не имеет значения. Кларк отшатывается прочь, у него широкие глаза, и он смотрит на Брюса так, будто это что-то для него значит. — Ты… Брюс. — Ага, — говорит Брюс, задирая подбородок. Может быть, Кларк знает, кто он такой. Но если это так, то план по похищению Брюса у него странноватый — выходит, что он спрятался в пещере и ждал, пока Брюс в нее свалится по случайности. — Боже, — говорит Кларк мягко и закрывает рот рукой. Он сглатывает, потом еще раз. Он все еще пялится на Брюса, и у него мокрые глаза. — Брюс, ты… что ты тут делаешь? Что случилось? — Мама и папа умерли, — выплевывает Брюс. Он делает это так, будто сердит, может быть, поможет. Может быть, будет проще. Но у его все равно жжет глаза, и они снова заполняются слезами, и Кларк делает шаг к нему, а потом останавливается как вкопанный, будто забыл на секунду, что обещал не подходить ближе. Дальше он придерживается плана, не двигается с места. Он не собирается прикасаться к Брюсу, гладить его по голове, говорить, какой он смельчак, слишком сильно обнимать его, заставлять высморкаться. И из-за этого в итоге проще. Не из-за злости, а из-за Кларка. Из-за того, что Кларк держит свое обещание и ведет себя соответственно. — Брюс, — тихо говорит он. — Их сегодня хоронят. Их положат в мавзолей. — Брюс проговорил все по слогам достаточное количество раз про себя, чтобы больше не спотыкаться. — Я не хотел видеть. Я не хотел быть там, поэтому я убежал. — Он жадно вдыхает и добавляет: — Все нормально. Ты можешь подойти ближе. Я не против. Кларк слушается мгновенно, делает один длинный шаг, а потом садится на корточки. У него синие, мягкие, уверенные глаза. Он выглядит так, словно ему больно, хотя он и сказал, что не падал, хотя его ноги в порядке. — Это ужасно, Брюс, — говорит он. — Мне так жаль. Я бы тоже убежал. — Он закусывает губу. — Слушай, я могу… я могу поднять тебя наверх, а там тебя найдет Альфред. Но мне придется взять тебя на руки. Брюс размышляет. Если бы Кларк хотел схватить его, он бы уже это сделал. Он мог бы утащить Брюса в другой выход, пускай и непонятно какой, и никто бы об этом не узнал. Если он поднимет Брюса туда, где его найдут, результат для похитителя будет так себе. И… погодите-ка. — Ты знаешь Альфреда? — неуверенно спрашивает он. У Кларка на мгновение расширяются глаза, а потом он гримасничает. — Э, — отвечает он. — Вроде того. — Хорошо, — говорит Брюс. Если Кларк знает Альфреда, тогда он не похититель. Не может такого быть. Если Кларк знает Альфреда, тогда все должно быть в порядке. И еще, он точно должен знать Альфреда. Когда идут всякие вечеринки… все взрослые называют Альфреда «Пенниуортом» или вообще никак. Мама и папа зовут его Альфредом, и Брюс тоже, но так больше никто не делает. — Хорошо? — Ага, — говорит Брюс и вытягивает руки. Кларк тянется и подхватывает его под мышками, а Брюс берется за его плечи. Он думает, что будет больно, что будет щипать. Он уже слишком взрослый, чтобы брать его на руки, слишком тяжелый, и по большей части это не очень приятно. Но даже если Брюс слишком тяжел для Кларка, сказать трудно. У Кларка не дрожат руки, и он не сжимает Брюса чересчур сильно. Он поднимает Брюса сразу вверх, и его нога даже не качается, а потом… потом он поднимает его еще выше, так сильно, что поднимается сам. — Ого, — произносит Брюс. Кларк улыбается ему — слегка кривовато. — Не волнуйся, — говорит он. — Я тебя не уроню. Они продолжают двигаться. Вверх, вверх и вверх, и вот Брюс уже может поднять руку и прикоснуться к краю дыры, там, где доски проломились под ним. — Ну вот и приехали, — заключает Кларк, поднимая его через дыру, на мгновение придерживая за талию (сам Брюс начинает подтягиваться на руках), потом поддерживает за подошву ботинка здоровой ноги, будто бы просто-напросто его подталкивает. Брюс крутится и влезает наверх, оборачивается. Дыра слишком маленькая для Кларка. Он не держится за края, не пытается забраться наверх. Он просто… просто висит, смотрит на Брюса, и солнечный свет падает на его лицо. — Как ты вообще это делаешь? — спрашивает Брюс. Улыбка Кларка становится шире, но страннее, его рот слегка изгибается, а линии вокруг глаз углубляются, и он выглядит грустным. — Я совершенно уверен, что ты уже знаешь куда более правильный ответ на этот вопрос, чем я, — тихо говорит он. — Ну или у тебя куда более лучшие теории на эту тему. — Все это бессмыслица какая-то, — сообщает ему Брюс. — И это ты мне говоришь, — тихо бормочет Кларк. — Слушай, хочу сказать, мне и правда очень жаль, что все так получилось, сам не знаю, как так вышло. Я надеюсь, что ты вообще ничего не запомнишь. — Да, конечно, — отвечает Брюс. Как будто он может забыть про парня, который умеет летать и спас его от летучих мышей. — Но вот еще, — говорит Кларк и вытягивает руку, держит ее, пока Брюс не касается его ладони. — Если запомнишь, тогда я просто хочу сказать… с тобой все будет в порядке, Брюс. Брюс сглатывает и не отвечает. — Я знаю, что сейчас так, наверное, не кажется, — очень тихо добавляет Кларк. — Но это правда. Правда. Ладно? Брюс закрывает глаза. Он хочет согласиться. Он хочет в это верить. Но он не знает, верит ли. Дует ветер. Деревья шумят. Брюс дышит. А потом вдруг где-то за его веками вспыхивает свет, и Кларк говорит: — Подожди… Брюс открывает глаза, собираясь сказать Кларку, что он снова странно себя ведет, что Брюс никуда не уходит. Но Кларк… Кларка нет. Вокруг нет никого. Когда кто-то все-таки приходит, Брюс по-прежнему сидит рядом с дырой. Он говорит взрослым, что нога провалилась сквозь доски и поэтому болит. Никто ни о чем не подозревает. В конце концов, он не мог упасть. Он не смог бы забраться обратно, у него очень сильно растянута лодыжка. Альфред велит ему быть осторожным, говорит, что нога может быть сломана — но это не так. Брюс не удивлен диагнозу. Кларк ведь так и сказал.***
Ошибка, думает Кларк, летя в бесконечном сиянии. Сбой. Куб существует сотни тысяч лет, миллионы; на такой временной шкале что значат тридцать пять лет? Совсем легкий промах, только-то. Наверное, все это не особенно важно. Тут нет никакого парадокса. То, что Брюс никогда не упоминал, что видел страшноватого незнакомца с внешностью Кларка, а тот бродил под его семейным поместьем без всякой на то причины, ничего не значит. Может быть, он и правда забыл. Наверное, он был совсем маленький. Девять лет, максимум — десять, ведь его родители только что умерли. Может быть, он не запомнил все в точности; не так хорошо, чтобы быть уверенным, не так хорошо, чтобы думать, что можно об этом поговорить с Кларком. Не то чтобы он о чем-то в целом говорил с Кларком. Но это Кларк и пытается исправить. У него будет все время мира, чтобы узнать о Брюсе, познакомиться с ним, если Кларк только…***
