Дядюшка

Гет
R
Завершён
26
автор
Размер:
6 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
26 Нравится 3 Отзывы 4 В сборник Скачать

По правилам приличия

Настройки текста
      Когда Корбан прислал громовещатель со временем, в которое она должна быть готова к поездке: ровно в двенадцать дня в ближайшее воскресенье, рекомендацией выбрать удобные вещи и требованием выглядеть просто невероятно, чтобы не портить о нем впечатление, Флер поймала, разорвала и выкинула заколдованную бумагу в камин. Для приличия отослала ему в ответ гневное письмо, для приличия заявила, что никуда она не поедет, для приличия настрочила подружкам несколько беглых строк о том, как же ей повезло с дядюшкой, для приличия кинула в небольшую сумочку косметику, несколько пар трусиков и халат. Для приличия принялась нервно ждать его прихода, даже не глядя в сторону шкафа: Корбан Яксли всегда покупал ей новый гардероб, увозя любимую племянницу в свои деловые турне или как там он их называл, так что заботиться о том, какую шелковую ткань к каким туфлям подобрать, Флер не стала. Она все же была немного обижена на его пренебрежение ее планами, но не настолько, чтобы всерьез отказываться побыть с ним наедине.       Все-таки, она его любила. Той безрассудной, нежной, первой любовью, впитываемой детским сердцем вместе с солнечными лучами, пением птиц и яркими, искристыми оттенками жизни, частью которой она являлась, выливаемой сейчас в их странные взаимоотношения, где не было обязательств, где он ей пользовался, где она позволяла играться с собой, словно с куклой, только бы видеть его глаза, зарываться пальцами в мягкие волосы и оставлять поцелуи на его идеальном лице, только бы не терять возможность писать ему про любую мелочь и получать подробный ответ, только бы быть ему интересной.       Корбан Яксли был единственным человеком в ее жизни, которому было позволено абсолютно все. Флер только его и видела, на самом деле. Никакие интрижки, легкий флирт и быстро забывающиеся свидания не могли встать на одну ступень с приездами дядюшки во Францию, во время которых он сиял, блистал, светился. Во время которых он ее любил. Или делал вид. Жадно глотая его слова, жесты, притягивая дрожащими руками к губам один бокал за другим и ревниво следя за его поведением, Флер забывала о своих обидах, о неправильности, об ужасе, в котором она захлебывалась, влекомая порочным грехом.       Поэтому, когда он ворвался в ее комнату ровно в двенадцать ровно в первое воскресение после пришедшего письма, она даже бровью не повела. Вспорхнула с кровати легкой бабочкой, чувствуя слезы, замершие в уголках глаз, закружилась, завертелась, засмеялась в его объятиях, утыкаясь носом в грудь и втягивая его одеколон, голодно врезаясь кончиками пальцев в его плечи и прижимаясь, стараясь влиться в него, только бы никогда не отлипать и не чувствовать гнойной звенящей пустоты, пожирающей душу в сером мире сразу после того, как он в очередной раз отбывает, не находя возможности и желания навещать ее чаще. Не думая даже о том, чтобы забрать ее с собой.       Он никогда о ней не думал. Честно говоря, Флер не уверена, что нужна ему для чего-то большего, кроме как временного старания стать лучшим его украшением. Так, безделушка, ничего не думающая и не умеющая, вечно улыбающаяся, вечно молчащая, вечно со всем согласная: она такая идеальная, но не интересна ему, сколько бы не старалась понравиться. Она удобная, а Корбану такая не нужна. Он ей просто пользуется, делает больно каждым поцелуем, объятием режет сердце, опуская руку на талию и немного прижимая к себе, вонзает нож в спину, хватая за руку и утягивая в новый мир, подводит к гильотине. Она для него — красивый перстень. С легкостью забудет ее на столе, оставит в ванной, потеряет на улице.       И купит в соседнем магазине новый. Иначе и быть не может.       Флер плохо запоминает прощание с родителями, оставляет несколько смазанных поцелуев на щеке Габриэль и упускает из рук сумочку, что собрала с собой почти неделю назад. Она оказывается не потеряна дома, а заботливо вытянута Корбаном из ее ладоней, вальяжно шагающим по улице и ведущим племянницу под руку. Он что-то рассказывает про погоду или политику, солнце слепит глаза, отражается в его золотистых волосах и драгоценностями растекается под светящейся бледной кожей, а она тает, готовится расплавиться под его лакированными туфлями. Сладкая карамель между его пальцами, чаша наслаждения, к которой Корбан припадает губами и нарушает божьи законы о неприкосновенности невинного дитя.       — Мы едем в Москву к одному моему другу, — прерывая самого себя на полуслове, резко останавливаясь и поворачиваясь к ней лицом, произносит мужчина. Улыбается так радостно, что сердце щемит. Флер уже готова за ним на тот свет отправиться. — Он недавно помирился с семьей и приехал к ним, а мне пора забирать его обратно.       — Разве он сам не может решить, куда и когда отправляться? — нежным голоском шепчет она и вешается на его руку. Трется щекой о темную ткань рубашки, смотрит исподлобья. Ласковый котенок, ладонь дрогнет за порог выставить, да отказаться, но Корбан давно растоптал сочувствие. Еще вступив в Пожиратели смерти, выжег темную метку на предплечье, отправил зеленый луч Авады Кедавры в чужое тело и избавился от лишних эмоций. Выкинул их в мусорку и задавил носком ботинка, сделал вид, что все хорошо. Сделал настолько профессионально, что все верили, а он медленно задыхался в скоплении идиотских чувств.       — Сможет, — он ведет головой и утягивает Флер за собой в Министерство магии. Она смеется и взбегает за ним по ступенькам, кремовые туфельки отражаются в прозрачной луже неподалеку, а серебрящиеся в ней лучи мелькают несколькими вспышками на радужках глаз, блестят в многочисленных светящихся и начищенных витринах вокруг.       — А ты зачем? — Флер даже не оглядывается по сторонам. Богатая обстановка холла, белоснежные оттенки, люди в невероятных по красоте и удобству мантиях не интересуют ее. Она идет, вся радостная, божественная, маленькое неземное существо, спустившееся на землю и осветившее ее, мягкими стопами прошедшее по засохшей почве и заставившее распуститься цветы самых разных оттенков, что глаз не всегда улавливает. Она вся для Корбана.       И только бы ему вновь было не плевать.       — А я всем нужен, — с усмешкой отзывается он и выдергивает руку. Обхватывает племянницу за талию, чуть прижимая к себе, чтобы она увернулась от спешащей мимо магички со стопкой бумаг, за которой видно только пушистые кудри. — Правда ведь?       Флер недовольно цокает языком и подпрыгивает, чтобы оставить на его щеке смазанный поцелуй. Корбан, словно нечаянно, поворачивает в этот момент голову к ней, хитро касаясь своими губами ее и обхватывая теперь двумя руками. Сам целует, сам к себе прижимает, сам жарким дыханием обжигает кожу, зная, что теперь она чуть ли не сознание на его руках терять готова.       Как Флер его никто не целует. Как Флер его никто не любит. Только вот, ей он об этом никогда не скажет. Исчезнет недели через две общего путешествия, отошлет домой и сожжет несколько первых писем, даже не распечатывая. Как обычно. Потому что иначе он от нее уже никогда не уйдет.       Желание ощущать себя нужным предательской паутиной липнет к телу. Он одинок со смерти отца, с которым никогда не был близок. Хогвартс утянул в свои объятия и ворохом перелистываемых страниц календаря скрыл скорбь, а мама уехала в горячо любимую Францию лечить нервы. Как уехала, так и осталась, второй раз выйдя замуж.       Корбан замер посреди несущегося вперед времени. Один с огромнейшим наследством. Всем важный, всем дорогой, требующий внимания, он терпеть не мог Париж, который сиял и цвел лишь от одного взгляда безупречной матери, но порядочно проводил у нее каникулы. Медленно рос на шелковых простынях и золотых ступенях, морщил нос, избегая в душных оранжереях любвеобильную маленькую кузину и ее многочисленных светловолосых родственниц, зачитывался романами в библиотеке и порядочно отмалчивался неподалеку от улыбчивого отчима. Он его не то, чтобы уважал, но никогда не считал плохим человеком.       А Флер его обожала. И ничего против Корбан не имел.       — Правда, — шепчет она. Смеется ему в губы, когда один из работников цокает на них языком и просит не миловаться на проходе. Корбан порывается что-то ответить, но быстро забывает об этом, расправляет золотистые волосы и утягивает ее за собой к порталам.       Флер теплая. И с ней очень хорошо.

