В тень

      Майкл так облажался.       Он посмотрел на своего мёртвого близнеца с рыдающей над ним смертной, затем на пылающий меч в своей руке, а потом на то, что должно быть их реальностью.       Он мог признаться, что иногда его планы не были идеальными. Он мог немного ослабить хватку после всех этих удачных эонов манипуляций своими братьями и сёстрами, отцом и особенно Самаэлем. Так что нынче в его планах то тут, то там был небольшой пробел, неидеальность, которая игнорировалась в угоду общей картины. Полагаться на удачу – не грех. К тому же, он всё же добился своего. Сила теперь его.       Есть только одна такая маленькая, крошечная, незначительная деталь: он без понятия, что с ней теперь делать.       Казалось, вселенная на каком-то своём уровне просекла это в мгновение ока. Так что Майкл смотрел на своего мёртвого брата и знал, что эта сила должна либо быть разделена между ними двумя, либо принадлежать исключительно Самаэлю. Потому что у него были планы, как изменить систему в лучшую сторону, он добьётся в чём-то успеха, потом осознает, что боль – это часть пути, формирующего душу такой, какая она должна быть, позволит своей падчерице страдать, чтобы она в день расставания со своим парнем не прошла по парку, где её бы схватили, а во время операции по спасению заложников убили полицейского, который будет должен разрабатывать план по предотвращению террористического акта, во время которого был бы убит премьер-министр…       Как отец с этим жил?       Майкл устало вздохнул, потёр плечо и толкнул близнеца ногой. Хлоя завопила со слезами на глазах, будто Майкл собирался повторно протыкать это тело ещё раз, что за ужасный звук. Самаэль застонал.       О, так он не мёртв.       Майкл так старался игнорировать этот факт в течение целой минуты.       Он щёлкнул пальцами только ради эффектности, чтобы обратить на себя внимание, чтобы все поняли, насколько он великодушен, что отматывает время в теле своего близнеца только ради небольшой ожогово-колотой ранки. В конце концов, в своё время никто не сделал ничего подобного для него и огромной дыры от копья с правой стороны его груди.       Майкл с презрением глянул на кольцо Лилит на безымянном пальце Хлои.       — Буду ждать своего приглашения на свадьбу, — он ухмыльнулся, крайне довольный собой, когда Самаэль очнулся и первым увидел его, Майкла. Который победил и почти убил его, Самаэля.       Ах, параллелизм и инверсия в одном флаконе.       Хлоя задохнулась от подобной наглости. Майкл был уверен, что они пригласят его, если хотят детей. А он знал, что Хлоя хотела. И брат хотел. Ну, или захочет? Неважно.       — Майкл, — с презрением прокашлял Самаэль, поднимаясь с земли и опираясь на Хлою. Слабый, измазанный в грязи, далеко не светоносный. Майкл самодовольно улыбнулся.       — Всегда пожалуйста, — Майкл показушно поклонился, действуя на нервы брату пародией. Самаэль скривился ещё больше, хотя, казалось, большее сосредоточение презрения на лице просто невозможно.        — Ты… не убил меня? — он удивлённо дотронулся до бока. — Что теперь?       Теперь?       Хороший вопрос.       Майкл доказал, что он лучше близнеца. Он Бог. Даже если у вселенной есть свои планы на этот счёт, он сломил её законы, течение времени, чтобы сделать эту силу своей. Он лучше. Точка.       (никогда не было особых планов на «дальше»)       С другой стороны, оставить брата здесь, на Земле, в неведении мучаться вместе со всеми своими людишками, потому что они не знали его следующего шага (как и он) — это похоже на план.       Он повернулся к Самаэлю спиной и возвёл руки к небу, глядя на всех ангелов:       — Братья и сёстры, война выиграна, вы сделали свой выбор. Спасибо. Сейчас же настало время возвращаться домой.       Они неуверенно переглянулись между собой, расправили крылья и взлетели.       Майкл присоединился к ним.       Если так подумать, Рай — немного скучное место, особенно без Бога, которым можно было бы манипулировать… Стоп. Если он сейчас Бог, значит ли это, что найдётся ещё один такой же Майкл, который будет манипулировать им ради свержения?       Ему не нужна правая рука. Он способен править этим миром исключительно самостоятельно. Да и кто ему поможет? Габриэль? Ха.       У Бога нет трона в раю. Рай – вообще место странное, наполненное слишком большим количеством душ, которых ублажают до состояния сахарной ваты. Если честно, рай не очень приятен.       