Брюс не должен быть здесь, наверху. Он знает, что не должен быть здесь. Но ему наплевать, а если Альфред хочет, чтобы он спустился, то, блядь, такие дела. Он трет глаза — просто потому, что они слегка болят, вот и все. Просто потому, что он слегка устал. Он медленно вдыхает, склоняет голову на бок и смотрит с крыши вниз. Скоро, наверное, время обеда. Не то чтобы ему было интересно. Он не голодный. Где-то позади вспыхивает свет. Горячо, остро, странно — может быть, зарница, и он дергается, широко распахивает глаза и рефлекторно разворачивается, чтобы посмотреть, что случилось. — Ты кто вообще такой? — громко говорит Брюс, пытаясь сесть ровно. — Нет, нет, погодите, — говорит тип, уже поднимая руки. — Снова? Да ладно! — Что ты тут делаешь? — орет Брюс, и он наполовину зол и наполовину ошарашен. Как кто-то мог сюда забраться так, чтобы… чтобы никто не заметил, чтобы Брюс не услышал? Да как он вообще на территорию проник? Что за хуйня. А потом Брюс смотрит на типа еще раз и замирает, не сжимает до конца кулаки. — Подожди-ка, — говорит он, — я тебя знаю. Я ведь тебя знаю? Голос ломается посредине предложения, и это пиздецки злит. Он хотел звучать так, будто он уверен в себе, будто знает, будто во всем разобрался. Он хотел дать этому типу понять, что Брюса не получится легко одурачить. А вместо этого он звучит как ребенок, как будто в нем нет метра восьмидесяти с гаком. — Не совсем, — говорит тип с гримасой. — Слушай, я и правда не должен быть тут… — Да ладно, — говорит Брюс. Он делает шаг навстречу. Это совершенно безопасно. Крыша поместья не особенно крутая, не в этом месте; именно поэтому Брюсу нравится сюда забираться. Тип не двигается. Он оглядывается, довольно встревоженно, будто ищет что-то, будто думает, что что-то случится и ждет этого. Но как бы там ни было, ничего не происходит, и у Брюса есть время получше разглядеть его. Невозможно. Правда? Это должно быть невозможно. — Это ты, — слышит он собственный голос. — Да? Это ты. Кларк. Он прав. Он должен быть прав, потому что Кларк дергается от звука собственного имени, вылетевшего изо рта Брюса, вздрагивает и делает шаг назад, все еще держит руки так, будто пытается Брюса отпугнуть или что-то в этом духе. — Боже, — бормочет Брюс. — Так ты был настоящий. Кларк резко на него смотрит. Его глаза такие же синие, как помнит Брюс. Может быть, синее. — Да, — говорит он. — Я был настоящий. Я и… я и есть настоящий. — А потом он останавливается и гримасничает: — Наверное, я не должен был тебе этого говорить. — Ты вообще не хотел, чтобы я тебя помнил, — говорит Брюс. Он не то чтобы намеревался сделать фразу столь обвинительной, но выходит именно так. Когда ему было девять, это его не беспокоило. Оно ничего для него не значило, ну да, Кларк и правда был странный. Брюс, по крайней мере, не рассказывал никому про него, а то пришлось бы говорить про незнакомца, встреченного им в пещере, в которую, по его собственным словам, он не проваливался. Брюс был просто рад, что у него есть секрет. Что-то, что он может оставить себе, что-то, что принадлежит только ему. Он много думал про это, в самые плохие ночи. Вспоминал, как Кларк смотрел на него, как будто ему было больно точно так же, как Брюсу. Это ужасно, Брюс. Мне так жаль. Я бы тоже убежал. Словно он понимал. Но потом Брюс стал старше, и на него выпрыгнули другие вещи. Он перестал верить собственной памяти — Кларк же не мог в самом деле взлететь и вынести Брюса из той пещеры. Верно? И Брюс был совсем дураком, раз подумал, что имя Альфреда в устах Кларка что-то значит, но ладно, блин, в девять лет. Неудивительно, что критическое мышление отказало ему на пару раундов раньше. Он застрял на лице Кларка, на его выражении, когда Брюс сказал ему свое имя. Кларк проговорил что-то о том, что все не должно было так случиться, а еще сказал, что надеется, что Брюс забудет. Как будто бы он как-то оказался в той пещере в момент, когда Брюс в нее свалился, по ошибке. И это дохуя странно, решил Брюс. Разве можно было свернуть не там и дойти до пещеры? А теперь он вернулся, и кажется, тоже не нарочно. И еще вспышка света. В прошлый раз она тоже была. Именно это — Брюс подавляет продирающую до кости дрожь — испугало летучих мышей. — Я не уверен, что это должно происходить, — говорит Кларк. — Не то чтобы я хотел, чтобы ты забыл, но тебе придется. Разве не так? — Он снова замолкает, и его рот изгибается в печальной усмешке. — Хотя я полагаю, не стоит сбрасывать со счетов тот вариант, что все это случилось, а ты просто не рассказал мне. Если так подумать, очень похоже на тебя. Брюс пялится на него и рассматривает мысль с разных сторон. — Ты знаешь меня, — медленно говорит он. Кларк замирает. — Я, э-э. Конечно. Конечно. Ты тот парень из прошлого раза. Конечно, я знаю тебя. — Ого, — говорит Брюс. — Да из тебя ужасный лжец. Кларк прикрывает лицо рукой и не произносит ничего в ответ. — Ты из будущего, — рассуждает Брюс. — Сто процентов. — Без комментариев, — бормочет Кларк из-под ладони, а потом трет глаза. — Слушай, ты… что ты вообще тут делаешь? Брюс краснеет, сжимает зубы и отворачивается. — Ничего особенного. — Он заставляет себя сказать эту фразу. Пауза затягивается. — Хорошо, — тихо говорит Кларк. — Просто в прошлый раз, когда это случилось, ты был в беде. Тебе нужна была помощь. И я… — Он останавливается. — Если я могу что-то… — Нет, — срывается Брюс. — Не сейчас. Он разворачивается, встает спиной к Кларку. Наверное, это глупо. Но если бы Кларк хотел спихнуть его с крыши, он бы сделал это, когда попал сюда, когда Брюс был занят тем, что пялился на него. Если бы Кларк хотел убить Брюса или что-то в этом роде, он бы сделал это, когда Брюсу было девять. Брюс спускается к другому краю крыши, упирается одной ногой и свешивает другую. И спустя мгновение слышит шаги у себя за спиной. Значит, Кларк все-таки не умеет летать. Если только… Если только он не хотел, чтобы Брюс услышал, как он подойдет. Но зачем? Кларк не трогает его, ничего такого. Просто подходит и садится рядом, в метре — на расстоянии вытянутой руки, чуть дальше. Он не наседает, не пытается ворваться в пространство Брюса. — Хороший вид тут. Брюс издает равнодушный звук горлом. — У меня было такое место дома, — добавляет Кларк так, будто Брюс спрашивал. — На амбаре. Когда я злился, или расстраивался, или просто хотел побыть один, я залезал туда. — Он легко выдыхает, чуть смеется. — То есть получается, если я провожу параллели, то мне пора понять намек, заткнуться и оставить тебя, да? Брюс смотрит на поля, на леса в отдалении, на едва видную и переливающуюся в дымке бухту еще дальше и не отвечает. Кларк не двигается, не встает, не уходит. День теплый, ветерок шевелит волосы Брюса там, где они падают на его лоб. Он рискует и смотрит искоса, и да, его память девяти лет не ошибалась — волосы Кларка темнее, кудрявее. — Я наорал на Альфреда, — выпаливает он. Кларк смотрит на него. — Я не должен был так делать. Я знаю, что не должен был. Он просто… просто вел себя, как Альфред. — Брюс закусывает щеку изнутри. — Это было глупо. Это было жестоко. Я не хотел, чтобы так вышло. Я не хочу быть таким. Да только он уже такой, правда ведь? Он потерял контроль, и вот что получилось, и это доказательство. Альфред такого не заслуживает. Альфред не должен с таким мириться. Брюс и так уже обуза, и так его крест. Наверное, он счастлив, что скоро день рождения Брюса, что Брюсу почти восемнадцать. Брюс больше не будет его проблемой. Он, наверное, схватится за эту возможность, уедет в Англию сразу же. — Эй, — говорит Кларк. Брюс втягивает воздух, выдыхает и игнорирует жжение в уголках глаз. — Я не пытаюсь сказать что-то определенное. Предупреждаю. Но ты уже забежал вперед и решил, что я из будущего. А это значит, что ты должен принимать всерьез то, что я говорю тебе: ты не такой. Не такой. Понимаешь? Робкое, неуверенное облегчение, светлое и сияющее, расползается в груди Брюса. — Да