***

      Она красит ногти, закинув длинные ноги на подлокотник кресла и закусив внутреннюю сторону щеки. Не обращает совершенно никакого внимания на мотающегося туда-сюда по их комнатам Корбана и более спокойного, но пугающего темноволосого мужчину, что представился Антонином. Исхудавшее лицо его иногда пропускает малую часть бушующих внутри эмоций, дядюшка даже повышает голос, недовольный его ответами, спешно вытаскивая купленные Флер шмотки из чемоданов.       Платья мнутся, юбки рвутся, ткань скрипит в его руках и разлетается на кучу ярких кусочков, пока Антонин докуривает третью сигарету, сидя на подоконнике и выпуская сизый дым в окно. Флер курящих ненавидит. Поэтому она прокрашивает красным пахучим лаком ногти по третьему разу, с довольством отмечая, как мужчины недовольно морщатся и не приближаются к ней.       Бесятся где-то в стороне, да ссорятся по работе. Сущий Ад, а не отдых.       Она вновь проводит кисточкой и резко опускает ее в колбочку. Дует губы, откидывая с лица золотистую прядь, скучающе оглядывает гостиную, обитые бархатом кресла, деревянный стол и пылающий в камине огонь. Передергивает плечами, позволяя шифоновой лямке светло-зеленого платья соскользнуть, подавляет зевок и закручивает крышечку лака. Антонин ловко уворачивается от полетевшей в него кофточки и громко произносит, что никуда не поедет. Это была новая коллекция, на набор которой Флер спустила целое состояние. Хотя какое ей дело до размятой чужой обувью одежды, если состояние принадлежало Корбану, а тому явно сейчас было плевать на деньги.       — Девочку свою лучше увози, — осклабивается подозрительный друг и передергивает тонкой полоской рта, перечеркнутой уродливым розоватым шрамом. Кольца его черных кудрей тенью спадают на пронзительные зеленые глаза. — Не место ей сейчас рядом с тобой.       Сказал последнее слово и ушел. Корбан лишь буркнул, что сам разберется, бросил на нее голодный взгляд побитой собаки и швырнул проклятие в дверь. Антонин за ней расхохотался и сбежал по ступенькам. Исчез в длинном коридоре дорогущего отеля, испарился на выходе в водовороте трансгрессии и оставил вечно добивающегося своих целей Корбана ни с чем.       Злой дядюшка Флер не нравился: он нервными движениями сдернул с себя пиджак, пнул голубой чемодан, присмотренный ей в каком-то маггловском бутике, так сильно, что он залетел под диван. С грохотом захлопнул окно, сметая остатки сигаретного пепла, схватил баночку с лаком и швырнул ее на пол.       Флер вздрогнула и обиженно отвернулась. Последнюю неделю она проводила под присмотром какой-то молчаливой девушки, знающей лишь несколько слов на английском, помогающей ей расплачиваться с продавцами и хмуро присматривающей. Они посетили десятки лавочек, Флер тошнило от модных прилавков, постоянного дождя и изредка выходящего солнца, что выжигало на коже дыры метко падающими лучами. Все тело покрылось уродливыми красными пятнами, девушка как-то раз, прячась от очередного ливня, завернула в маггловский центр и выбрала себе очки с темными стеклами, довольно таская их постоянно на носу и смазывая кожу многочисленными кремами и зельями.       Самое противное, что Корбан почти не проводил с ней времени. Захватил ненужной статуэткой, поставил рядом с кроватью, да вспоминал изредка. Уходил рано, приходил поздно, тихо сбрасывая с себя одежду и даже не заглядывая в спальню. Они не виделись три дня, ставшие невыносимой пыткой для Флер. В первую ночь она уснула, так и не дождавшись его, а Мавра или как там звали нанятую волшебницу, ливетировала ее в спальню, во вторую Флер принципиально не вышла встречать дядю, хотя сидела под дверью и слышала его шаги.       