Это бред, да?

В высоком икеевском стакане рассыпались ломкие электрические лучи. На дне поперечным сечением бликовала жидкость. По еле заметной пленке на стенках можно было вполне однозначно определить ее характер и суть. Алкоголь. Вода так тонко и так предательски по поверхностям не размазывается... Хотелось выдохнуть и выпить залпом. Выкинуть это всё из головы, почувствовать легкость освобождения и не думать больше. Самообман — мыслей станет только больше, и их тяжесть никуда не исчезнет. Так зачем? Попытка сбежать вникуда приведёт его только ко давно знакомой койке клиники. Мама станет плакать, отец прекратит шутить. Снова разобьётся то семейное теплое, что так долго лепилось, выстраивалось, бережно взращивалось. Да не будет он этого делать. Было бы из-за чего убиваться тут! Формально ничего страшного не случилось. Ничего такого, чтобы он сидел сейчас и страдальчески уговаривал себя не пить. Формально — да вообще ничего не произошло. Пшик, даже говорить не стоит, даже переживать не о чем. Просто его парень танцевал с другим. Подумаешь, трагедия. Даже не в обнимку они стояли ведь там, не впритирку, а с расстояния вытянутых рук, как в начальной школе! Он не застал его в постели с кем-то, нет, он даже не застал его целующим кого-то. А даже если бы застал, они ведь взяли паузу, и значит, почти свободны… Но нет. То, что он увидел было очень невинно, по-детски невинно и наивно и во всех смыслах прилично. Виктор просто танцевал. Просто смотрел. И здесь всё становилось совсем не~просто. Что можно выразить взглядом? Что можно увидеть во взгляде? Да ничего! Набор мимических шаблонов, уголки глаз, уголки губ, угол наклона головы и линия бровей. Так почему тогда так пробрало, что наблюдать это Бенджи не смог? Ни наблюдать, ни говорить, он ведь просто сбежал оттуда. Сбежал, желая не позволить себя догнать. Да и что он мог сказать, кроме того, что идиот? «Мне не понравилось, как ты глядишь на него»? Бред же. Такой же бред, как так долго мечтать о близости, так много обламываться по углам и подсобкам, но приехать в отдельный домик на природе, чтобы наконец-то остаться наедине, чтобы наконец-то получить возможность реализовать вполне конкретное желание, но услышать: «давай просто так лежать всю ночь». Такой же бред, как быть стыдливо выставленным из квартиры за то, что посмел любить, посмел выразить это самым честным и самым чувственным образом. Такой же бред, как обидеться на умолчание про давно закрытую проблему с алкоголем, как будто это то, чем хочется гордиться и о чем хочется рассказывать. Такой же бред, как назвать его «белым» и посчитать это чуть ли не корнем проблем. Такой же бред, как сказать: «люблю тебя», а через несколько дней смотреть на кого-то другого ровно с тем же выражением лица. Мальчик с невинной улыбкой, слишком милый, слишком боящийся обидеть всех вокруг. Что же ты творишь и как мне со всем этим теперь быть? Он ведь действительно пытался оставаться чутким и понимающим. Не давил, не настаивал, не требовал ничего, ни каминг-аута, ни секса. Довольствовался тем, что имеет. Был тёплым и близким, любящим. Просил только уважения — так не к себе даже, а к нему самому — чтобы его собственная семья приняла его, а это невозможно, пока ты воспринимаешь, как должное, что мать кривится от одной мысли, что её сын гей. А вот теперь он, Бенджи, чувствовал себя таким лишним в жизни Виктора, в этих отношениях, которых и нет уже почти, одна шелуха. Ощущал себя таким ненужным и мешающим, чужеродным. Потому и ушёл, наверное, тогда, не стал мешать никому наслаждаться вечером. То, что больно было это видеть, только его проблемы, так ведь? Так он и справится с ними самостоятельно, не вопрос. Бенджи поднялся со стула, подхватил стакан, покрутил его в пальцах, снова разглядывая переливы и пересечения лучей. И вылил содержимое в раковину. Включил воду, постоял ещё немного, послушал шум воды, а потом нырнул головой под ледяную струю. И не сразу услышал, как стучат во входную дверь.