ты шутишь, наверное, — бормочет Брюс, вместо того, чтобы что-то признать. — Я из будущего точно знаю, что нужно хранить в секрете, а не разбалтывать тебе, да? Кларк не отвечает. Брюс смотрит на него, и на одно мгновение… у него странное выражение лица. Как будто ему снова больно, там, где Брюс не видит, так, как Брюс не может понять. Он выглядит полным горечи, грусти и усталости. — Ты точно знаешь, что нужно ничего мне не рассказывать, — очень тихо говорит он наконец. — Но я пытаюсь это изменить. — Я думал, ты сказал, что я не жестокий, — произносит Брюс, — в будущем. Кларк поворачивается, встречается с ним взглядом, он ошарашен. — Что? Нет, ты… ты не жестокий, боже. Ты просто не говоришь о многих вещах. Но это не потому, что ты пытаешься кому-то навредить. — Он останавливается. — Совсем наоборот, если подумать. Ты считаешь, что так лучше. Ну что же. В этом куда больше смысла, решает Брюс. — Ты вообще думаешь много глупостей, — говорит Кларк. Брюс смотрит на него недовольно, сузив глаза. Но по какой-то причине Кларк просто улыбается в ответ. — Ты до сих пор время от времени делаешь такое лицо, — замечает Кларк, а потом откашливается. — Слушай, что бы ты ни сказал или ни сделал, я тебе обещаю, что Альфред совсем не так сильно сердится, как ты думаешь. Ладно? Все будет хорошо. Тебе не нужно от него прятаться здесь. Брюс открывает рот, готовясь объяснить Кларку, как тот ошибается, если думает, что Брюс от чего-то прячется, а потом замирает, внезапно прозрев. — Погоди, — говорит он. — Погоди минуточку. Ты знаешь Альфреда. — Что? — Ты знаешь Альфреда, — повторяет Брюс. — Ты и в прошлый раз знал Альфреда. Да только ты ни разу не видел его. Ты не задержался, чтобы увидеть его тогда, и до нынешнего момента я нигде больше не видел тебя. Но ты знаешь Альфреда. Он… он не уедет. Лицо Кларка меняется. — Нет, — говорит он так мягко, что Брюс снова бы разозлился, если бы не чувствовал всепоглощающее облегчение. — Нет, он не уедет. Он не стал бы так поступать, Брюс. Он любит тебя. У Брюса краснеют уши. — А тебя никто не спрашивал, — резко говорит он, а потом… Потом ему приходится отстраниться и закрыть глаза — снова ярко вспыхивает свет. Когда свет уходит, на крыше больше нет и Кларка.***
Все будет в порядке, говорит себе Кларк, зажмуриваясь. Просто нужно дать кубу шанс… уточнить вычисления, сделать рекалибровку. Он не за этим возвращался. Не за девятилетним Брюсом и его огромными грустными глазами, круглым лицом; не за… что это было? Брюс в шестнадцать, семнадцать? Брюс-подросток, длинные волосы, болезненно милая прозрачность сурового подхода, который он не научился прятать. Но Кларк совершенно точно путешествует сквозь время. Неважно, сколько это займет. Он не может опоздать, если доберется туда в целом. Просто ему так кажется. Ему кажется, что необходима срочность, ему кажется невыносимым ожидание. Будто Брюс лежит и ждет его, у него течет кровь и переломаны кости. Но просто дело в том, что последнее воспоминание о его Брюсе гонится за ним по пятам. Эта версия Брюса еще не реальна. Куб пытается помочь ему. Просто на это уйдет несколько попыток, только и всего…***
Бутылка почти пуста. Брюс все равно опрокидывает ее внутрь. Не стоит тратить и капли — и неважно, что он хочет куда большего, чем способен сказать, что окружен сплошной утратой, что сам по себе неотвратимо и как следует пьян, утрачен — в любом смысле слова. Он пьет уже слишком долго, и последний глоток не жжет. У него вообще нет никакого вкуса. Но это ничего. Именно поэтому Брюс понимает, что выпивка работает. Он вытягивает руку в сторону и позволяет бутылке выскользнуть. Он надеется, что с громким звуком разобьется стекло, но вместо этого получает тихий бряк, совершенно спокойное перекатывание. Ну да, конечно. Персидский ковер. Ему следовало догадаться. Он издает смешок в сторону потолка, откидывает голову назад — над краем дивана, по диагонали, его ноги лежат на спинке. Он позволяет своей руке повиснуть над полом. Может быть, если ему повезет, он сможет дотянуться до бутылки, и не придется вставать. Тогда он выберет стену и замахнется как следует. И у него будет второй шанс. Как если бы он заслужил хоть один; как если бы хоть что-то, что он сделал в жизни, было важным и заработало его. Как будто у него есть гребаное применение для этого шанса, потому что единственное, что он поменял бы, если бы мог — совсем не его выбор. Он дергается, вытягивает руку, чтобы закрыть глаза и отстраняется от яркой белой вспышки света, заполоняющей комнату, потом щурится и смотрит вверх ногами на фигуру, которая появляется после вспышки. — О, — говорит он. — Это снова ты. — Брюс, — медленно произносит Кларк. — Ты выглядишь… ужасно. Брюс изображает преувеличенную обиду. Но тонкости, вероятно, все равно не для Кларка, ведь голова Брюса вверх ногами. — Ауч. Жестокие слова, Долбаный Путешественник Во Времени. Жестокие слова. Кларк подходит ближе, делает еще один шаг, поднимает руку, словно хочет прикоснуться, а потом передумывает. Сложно его винить. Брюс облился ромом еще час назад, а на полу есть пара лужиц водки — он решил попробовать свесить голову с дивана и залить водку в рот с закрытыми глазами. Он сам уже давно не чувствует запахи, конечно. Привык. Но Кларк, видимо, имеет дело со всем сразу, хоть подавай к столу. — Что случилось? — Хм? О, да ничего такого, — говорит Брюс с ярким смешком, размахивая рукой в лицо Кларка. Рот Кларка сжат в линию, брови нахмурились, большие синие глаза выглядит серьезными и встревоженными. Никто так не смотрит на Брюса. Альфред знает, что не надо, а всем остальным просто наплевать. — Боже, ты выглядишь так, словно кто-то умер, — добавляет Брюс. Он говорит это специально. Кларк был с ним, когда ему было девять, и, наверное, помнит то, что сказал Брюс, лучше самого Брюса. По сравнению с этим, когда Брюсу было семнадцать, почти ничего не случилось; но это все еще половина их выборки на сегодняшний день. Это злобно. Это ничем не спровоцировано. Брюс ждет, что Кларк рассердится или не одобрит. Он не ожидает того, что Кларк вздрогнет. Он остается на месте еще одно мгновение, а потом медленно переворачивается — к краю дивана, ложится на левый бок, пережидает головокружение, не позволяет тошноте или плывущей комнате завладеть собой. Когда ему было девять, у него не было особенно много вопросов про Кларка: откуда тот пришел, куда тот делся; ленивое, прямолинейное любопытство. К семнадцати он вообще не был уверен, что Кларк там был, — до того момента, как тот снова появился и встал перед ним точно такой же, как Брюс его запомнил. И этого оказалось достаточно, чтобы убедить Брюса. Он не понимал происходящее, но это была не галлюцинация, он ничего не придумывал. Кларк точно был из будущего. Попытки самого Кларка притвориться в обратном оказались, по меньшей мере, смешны. Но сейчас… сейчас Брюсу в первый раз пришло в голову задаться вопросом, что именно происходит в том будущем, из которого прибыл Кларк, что такого вообще случилось, что он начал путешествовать во времени. Возможно, он сам не хотел этого, возможно, это была случайность. Но, может быть, и нет. Брюс позволяет глазам закрыться и трет их костяшкой. Очень жаль, что эта мысль пришла ему в голову, когда он так пьян, что стоять нормально не может. Он точно не сумеет выманить у Кларка ответы в таком