Так глупо себя почувствовала в тот момент: она вся его была, вся для него, а он и зайти забывал. Словно не потащил ее в эту идиотскую Москву, потому что ему захотелось, словно не нужна она была совершенно.       А когда на следующий вечер Флер задержалась в гостиной, вернулся раньше, утащил ее на диван, покрывая тело поцелуями, безумно цепляясь за нее. Как утопающий за соломинку. Каждое прикосновение жарким медом растекалось по коже и рассыпалось сотнями искр в подсознании, все жесты и движения — идеальны. Они совпадали двумя потерянными частями одного целого, но он боялся это признать.       Флер заставлять не хотела. Поэтому на следующий день решила, следуя традициям розовых романов, собрать вещи и уехать обратно. Все равно отсутствия ее не заметит. А она запомнит это лето, как самое худшее, оставленное несколькими засосами на шее и вновь разбитым сердцем.       Ей не привыкать. Только больно, как в первый раз.       Но и тут он не позволил быть самостоятельной. Никогда не позволял. С самого детства Флер привыкла к тому, что он выбирал ей платья в редкие дни, когда навещал вторую семью матери и умудрялся не успеть улизнуть от болтливой Аполлин. Они ходили только в те парки, что нравились ему, ели мороженное, что выбирал он. И все это подавалось со смехом, шуткой, привычкой вдалбливалось под кожу, и Флер не могла и подумать, что с ним может быть иначе. Она этого не принимала и не понимала. И, наверное, это было ненормально.       Он был ее хозяином, вечным незримым кукловодом и тем, от чего стоило избавиться. Забыть неудачный роман, оставить его в прошлом и никогда не вернуться обратно, бросить, раствориться в новой любви, заставить себя видеть кого-то другого, но Корбан не разрешал. Он всегда возвращался, и Флер всегда ему позволяла, потому что иначе и быть не могло.       В тот день тоже вернулся. С другом своим. Сказал, что хочет познакомить их и им нужно забрать какие-то документы, бросился в спальню искать их, пока Антонин цепко оглядывал Флер, слушая ее глупую болтовню на английском. Она стояла, вся бледная, перепуганным зайцем замершая в легком развевающемся на ветру сарафане с перевязанными лентой волосами. Сжимала вспотевшими ладонями шифон, вместо слетающих с языка слов о погоде и еще каком-то неинтересном бреде слышала лишь биение сердца в ушах.       Корбан Яксли поцеловал ее, придя, с той нежностью, которую она никогда от него не получала. И Флер с жадностью глотнула ее, зажмурилась, пошатнулась на остром лезвии ножа и приготовилась заново сигануть в бездну. А потом он увидел собранные сумки. Любовь встала костью в горле.       Он не кричал. Лишь лицо дрогнуло в отражении зеркала, да улыбка расцвела на губах. Показная долбанная улыбка, Флер от нее уже тошнило, но дядюшка плевал на все ее чувства. Затащил под локоток в гостиную, швырнул в кресло, оставив от ногтей белесые полумесяцы на коже, велел сидеть смирно и отдал Антонину несколько бумаг.       Тот прищурился, взял, прочел. Кажется, у них одновременно голову сорвало с катушек. У Корбана от обиды и нежелания отпускать ее, у Антонина от слов, написанных в тех бумагах и еще черт знает чего, но они вывели все нервы из строя.       Вывели, да разошлись, а Флер так и сидела в том кресле.       