состоянии. — Расслабься, — нечетко говорит Брюс, неясно сожалея о том, что не начал притормаживать с выпивкой на два часа раньше. — Я в порядке. Все в порядке. Праздную. — Празднуешь, — повторяет Кларк неверящим тоном, слегка неровно. Брюс открывает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кларк подталкивает пустую бутылку ногой, но не очень сильно, так что та даже не звенит, задевая своих соседок. — Выпустился, — говорит Брюс. — Университет? — Юридический. — Брюс улыбается. Наверное, получается искаженная пародия, впрочем, так оно и есть. Он думал, что это поможет. Он думал, что это что-то изменит. Что он сможет почувствовать себя другим, настоящим, значимым. До того он окончил бизнес-школу, и это было ожидаемо, и он знал это. Он хотел большего. — Юридический, — тихо повторяет Кларк, намекает на ответ. Брюс зажмуривается. — Не имеет значения. Ничто не имеет значения. Брюс шарит одной рукой, хватает бутылку за горлышко, отталкивается другой, садится и наслаждается усилием, сжатием мышц в плечах — бросает ее в стену. Вот он, удар, которого Брюс ждал. — Ничто из этого не имеет никакого гребаного значения. Странно: Кларк не вздрагивает от удара, от звука бьющегося стекла. Должно быть похуже десятка слов, но для него, кажется, это не так. Брюс уже наполовину поднялся. Он умудряется поставить ногу на пол, сняться с дивана, и покачивается только слегка, несмотря на то, что ковер под ним мотается из стороны в сторону. — Но ты не обращай внимания, — говорит он и улыбается — получше на этот раз, полюбезней. Такая улыбка заставляет людей улыбаться в ответ. Брюс Уэйн, всегда готов классно провести время. Это он. — Не обращай внимания. Ты не за этим явился. Никто не приходит ко мне за этим. — Брюс… Брюс делает рывок вперед, теряет равновесие; хватается за плечо Кларка. У того хорошее плечо. Широкое, сильное. Брюс облизывается и сжимает его легчайшим прикосновением пальцев, просто чтобы почувствовать твердые мышцы. В семнадцать он заметил. Он не пытался, но так получилось. Волосы Кларка, его глаза. Тогда он все еще пытался сказать себе, что ничего такого не происходит, что это просто… эстетическая оценка. Что он смотрит на мужчин именно так, потому что проводит вполне естественные сравнения, потому что он хочет понимать мужественность, восхищаться ею, излучать ее. Сейчас Брюс в курсе. Универ оказался образовательным во многих аспектах. — Не имеет значения, — тихо и рассеянно говорит он, наклоняясь ближе, проводит большим пальцем по шее Кларка, гладит завитки на затылке. — И не будет иметь значения. Кларк сглатывает. Брюс смотрит на то, как двигается его шея. — Ну давай, — уговаривает Брюс. — У меня хорошо получается. — Он улыбается шире, чуть прикрывает глаза, слегка хмыкает. — Гожусь не на многое, но хоть на что-то. Но Кларк не начинает действовать. С его лицом что-то происходит, и не то, к чему Брюс привык: он не заливается краской, не раскрывает широко глаза, не шокирован и не злится (обычно это предшествует пощечине). Брюс решает игнорировать происходящее. Поднимает руку, ловит подбородок Кларка большим пальцем, а потом… Он моргает — и вдруг он уже снова на диване, завис в паре сантиметров над ним и приземляется, чуть подпрыгивает. Рука Кларка раскрыта у него на груди, и Брюс не знает как она туда попала. — Ты имеешь значение, — тихо говорит Кларк. — Имеешь, Брюс. Ты… — Он останавливается, и его рот печально кривится. — Что? — спрашивает Брюс. — Потом ты решишь, что это не смешно, — признается Кларк. — Но это все равно правда. Я бы сейчас был мертв, если бы не ты. Брюс пялится на него. Это не похоже на правду; да что такого Брюс Уэйн может сделать, чтобы спасти чью-то жизнь? Но Кларк так смотрит на него своими синими-синими глазами, что… странно, но в это трудно не поверить, когда он так говорит. — Ты имеешь значение, — повторяет Кларк. — Не забывай об этом. Брюс сглатывает. Тянется, запоздало, не думая, чтобы положить руку поверх ладони Кларка; и теперь, теперь, Кларк смотрит на него и краснеет, и рот у него приоткрыт. — Не забывай, Брюс, — едва выдыхает Кларк. Внезапный свет обжигает, ослепляет. Голова Брюса протестует и болит. Кларк исчез. Итак… похоже, он имеет значение. Вероятно, не в сфере запоев и рекордного похмелья; вероятно, не потому, что окажется жирным самодовольным директором, сваливающим всю работу на других людей. Он имеет значение. Просто надо понять, как этого достичь.***
Пара попыток. Ну или слегка побольше. Может быть… Может быть, это не ошибка, думает Кларк, закрывая глаза от света. Может быть, куб делает в точности то, о чем он попросил. Я хочу его спасти. Я хочу все исправить. Мне нужно больше времени. Кларк имел в виду смерть Брюса. Или, по меньшей мере, он хотел это иметь в виду. Но то, что он подумал, то, что он чувствовал с того момента, как корабль пришельцев врезался в набережную, — все это неизбежно запуталось с другими его мыслями и чувствами по поводу Брюса. Все то, что он не сказал, все то, о чем он не знает, все вопросы, что он не задал. А теперь куб дает ему возможность понять. Возможность быть рядом с Брюсом в те моменты, когда больше никто не смог этого сделать. Имеет ли это значение, ведь он всего-навсего говорит? Если ему на самом деле представится возможность что-то изменить, стоит ли это делать? Возможно, настоящий вопрос заключается в том, сможет ли он не сделать. Он уже попробовал такое, с папой. Он попытался быть внимательным, попытался быть осторожным, попытался избежать опасной ошибки; и с тех пор он только и делает, что жалеет об этом. И в зависимости от того, куда куб пошлет его дальше, возможно, у него получится помочь Брюсу избежать той же…***
Брюс ставит на место последний фрагмент стекла, тот щелкает. Брюс делает шаг назад. Этого, конечно, недостаточно. Да и что было бы? Он не может достичь удовлетворения, не может сделать памятник, соизмеримый с его утратой, так что это тоже вариант. Его невозможно уничтожить. Его невозможно игнорировать. Это вызов, конфронтация. Напоминание о цене провала, бездействия, нерешительности. Он смотрит. Стекло уместным образом отражает его собственный полузатемненный образ: залитые светом контуры лица видны, все остальное — в тени. А потом вдруг яркая вспышка выбеляет все. Брюс поворачивается еще до того, как все кончается, и его почти ослепляет послеобразами. — Ты, — рычит он. Потому что это, конечно, Кларк. Конечно — как если бы что-то в Кларке и его визитах имело смысл, как если бы его можно было предугадать или понять. Брюс сдался несколько лет назад, он больше не анализирует и не делает попыток создать карту интервала его появлений; три события — так себе выборка, а разговоры с таинственным, путешествующим во времени ангелом-хранителем больше не занимают первое место в странных событиях в жизни Брюса. Время от времени Брюс все равно думает о Кларке. О нем трудно не думать. Трудно не думать, где он, что он делает… явится ли он снова и когда это случится. Происходят ли их разговоры в том же порядке для Кларка, что и для Брюса; разделены ли они годами. Думает ли он про Брюса в свою очередь. Но теперь… теперь невозможно размышлять о чем-то еще. Теперь в Брюсе есть только зияющая пустота, неотвратимое, яростное горе, огромный гнев — и никакой приемлемой цели, только он сам. — Брюс, — говорит Кларк удивленно, озадаченно, он поднимает руку — словно хочет ее протянуть. А потом его взгляд минует плечо Брюса, и он не может выдохнуть. — О господи. Я опоздал. Брюс… — Ты опоздал, — мрачно соглашается Брюс. Еще один шаг — и он на месте. Руки на груди Кларка, он берется пальцами за ткань рубашки; той же самой чертовой рубашки. Брюс так и не решил, улика это или прикрытие, что это значит: Кларк не может ее сменить и переживает их встречи подряд, как камешек, запущенный по пруду экзистенции Брюса; или же он намеренно скрывает все изменения, все время, что проходит для него. По крайней мере, сейчас они в Пещере. По крайней мере, Брюс на этот раз его запишет. Кларк ловит запястья Брюса, а потом влетает в стену. Складывается впечатление, что ему не больно, что он не боится и не расстроен быть в такое положении, несмотря на то, что Брюс выше его на несколько сантиметров, Брюсу не семнадцать и он не пьян. — Я хотел попытаться, — говорит Кларк мягко, а в глазах у него слезы. — Я хотел попытаться. Я бы не позволил ему умереть, если бы мог. Я бы сказал. Я не знал… я не знал, что будет уже слишком поздно. — Заткнись, — рычит Брюс и тянет его от стены — только чтобы снова в нее толкнуть. На этот раз голова Кларка ударяется о камень. Но он не морщится, не делает лиц. Его пальцы сомкнуты вокруг запястий Брюса, но не сжимают их, большие пальцы лежат на венах, на нежных косточках без давления, он не делает ни малейшей попытки сломать их. — Мне так жаль, — говорит он. Брюс зажмуривается и вжимает костяшки в грудь Кларка еще сильнее. — Не стоит, — слышит он собственный голос. Но Кларк не слушает его. — Брюс, — снова выговаривает он и отпускает одну руку, прикасается к плечу Брюса, к затылку, к подбородку. — Брюс, мне так жаль. Руки Брюса трясутся. Просто он так сильно сжал их на рубашке Кларка. Вот и все. — Не надо, — снова говорит он, но получается хрипло, задушенно. У него болит глотка. Он не может дышать. А потом… потом Кларк наконец делает движение — но не чтобы освободиться. Он прижимается еще ближе. Брюс дергается прочь, резко, неровно; кулаки на груди Кларка уже даже не прижимают того к стене — каким-то образом они просто его удерживают. — Не надо… — Такого не должно было случиться, — говорит Кларк мягко и тихо — и слишком слишком близко. — Я исправил бы все, если бы мог. Мне так жаль. Брюс напрягается, но не может освободиться. Кларк теплый, сильный, и он везде. — Он любил тебя, — добавляет Кларк еще тише. — Ты сделал все, что мог, и ты любил его, и он знал это. Брюс резко, неверяще выдыхает и зажмуривается еще сильнее. — Ты никогда его не знал. — Нет, — соглашается Кларк. — Но я знаю тебя. Брюс отворачивает голову, отворачивается сам. Он не может это вынести. Как он может это вынести? Кларк не отпускает его. А потом, за веками Брюса, вспыхивает яркий свет, словно белый шум, и вес Кларка, его тепло, его руки — исчезают.***
— Ну же! — орет Кларк в бесформенный сияющий свет. — Зачем, блядь, все это, если я даже сделать ничего не могу… Он не продолжает. Слова не идут на ум. Он закусывает щеку изнутри. Боже. Он знал, что все было плохо. Разумеется, все было плохо. Но в то же время ему было так сложно представить Брюса (Брюса, которого Кларк видел каждый день, безгрешного, невозмутимого, вырезанного из готэмского гранита, полностью сформировавшегося) освежеванным. Разломанным, разваливающимся на части. В агонии. И после такого прыжка — сколько же времени осталось у Кларка? Материнский куб не позволил ему спасти Дика. Но конечно, конечно, он позволит ему исправить то, что случилось дальше. Конечно, именно поэтому он забросил его так далеко для начала. Чтобы дать возможность разобраться, с чем он имеет дело, чтобы дать ему основания: чтобы Брюс знал его, чтобы он понял к нынешнему моменту, что Кларк не хочет ему навредить. Конечно, если Кларк что-то и сможет изменить, это…***
Брюс перематывает запись, начинает с начала. Делает выписки о времени, создает пометку. Уменьшает скорость воспроизведения, снова увеличивает ее. Перематывает. Пришелец, запечатленный почти со всех сторон, в любом доступном качестве, висит на каждом мониторе перед ним. И если Брюсу хоть раз можно сказать, что он ждет внезапную вспышку белого света без видимого источника, это сейчас. Он нажимает клавишу, останавливает воспроизведение и встает. — А я тут думал, — ровно говорит он, — что ты сообразишь больше не появляться. Пришелец морщит бровь. — Что? — спрашивает он, будто не уверен в происходящем. — Брюс… Он прерывается. Он видит мониторы. Он понимает, что на них. Теперь он знает, в каком моменте находится. Такое впечатление, что его мутит. — Так это и правда ты, — говорит Брюс. Пришелец тяжело сглатывает, один, второй раз. — Я… Брюс, погоди… — Мне и в самом деле не приходило в голову, — отвечает Брюс, старательно изображая нечто похожее на спокойную беседу. — Все эти годы, все эти совпадения. Ты появлялся раз за разом. В те моменты, когда я… — И вряд ли это — признание, верно? Все наверняка происходило умышленно, согласно выбранной тактике. Все наверняка было намеренно. — Когда я был раним. Когда на меня можно было повлиять, когда я был открыт к предложениям. Ты спас меня, когда я был ребенком; мне было достаточно лет, чтобы запомнить случившееся, но недостаточно, чтобы заподозрить тебя в чем-то особенном. Ты приходил ко мне, когда я был один, когда я мучился неуверенностью, говорил мне, что все будет хорошо. Ты взращивал доверие… — Нет, — хрипло говорит пришелец, и в глазах у него слезы. — Нет, никогда… я так не делал. Брюс, прошу тебя. — Ты один из них, — резко произносит Брюс. — Ты следил за мной. Вмешивался в ход моей жизни. Пытался внушить мне симпатию. — Боже, — рвано говорит пришелец, закрывает лицо ладонями. — Я что-то совершу, так? Вот почему ты вернулся в прошлое. Я остановлю тебя. Каким-то образом я пойму, как это сделать. Пришелец не отвечает. — Не слишком-то эффективная стратегия, — прохладно говорит Брюс. — Тебе следовало сломать мне шею в пещере, когда мне было девять. Хотя, наверное, ты не мог так сделать. Слишком прямое влияние на последовательность событий? — Я бы так никогда не поступил, — отвечает пришелец. — Никогда, и неважно, что бы ты сделал. Я здесь не чтобы навредить тебе, и я здесь не чтобы… промыть тебе мозги. Он прерывается, и выражение его лица меняется, но Брюс не понимает, что оно значит. Он всегда одинаковый. Он всегда был одинаковый, каждый раз, когда являлся к Брюсу, он был таким же. Никаких изменений во внешности, никаких изменений в возрасте. Но его глаза… Он вдруг выглядит молодым. Молодым — и уставшим. Сдавшимся. С другой стороны, это, наверное, первый раз, когда Брюс заметно старше его. Наверное, в этом вся разница. — Но ты меня не послушаешь, — говорит пришелец спустя мгновение. — У тебя нет причин слушать меня. Я понимаю. — Он трет рот рукой и трясет головой. — Я думал, что ты упрямый. Я думал, что ты опасный. Я думал, что ты ищешь предлог. Но если ты считал… если ты все это время считал, что в течение твоей жизни я… господи. — Он смеется, и это скорее легкий выдох, горький, а не веселый. — Господи, неудивительно, что ты так меня ненавидел. — Ты не остановишь меня, — говорит ему Брюс. — Что бы ты ни сделал, я не позволю тебе меня остановить. Пришелец закрывает глаза. — Я знаю, — отвечает он. — Я знаю, что не позволишь. А потом, во вспышке слишком знакомого света, он исчезает.***