Их с Корбаном отношения были запретные. Их с Корбаном отношения были неправильные. Их с Корбаном отношения не сулили ничего хорошего. Он вел пальцами по ее щеке, сдерживая себя от порыва дать ей пощечину. Он ведь никогда не поднимал руку на близкую женщину, не позволял себе лишнего с дамами на приемах, весь такой белый и пушистый, аж блевануть хочется.       Флер с трудом сглатывает и смотрит в окно. Солнце перекатывается за тучу, снова собирается идти дождь, и серый туман плотной пеленой опускается на город. Волшебница, приставленная к ней, кажется, должна скоро вернуться. Флер не уверена, что ей позволят.       Она ведет плечом и поднимается. Чужая ладонь слетает, Корбан усмехается и распрямляется, поворачиваясь к ней лицом. Тень раздражения и недовольства искривляет идеальные черты. Флер боится не справиться с порывом извиниться, утонуть в его объятиях, вновь забыть о себе ради его желаний.       — Я должна вернуться домой, — предательски дрожащим голосом произносит. Глаза упрямо смотрят за толстое стекло. Она не позволит и слезинке скатиться, она не слабая. — Мне еще собираться к переезду.       Бровь Корбана дергается, он складывает руки на груди и опирается на левую ногу. Разглядывает ее, изучает, причмокивает побледневшими губами и отрицательно качает головой.       — И куда ты собралась? Съезжаешь от мамочки с папочкой?       — Да, — не чувствуя его язвительного тона, отзывается. — Мне предложили практику в Лондоне. На прошлой неделе я хотела поехать туда потому, что люблю тебя и хочу быть рядом. Сейчас же я собираюсь ехать, чтобы ты разобрался в себе, — она ведет челюстью и не таит злобной усмешки. Им пора меняться местами. — Там происходит что-то мутное, и вы с Антонином явно повязли в этом с головой, сложно не догадаться, — нервно взмахивает ладонью. Продолжает в полной тишине. — Родители только за, бабушка тоже. Мне пора стать самостоятельной, а тебе понять, что чувствуешь.       Она на него все еще не смотрит. И ненавидит почти так же сильно, как обожает.       — И как же я это пойму, если ты рядом? — не изменившимся голосом спрашивает он, но Флер улавливает в интонации непривычный вопрос. Его это и правда волнует.       — Ты испугаешься за меня.       Дядюшка запрокидывает голову и усмехается потолку. С горечью, желчью, ненавистью и той самой беспомощностью, что он так ненавидит еще с подросткового возраста. Он таким был рядом с отцом, а сейчас Флер, хоть и не специально, возвращает к этому чувству. Она ведь все равно приедет. И он не выдержит даже месяца, утащит ее к себе и спрячет, словно дракон нависнет над золотом, поддавшись страху.       Она стучит маленькими каблучками новых туфель за бешеную цену и хлопает дверью в спальню. Закрывает замок. Ударяет ладонями по тумбе с криком. Слезы брызгают из глаз, а Корбан открывает бутылку огневиски, спрятанную в ящике персоналом отеля. Будто специально для такого случая.       Потому что с каждым мгновением неподалеку он все сильнее хочет ее поцеловать. И все больше понимает, что не имеет права прикасаться к ее девственной чистоте.       Им вдвоем невыносимо. По отдельности еще хуже. Флер преследует идиотским проклятием и застревает под языком кислой конфеткой. Прилипает к небу, никак не отдернуть, не вырвать. Идеальный пазл его картины, Корбану хочется швырнуть бутылку в стену, взломать дверь и навсегда запереть ее там, где безопасно, но он сдерживает этот порыв и уступает в их игре без победителей.       Потому что в следующем ходе она все равно окажется в его постели.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.