Боже. Ему не следовало это делать. Не стоило пытаться. Он только ухудшает ситуацию. Он портит все. Кларк не хотел такого. Он не ожидал, что все повернется вот так. Кларк сжимается в комок — невесомый, бессильный — и вытирает мокрое лицо. Может быть, куб пытается что-то ему сказать, пытается заставить его понять. Может быть, ему в итоге не удастся ничего исправить.***
Брюс стоит у окна в доме и смотрит на озеро, когда это происходит. Очень длинное мгновение он не смеет поверить. Он не может убедить себя обернуться. Идет дождь, ливень; он слышал отдаленный гром. Это просто молния. Наверняка это просто молния. Но надежда умирает последней. Даже здесь, даже сейчас, даже в нем: полном горечи, отчаявшемся, критично настроенном, — он все-таки вдруг хватается за нее, потому что альтернатива невыносимо плоха. Ведь есть возможность. Так? Супермен... никогда не показывал, что помнит, никогда и словом не обмолвился. Да, строго говоря, это ничего не доказывает. Но есть возможность. Должна быть. Он делает медленный глубокий вдох, поворачивает голову и смотрит через плечо. Боже. Это Кент. Кент. Брюс с трудом сглатывает. Кент выглядит так же, как и всегда, именно так, как Брюс помнит его. В его груди нет дыры. Он стоит уверенно, он дышит, он жив. Руки засунуты в карманы джинсов, неуверенно выглядывает из-за этих чертовых очков. — Не собираешься задушить меня голыми руками? — говорит он спустя мгновение, и его рот тревожно изгибается, а глаза насторожены. — Кент, — слышит Брюс собственный голос. Выражение лица Кента меняется. — Брюс… Брюс закрывает глаза, сжимает кулаки и с трудом пытается не покачнуться. Правда. Это правда. Кент из будущего — из более отдаленного будущего. Неважно, откуда он путешествует, Брюс пока не достиг этой точки, ведь он идет долгим путем. Супермен мертв. Но так, очевидно, будет не всегда. — Ого, эй, — говорит Кент, делая шаг вперед. Он ловит Брюса за плечо и держит. — Ты в порядке? В порядке ли Брюс. Боже. — Все нормально, — хрипит Брюс и заставляет себя поднять глаза. Кент смотрит на него, замерев. — Но у меня не все нормально, да? — выговаривает он. Брюс снова закрывает глаза. — Нет. Нет, у тебя не все нормально. — Он откашливается, раз, второй. Помогает не особенно. — Ты… однажды ты сказал мне, что если бы не я, тебя бы не было в живых. — Ага, — произносит Кент. — Говорил. — Ты был прав, — отвечает Брюс хрипло. — Это не смешно. Кент смеется и не отпускает его плечо. — Слегка смешно, — настаивает он, а потом прерывается. Брюс не может заставить себя посмотреть, но это не имеет значения, он слышит, как Кларк сглатывает. — Ты не знал. Ты думал, что я умер. — Я не мог быть уверенным на сто процентов, — Брюс мотает головой, вслепую вытягивает руку, кладет ее на грудь Кенту. — Я не мог сказать точно. Возможно, у тебя всегда были такие способности — или ты использовал корабль. Отправная точка должна была быть после нашей встречи. Это была единственная страховка… И он упустил ее. Бездумно упустил, уверенный в том, что понимает мотивы Кента. Когда он поднял голову в день Блэк Зиро и увидел то, что увидел, когда он узнал одного из пришельцев и понял почему — это было озарением. Все вдруг встало на свои места. Все вопросы про Кларка, на которые он не находил ответа, тайна личности Кларка, его способности, то, почему он, черт возьми, являлся Брюсу, — все это стало ясным, очевидным, все это нельзя было отрицать. Или, по крайней мере, он так думал. Он так думал, и его ярость, его решимость, его паранойя только разгонялись сильнее. Речь шла не просто об опасности, не просто об угрозе человечеству. Дело было ужасно, невыносимо личным, предательством на таком уровне, который Брюс едва мог описать себе самому. Потому что ему нравился Кларк, черт побери. Кларк помогал ему, был к нему добрым, возвращался снова и снова. Брюс доверял ему так, как только это было возможно в случае с незнакомцем, путешествующим во времени, встречи с которым можно пересчитать по пальцам одной руки. Он все время думал об этом. Рано или поздно он встретит Кларка. Он знал, что так будет. И ему хотелось понимать, как это произойдет, как он поймет. Где, когда. Кто такой Кларк, откуда он. Он придумал столько сценариев, рассмотрел столько возможностей, и, конечно, Блэк Зиро не входил в их число. Брюс верил в угрозу, которую представлял пришелец, считал, что нужно разработать контрмеры, он злился и горевал из-за погибших, но еще глубже… …боже, он был ранен. Вот так просто. Он был уязвлен, прорезан до кости. Он был в агонии, не мог признать этого, но в то же время не мог не пытаться отвечать оком за око, рефлекторно, не думая: он хотел нанести удар такого же размера, как испытал сам, даже если не мог себе в этом признаться. — Все в порядке, — мягко произносит Кларк. — Я не знал, увижу ли тебя снова, — говорит Брюс. — Ну, — спустя мгновение отвечает Кент, — вот я. Брюс устремляет на него твердый взгляд, но не может смотреть. Потому что, боже, это правда. Вот он. Доказательство во плоти, что Брюсу удастся все рано или поздно изменить. Так странно и чужеродно — получить доказательство не страха, но надежды. От этого кружится голова и трудно ориентироваться в пространстве. Но Брюс хочет научиться жить с этим чувством. Он сглатывает. Он пялится на Кента, не может остановиться. — Так я… решу проблему. Я получу тебя обратно. Кент улыбается ему, кладет руку на затылок, сжимает крепко — поддерживает. — Ага, — говорит он. — Так и есть. Не сдавайся, Брюс. У тебя все получится. Обещаю. Он, конечно, исчезает. Он всегда исчезает. Но на этот раз Брюс не имеет ничего против. В конце концов, он вернется. Брюс его вернет. Осталось только понять — как.***
Кларк не знал, чего ожидать, куда куб занесет его дальше. Возможно, на вечеринку к Лютору. Туда, где Брюс находился, пока смотрел слушание в Конгрессе, видел, как взорвался Капитолий. Может быть, на набережную, где Бэтмен прятался в тенях, ожидая поставку криптонита. В момент драки, любой драки. Но это… это было… Боже. Это было так близко к его Брюсу, так знакомо. Он почти забыл, он искал фрагменты Брюса в семнадцатилетней и двадцатичетырехлетней версиях, но на этот раз он встретил Брюса таким, каким знал его, почти. Одежда, волосы, то, как он себя держал. Дом у озера. Глаза. Кларк сглатывает. На мгновение, когда Брюс покачнулся, и массивное тепло его тела прижалось ближе, он подумал о чем-то еще. Не стоит столько залипать на воспоминании. Брюс был пьян, пьян, несчастен и фрустрирован. Кларк делает это все, не чтобы получить возможность поцеловать Брюса, он делает это, чтобы спасти его чертову жизнь…***
Брюс поддерживает разговор с готовностью, в приятном тоне. Он улыбается — не слишком широко, но и не слишком сухо. Ему удается дружелюбно похлопать Кларка по спине, он идет с ним рядом к дому. Брюс не орет, не плачет и не падает на колени. Нужно носить коробки. Брюс помогает. Он умудряется отклонить приглашение Марты Кент зайти в дом за напитками, делает непонятный жест, указывает на карман пиджака, отдаленно надеясь, что его истолкуют как нечто, связанное с телефоном. Он отходит в сторону. Идет ровным, уверенным шагом за дом, скрывается из вида. А потом он вытягивает руку, нащупывает стену и совсем чуть-чуть на нее опирается; прижимается тыльной стороной запястья, широким суставом большого пальца, ко лбу. Боже. Он слишком часто дышит. Он не может контролировать свое лицо. Он не знает, почему… почему это происходит сейчас. То, что он хотел исправить, то, что нужно было исправить, исправлено. Кларк даже не ненавидит его, насколько можно судить. Это хорошо. Странно, вот и все. Странно смотреть на него вот так, почти что на ту самую версию, что Брюс знает, — и видеть, что в нем нет понимания, узнавания, осознания. Учитывая состояние, в котором он находится, остроту желания, чтобы никто его не видел, Брюсу, пожалуй, стоит ожидать вспышку света. — Брюс, — тихо говорит Кларк. Брюс заставляет себя поднять взгляд. Кларк сделал полшага ему навстречу и смотрит на него, ищет что-то; только после того, как Брюс встречается с ним глазами, он смотрит в сторону, вокруг себя и моргает. — Брюс, это дом моей мамы. — Да, — соглашается Брюс, — так и есть. — Это… я помню этот день, — говорит Кларк и снова смотрит на него, и губы у него вдруг изгибаются во внезапной милой улыбке. — Так вот куда ты пошел. Мне было интересно, но я подумал, что ты не слишком хорошо воспримешь, если я… — Он показывает на свои глаза со значением. — Посмотрю. — Так ты заметил, — говорит Брюс. Что-то в выражении лица Кларка смягчается. Что-то в его взгляде теплеет, неуверенно проглядывает наружу. — Конечно, заметил. Брюс сглатывает. Его сердце стучит. Горло сжато. Он должен отвести взгляд от Кларка, он знает, но не может. Ему не следует говорить такого. Глупость, эгоизм. Оно не имеет значения — как оно может иметь значение по сравнению с тем, что Кларк воскрес, вернулся из мертвых? Брюсу досталось так много даров, на него снизошло столько милости, и у него еще хватает наглости не быть довольным? — Ты не помнишь. Слова скрипят, словно гравий. У него ноют зубы. Кларк сначала не понимает, это видно, а потом — да, осознание меняет его лицо. Брюс молодец. Он справился, если Кларк только сейчас понимает это. Наверное, его поведение не показалось Кларку неразумным. Наверное, ему удалось достичь точного подобия легкого и дружеского отношения. Наверное, он смог усадить на цепь все свое сконцентрированное отчаяние, очевидную глубину и силу ебаного облегчения. Он едва знает Кларка, того Кларка, что занимает его настоящее. А этот Кларк… Этот Кларк едва знает его. Этот Кларк не помнит, не пережил ничего. Не видел, как Брюс паникует в девять лет, как грустит и не уверен в себе в семнадцать, как пьян и экзистенциально пуст в двадцать четыре. Наверняка совсем ничего не знает про Дика — и уж конечно никогда не отказывался поддаться давлению кулаков Брюса на его груди, никогда не держал его, не отпуская и повторяя раз за разом, как ему жаль. Этот Кларк понятия не имеет, почему Брюс так отчаянно боялся и ненавидел его; этот Кларк не понимает, что Брюс наполовину страшился, наполовину надеялся, не может осознать парадоксальную уверенность, которая привела Брюса к тому, чтобы поднять его из мертвых: Брюс знал, что у него получится, но не знал когда, как, чего это будет стоить. Горстка моментов, вот и все. Но каждый навсегда оставил отметину на Брюсе, навсегда изменил его. А этот Кларк… этот Кларк не видел их, не присутствовал, и невозможно даже думать о том, чтобы как-то поделиться ими с ним сейчас. — Боже, — выдыхает Кларк. Он смеется, и смех у него истерический и тихий, трясет головой, поднимает руку и трет лицо. — Боже, все это время. Я думал, что просто тебе не нравлюсь. Я думал… но пытался. Я не знал. Боже, это было так трудно для тебя… — Сколько? — резко перебивает Брюс, господи, он не может это слушать. Кларк смотрит на него, закусывает губу, и это уже ответ сам по себе, но потом он говорит: — Прилично. Не так долго, на самом деле. Но… — Его губы кривятся в сухой усмешке: он знает, насколько дурацки прозвучат следующие слова: — На это уйдет время. Брюс позволяет себе закрыть глаза. Тогда они все-таки сформируют команду. Должно быть так. Это имеет смысл. Кларк знает его, так терпелив с ним, знает про Альфреда… про Дика. Они создадут команду; они будут работать вместе. И Брюс как-то умудрится выжить. Каким-то образом он сдержит себя. Сохранит тайну. Разве не об этом ему сказал Кларк? Ты просто не говоришь о многих вещах. Но это не потому, что ты пытаешься кому-то навредить. Навредить мне — именно этого Кларк не сказал, а в семнадцать Брюс не смог прочитать между строк. Ты считаешь, что так лучше. Так и есть. Должно быть. Это… он не может рассказать об этом Кларку. Он не знает, с чего начать, а если бы и знал, не смог бы произнести вслух ни слова, не смог бы надеяться на то, что Кларк поймет, что это значило. Что это значит. Брюсу придется подождать. Ему придется подождать, и — рано или поздно — Кларк его нагонит. Стена под его ладонью твердая, он растопырил пальцы и держится. Закусывает щеку изнутри, дышит. А потом его лица касается рука. — Брюс, — очень тихо говорит Кларк. Брюс беспомощно поворачивается в его ладонь, отталкивается от стены, поднимает руку (она трясется) и берется за запястье Кларка. Он кусает губу, чтобы прийти в себя, и заставляет себя открыть глаза. Ему не следует этого делать. Ему не следует позволять подобному случиться. Они стоят за фермой Марты Кент, и вечерний солнечный свет льет расплавленное золото между ними; перед ним Кларк, которого он не увидит минимум несколько лет… Кларк сглатывает, и его шея движется, поднимает руку, касается большим пальцем рта Брюса. — Я уже сказал, — говорит Брюс хрипло. — Не то чтобы ты мне не нравился. Кларк улыбается. — Я тебе верю, — шепчет он и наклоняется ближе. Совсем непохоже на полусформированную попытку, что Брюс предпринял в двадцать четыре года, пьяный и отчаявшийся. Кларк использовал силу, скорость; Брюс это знает. Кларк остановил его. А теперь… Теперь его держит Кларк, он трогает за лицо, наклоняет его вниз. Кларк движется первым, и его рот прикасается к губам Брюса. Он осторожен, не размыкает губ, но задерживается. А потом Кларк слегка отстраняется; Брюс не двигается, не открывает глаз, и Кларк издает тихий звук где-то глубоко в глотке и целует Брюса снова — сильнее, глубже. Боже. Это чудо, неясно думает Брюс, раз он сможет существовать в одном пространстве с Кларком после такого, хотя бы иногда. Кларк чуть отстраняется на вдохе, но не уходит далеко; прикасается виском к виску Брюса, щекой к щеке, широкой и теплой рукой он держит Брюса за челюсть. — Извини, — говорит он очень тихо в ухо Брюса. — За что? — шепчет он. — Дело в том, что по всей видимости я сделаю это снова, минут через десять, — признается Кларк. Брюс чувствует, как губы сами изгибаются в улыбке. — Переживу, — говорит он. А Кларк… Кларк замирает. — Да, — говорит он, обнимая Брюса на мгновение покрепче. — Да, переживешь. Брюс не открывает глаза, пока все смывает белый свет, позволяет рукам резко упасть; дышит медленно, пока не выравнивает дыхание. У него уходит больше времени, чем следовало бы. Но ведь… Но ведь ему нужно привыкать ждать.***
Кларк вжимает костяшки в горящие глаза. Боже. Ему не следовало это делать, он знает, что не следовало. И все-таки…. И все-таки в то же самое время устоять было невозможно. Просто на всякий случай, так он сказал себе. Потому что он близко. Такими темпами впереди один-два прыжка, время между ними сокращается, да и все равно осталось меньше года. И если ничего не сработает, если куб забросит его в Зал ровно в тот момент, когда он его покинул… Он думал о таком, и он хотел хотя бы поцеловать Брюса. Он хотел поцеловать Брюса хоть раз. Но Кларк признает: надо понимать, что означало это действие. Оно без усилий зажигает в нем искру, глубокую, эгоистичную, даже собственническую: каждый раз, когда он заходил в комнату с мониторами, чтобы пожелать Брюсу доброго утра, каждый раз, когда Брюс лаял ему приказ через коммуникатор Лиги, это происходило в мире, где они целовались. Они целовались, и Брюс знал об этом. Кларк извинялся искренне: наверное, это была ужасающая, сильнейшая пытка для Брюса, знать о поцелуе притом, что Кларк не знал; быть в курсе, думать об этом и встречаться мимолетным взглядом с Кларком, и понимать, что Кларк ни о чем не подозревает. И правда, думает Кларк, неудивительно, что Брюс с ним особенно не любезничал. — Пожалуйста, — позволяет себе сказать он, хотя никто, кроме света, его не слушает. — Пожалуйста. Ты должен мне позволить спасти его. Он не может… не может просто умереть. Не после всего этого. Не когда я могу помочь, если только ты дашь мне шанс. Пожалуйста, отчаянно думает он, в глазах у него слезы. Пожалуйста…***
Брюса вытягивает в сознание постепенно, по шагу за раз, обжигающая, яркая боль в боку. Он кашляет, и та загорается еще сильнее. Он не может двинуться с места. Он не открывает глаза и пытается сконцентрироваться на неглубоком дыхании. Брюс лежит на боку — здоровом. Голова запрокинута и упирается в прохладную, грубую поверхность: бетон, асфальт. Он… Он в броне, но не в шлеме. Брюс рефлекторно напрягается и пережидает волну боли, которая за этим следует. Во рту кровь. Да. Он все вспомнил. Набережная чиста; никак иначе. В противном случае Кларк не снял бы с него шлем. Кларк. Он вынуждает себя открыть глаз. Небо расплывается в пятно, оно полно света. Корабли. Ну конечно. Именно из-за Кларка он сейчас не истекает кровью, и именно из-за Кларка он не утонул без лишних церемоний в заливе. Он послал Кларка обратно в битву, потому что сам бы тот не отправился; Брюс прочитал это на его лице. А сейчас… Брюс легонько смеется, и звук застревает у него в глотке. Сейчас Брюс в бесконечно знакомом положении — он ждет Кларка. Он позволяет глазам закрыться. Он чувствует головокружение, он теряет ориентацию, он опасно истощен. Возможно, это сотрясение — если он ударился головой о консоль Бэтвинга, когда тот падал. Кровопотеря. Вспыхивает свет. Вспышек в небе много, но эта в опасной близости. Если один из кораблей проскользнул мимо Лиги и начал стрелять по Метрополису… — Брюс, — бездыханно говорит Кларк, с волнением трогает его голову, его лицо, запутывается сильными заботливыми пальцами в волосах. Брюс моргает. Он… потерял счет времени? Кларк уже вернулся за ним? Нет. Рубашка. Рубашка. Лицо Кларка, его глаза. То, как он смотрит на Брюса. Это не Кларк. Это Кларк. Боже. Брюс совсем не может соображать в таких условиях. — Кларк, — слышит он собственный голос, и отчаянное напряжение в лице Кларка смягчается. — Брюс, — снова говорит Кларк, наклоняется, прижимается лбом ко лбу Брюса несмотря на то, что тот выпачкан кровью. — Вот. Вот почему. Что? Это… — Вот почему я это сделал. Вот почему я это делаю. Я там, в небе, и я… я не успею. Один из кораблей прорвется и врежется в порт, прямо тут. Боже, вспоминает Брюс, и мысль истерична, ты выглядишь так, словно кто-то умер. В двадцать четыре он был полным мудаком. Но, оказывается, зрил в корень. Он сглатывает, раз, другой, старательно поворачивает лицо в руку Кларка, их носы соприкасаются, сталкиваются. — Но я обещал, что я вернусь за тобой, — очень тихо говорит Кларк. — Я обещал, что спасу тебя. И я это сделаю. Мир расплывается белым во вспышке света.***
Кларк держится. Свет везде, он ослепляет, он ярче, чем раньше. Кларк ничего не видит, ничего не чувствует — но он не отпустил Брюса. Он не отпустил Брюса. Должно сработать. Должно… Когда мир снова принимает обычную форму, Брюс все еще с ним. Брюс все еще с ним, но остальное поменялось. Брюс лежит под Кларком — точно такой же, как минуту назад: в Бэткостюме, окровавленный, с ранениями, с дырой в боку, на которую Кларк не хочет смотреть слишком пристально. Но под ним больше не бетон. Это… мрамор. Кларк заставляет себя сесть, отводит взгляд от Брюса — и боже. Он мог бы расплакаться. Может быть, он уже плачет. Они в Зале Справедливости. — Кларк? Это Барри. — Кларк… твою налево, — говорит Барри, широко раскрывает глаза, и во вспышке, с треском, он уже на коленях рядом с Кларком. — Твою налево, Брюс. Ты… — В порядке, — хрипло говорит Брюс в мужественной попытке отрицать очевидное. — Твою налево! Погоди, что ты… что ты вообще сделал? Как ты нашел его? — Не находил, — признается Кларк. — Я использовал куб. Вернулся в прошлое. — Ты вернулся. Ты вернулся, э. Погоди. А это типа расстроит пространственно-временной континуум или как? Потому что если нам придется его снова убивать, чтобы восстановить реальность, я пас. Ни в жизнь. — Нет, — говорит Брюс. — Я не умирал. Кларк моргает и смотрит на него. Он все еще держит руку под головой Брюса, словно баюкает, и складывается впечатление, что сам Брюс не может держать ее прямо; но он смотрит на Кларка ясным взглядом, он в сознании, он все понимает. — Я пошел за Виктором, — выпаливает Барри. — Я пошел… я пошел за всеми. Я… Диана… — Диана в доме у озера с Альфредом, — говорит Кларк. Боже, такое впечатление, что этот разговор был неделю назад. — Альфред! Я пошел еще и за Альфредом, — соглашается Барри, а потом снова исчезает в водовороте бело-голубых искр. Брюс так и не отвел взгляд. — Ты вернулся за мной, — говорит он. — Я… — Ты забрал меня до того, как корабль разбился. Ты принес меня сюда. Ты искал меня? — Конечно, я искал тебя, — говорит Кларк, а потом замолкает, трясет головой. Откуда-то изнутри рвется полуистерический смех. Его пальцы в волосах Брюса, и он не может его отпустить, и Брюс смотрит на него, словно он идиот. — Ты не мог меня найти. Не потому, что я испарился. А потому, что ты уже за мной вернулся. Кларк зажмуривается. Боже. Причинно-следственная связь; бесконечная петля. Неужели это правда? Кларк полдня искал его безрезультатно, постепенно сползая в отчаяние, а он… он из будущего уже спас Брюса за несколько часов до? — Сработало, — умудряется сказать он. — И мне все равно как. И боже, он не может сдержаться, он снова наклоняется, лицом к лицу, ведет губами по линии челюсти Брюса. Он уже хотел получить Брюса обратно, он уже был в отчаянии — он не знал, как оно может усилиться, не когда он едва понимал, что за человек Брюс. Но теперь он знает. Теперь он знает, и Брюс снова здесь, он цел и жив под его руками, и Кларка больше не унесет вспышкой белого света, он больше не заставит Брюса ждать. — Ты со мной, — говорит он в челюсть Брюсу. — Я помню все, ты со мной, и я никуда тебя не отпущу. Брюс вздрагивает под ним, вытягивает трясущуюся руку и кладет ее ему на затылок, неровно ведет большим пальцем по шее. — Если ты ждешь, что я начну тебя отговаривать, — говорит он очень тихо и замолкает. Кларк вынужден посмотреть на него — и он пользуется возможностью потрогать его лицо, его бровь, стереть кровь с виска. — Что? — Продолжай ждать, — рекомендует Брюс, и Кларк беспомощно смеется — в глазах у него жжет, — и снова целует его.