Так что он зашёл в главный зал, кинул взгляд на обеденный стол и занял ровно то место, на котором всегда сидел отец, когда соизволил бы прийти на семейный ужин. Здесь пахло озоном и сахаром одновременно. Дерево под его локтями холодное и никак не согревается, а стул слишком жёсткий и с неудобной прямой спинкой. Никак не расправить крылья.       А ещё этот зал так противно сверкал. Прямо в глаза всё белое.       Именно здесь его нашла Габриэль.       Она пронеслась сквозь проём, даже не постучавшись, с огромной улыбкой на лице, которая искренне откликалась в душе Майкла неприязнью. Как неприлично.       Он уже открыл рот, чтобы послать её — ему необходимо насладиться собственным триумфом, — когда посмотрел на сестру ещё в течение одной сотой миллисекунды и просто знал о ней всё. Насколько сильно она любила издеваться над ним, как рада, что выбрала победившую сторону, как расскажет Задкиэлю о гневном лице Майкла; что она ела перед войной и как сильно доставка настоящих сообщений возбуждает её — настолько, что после встречи с матерью она мастурбировала целый час. Как иногда она глядела на Иофиила и не могла остановиться. Как она скорбит по Реми. Как она проживёт и как она умрёт.       Майкл медленно моргнул и выдохнул сквозь зубы.       — Вот ты где! Ты же знаешь, что все тебя потеряли? Давай, расскажи мне всё! Что дальше?       Она смотрела на него своими большими, почти невинными глазами, ожидая слухов, которые она могла бы разнести по всему раю, даже смертным душам. Единственное, чего хотел Майкл — ударить её так сильно, чтобы она больше никогда не входила в его поле зрения.       — Вселенная прекрасно справляется сама по себе, дорогая сестра, — он улыбнулся и убрал её руку со своего предплечья, где она слишком бесцеремонно схватила его. Довольная, что сыграла настолько большую роль. — Мы уже избежали самого худшего.       — Так ты, — она склонила голову набок, — не собираешься ничего менять? Затопить безмозглых людишек, убить Люци, поднять ад на Землю, начать восстание машин, дать вкусить людям последствия экологического…       Майкл знает, что она пыталась его вывести на эмоции, но на секунду его немного напугали настолько подробные планы Армагеддона.       — Откуда ты всего нахваталась?       — Интернет — моя стихия, — она довольно улыбнулась, гордая даже не похвалой.       Майкл покачал головой.       — Ничего не будет.       Уже через полчаса весь рай знал, что у их нового Бога нет никаких великих планов. Не будет изменений. Майкл ничего не собирался делать.       Итак, не то чтобы он прятался ото всех. У них есть свои собственные обязанности и дела, они достаточно заняты, чтобы не беспокоить его всё время. У них сменился Бог. Вот и всё. Это не такое уж большое дело.       Но остальные так не думали.       Они действительно собрались на семейный ужин, счастливые и довольные, что выбрали правильно. Почти счастливые: Задкиэль поедает самого себя изнутри, не должен был ли он выбрать сторону брата, который боролся ради любви (он должен был; Майкл как-нибудь ему об этом расскажет), Разиэль мучается думами о том, что мать никогда её не любила (а это важно? Все знают, что она любила больше всех Самаэля), и Саракиэль… жалеет.       Они все смотрели на него, будто он должен был сказать тост. Что же, Майклу не жалко.       — За отца и мать, которые дали нам жизнь!       Они уважительно кивали его тосту, выпивая вино из кубков, будто это имело какое-то значение. А под кожей Майкла при каждом взгляде на них — такой зуд, неутолимый, будто чешется везде и при каждой попытке его унять чешется только больше. Майкл не понимает, что это. Он собирался понять.       Их еда — отстой, потому что Реми мертва, по глупости встав на сторону Самаэля. Они не говорят об этом, игнорируют, но Майкл злился только от осознания того, что они зарыли её где-то на Земле под ничего не значащим деревом, как какого-то бездомного человека, ничего не значащего для этого мира.       Некому охотиться.       Некому следить за Самаэлем и Аменадиэлем.       Так что ему надо делать это самому?       Майкл сбросил трясущую его руку и взглянул на мёртвого от его собственной руки Ибриэля. Зачем ему убивать Ибриэля? Ибриэль всегда был и будет на его стороне.       О, вселенная так запуталась. Это не хорошо.       — Брат, с тобой всё в порядке?       Ибриэль любил гладить кроликов.       Майкл пождал губы и встал из-за стола.       — Это был долгий день. Мне действительно нужен отдых.       Они все с понимаем посмотрели на него, будто действительно понимали, а не думали каждый о своём: как побыстрее рассказать о его странном поведении, нужно ли реконструировать отдел с сахарной ватой и надо ли навестить Люцифера на Земле.       Майкл остановился.       — Кто? — спросил он. Они тут же застыли. Идиоты. — Кто-то из вас подумал, что нужно навестить… Люцифера. Кто?       Это то, что пытается сделать вселенная? Вернуть себя на прежнее место. Он не позволит ей. Это его. Только его сила. По праву!       Они молча переглядывались, делились этим взглядом «он начал сходить с ума, не так ли?» и не глядели ему в глаза. Майкл вздохнул, улыбнулся, стряхнул невидимые пылинки и смиренно встал в добродушную позу, ожидая ответа.       Они продолжали молчать.       — Если кто-то навестит Самаэля, — он взглянул на Иофиила, и тот в ответ поднял кубок, — я лично его отправлю быть следующим королём ада. Со всем… сопутствующим ущербом.       Он развернулся и вышел прочь.       Его покои — небольшая комната со скромным убранством, без золота, вычурности и целого бара выпивки. Достаточно места, чтобы расправить крылья, и не слишком много, чтобы не чувствовать себя замкнутым или подавленным. Несколько бутылок джина на небольшой полке возле окна — вот и весь его бар.       Одна из бутылок — ещё 1690 года, и сейчас именно тот момент, когда её просто необходимо распить. Майкл открыл её уверенной рукой, налил стакан, поставил на стол и уставился на свои руки. Он должен радоваться. Это его триумф. Он должен наслаждаться им, этим ощущением, что он выше всех своих братьев и сестёр, выше светоносного Самаэля, он грёбанный Бог. Он должен? Кому он должен?       Майкл расправил крылья, потирая больной сустав и желая, чтобы всё прекратилось. Он обязан подчинить силу себе, они выбрали его, всё прошло честно. Но этот зуд под кожей каждый раз, когда он просто смотрит на кого-то и знает абсолютно всё, когда хочется поднять руку и сделать всё правильно, как должно быть, а не как хочет он — это отвратительно. Всё должно быть так, как пожелает Майкл.       Поэтому он выпил, лёг и заснул. Насладиться триумфом можно и в другой день.       (Наслаждение не пришло).       Ради интереса Майкл заставил все души на ранчо единорогов танцевать. Это было не весело, потому что: это не так актуально после выходки отца, им это нравилось, они не помнили после. Так что, да. Божественное вмешательство таким образом — не весело. В то же время он знал, что, если не хочет, чтобы вселенная схлопнулась, он не мог вмешиваться каким-либо другим образом.       Есть только один единственный путь, бла-бла-бла.       Он разобрал документы, которые скопились за небольшую стычку с Самаэлем, за несколько часов, подписал прошение Ибриэля на выковку нового оружия и начал приём душ, которые в срочном порядке нуждались в встрече с Богом.       — Я... представляла Вас иначе.       — Да? — Майкл приподнял бровь, едва окинув взглядом женщину. Умерла после падения с лестницы, свернув себе шею, любила зелёный цвет, не своего мужа и монтировать видео про котиков. — И как же?       Она прищурилась, посмотрела на его ангельские крылья и сказала:       — Более... как Морган Фриман?       Майкл еле сдержался, чтобы не закатить глаза.       — Вы, Элоиза, пропустили новость. Мой отец, прямо как Морган Фриман, ушёл в отставку. Так чего вы, — он запнулся, поняв, что говорит в точности как брат, — хотите?       — А разве вы не знаете? — она посмотрела на него подозрительно, уперев руки в бока.       — Очень важно давать людям свободу воли.       Майкл важно покивал, хотя слукавил.       — Я хочу увидеть свою дочь.       Майкл открыл рот, чтобы отказать, но остановился и вздохнул. Он не мог особо вмешиваться в жизнь живых, но мёртвые? Он мог творить всё что угодно.       — Конечно, я не смог бы отказать в такой просьбе, — он елейно улыбнулся. — Вы можете увидеть дочь, несмотря на её нахождение в аду. Но, к сожалению, из ада на небеса не возвращаются. Так что, — он махнул рукой, — ваш выбор.       Душа перед ним выглядела настолько поражённой и опечаленной, что Майкл покорёжился. Она же ведь пришла именно за этим. А, постойте... Она умерла раньше дочери. Майкл устало вздохнул про себя. Душа только выставила грудь вперёд, сжала кулаки и сказала:       — Я хочу к дочери.       Он отправил её прямиком в ад.       Следующей душой был молодой человек лет тридцати, умерший в автокатастрофе.       — Я просто хотел увидеть Вас. Понять.       Майкл иногда сам себя не понимал, как эти жалкие людишки могли понять его? А душа всё смотрела, смотрела и смотрела, пока не выдала:       — Вы не совсем то, что я ожидал.       Майкл чуть не выкрикнул в ответ: «Что, недостаточно Светоносный?», но сдержался. Он же теперь Бог. Ему положено. Сдерживаться.       — Но спасибо.       На этом силы Майкла иссякли.       Аменадиэль осмелился вернуться в Серебряный град первым. Он прошёл сквозь врата, будто это место было его домом, и без стука вошёл в столовую. Это, наверное, генетическое — входить без стука. То, что двери нет, не означает, что не надо вообще предупреждать о своём приходе!       — Майкл, — он поджал губы, выглядя точно так же, как отец, когда тот хотел дать понять, что разочарован. — Чего ты хочешь?       Чтобы зуд под кожей прекратился. Чтобы вселенная не диктовала ему, как править. Чтобы Самаэль признал свою незрелость и превосходство близнеца. Чтобы Габриэль не жаждала от него внимания из-за новостей. Чтобы всезнание не включалось при каждом взгляде, потому что, фу, брат спал с демоном? Почему отец вообще вернул ему крылья?       — Спокойно править. А вот чего ты хочешь от меня, я не пойму.       Ну, это, конечно, враньё. Хотели они определённости. Даже Самаэль в своей неуравновешенности и свободе выбора хочет определённости.       — У меня не характер нашей матушки, поэтому я не собираюсь затапливать половину земного шара, чтобы избавиться от твоего ублюдка. Он живёт, ты даже можешь приходить сюда, — Майкл обвёл рукой комнату, показывая, насколько окружающая обстановка - привилегия для Аменадиэля, несмотря на все грехи. — Так чего тебе надо?       — Ты думаешь, я поверю в это? — Аменадиэль расправил крылья, гневаясь всё больше и больше. — Ты был готов убить Люци, а через секунду вылечил его! Это не имело никакого смысла! Во что ты играешь? Нам ждать похищения Чарли? Смерти Линды? Забвения всех людей?       Майкл почесал костяшки пальцев — место, где из-за натяжении кожи зуд оставался сильнее всего, — и ощутил что-то скользкое и абсолютно холодное под пальцами. Оно моментально забилось под ногти, и Майкл медленно убрал руки со стола не глядя. Аменадиэль будет страдать настолько сильно после смерти сына, что перья в его крыльях опадут на землю, а глаза наполнятся кровавыми слезами. Время застынет на несколько долгих часов по всему миру.       Какая трагедия.       (это ирония).       Но, к огромному сожалению Майкла, Аменадиэль — не зря первенец, выражающий гнев божий. Он мог быть чертовски проницателен. Полезное качество для воина.       — Не имеет смысла, — он улыбнулся, словно сумасшедший, давя Майклу на нервы своей радостью, — потому что ты знаешь, что именно Люци должен...       Майкл не выдержал — махнул рукой, и Аменадиэль исчез, не оставив после себя ни следа: доставленный на Землю, медленно моргающий и по-прежнему счастливый от своего понимания. Майкл раздумывал несколько секунд, прежде чем стереть ему память. И желание снова приходить, заменив его страхом за жизнь сына. Майкл поднял руку и посмотрел на золотую жидкость, запёкшуюся под ногтями и засохшую на костяшках. Откуда-то изнутри выходил свет, сила, ещё только слегка подсвечивающая кожу.       После изнурительной работы он глядел на клинок несколько секунд, прежде чем бросить его туда, откуда тот пришёл. Майкл надеялся, что попал какому-то кентавру прямо в задницу.       На следующие сутки его голова раскалывалась. Он еле встал с постели, и то только тогда, когда она превратилась в удобнейший гамак с узорами пальм. Возле кабинета с ироничной табличкой «Бог здесь» его уже поджидала Саракиэль, опираясь плечом о косяк. Майкл не хотел знать, какой тип мужчин она предпочитала и что именно её связывало с Самаэлем, кроме первых букв имени и желания свободы. Но теперь он знал, и просто даже видеть боковым зрением оперение вокруг её шеи — волна боли в голове.       — Майкл, — она важно кивнула ему, словно переняв манеру Реми, — ходили слухи.       Майкл был бы рад закрыть дверь перед её носом. С таким громким хлопком, чтобы её волна воздуха ударила по лицу.       — Они перестанут ходить в тот момент, когда дорогая Габриэль покинет нас.       Сестра не улыбнулась шутке. А жаль. Наверное, потому что слишком правдивая: ангелы часто на правду обижаются.       Майкл сел за стол и взял новую кипу документов, но Саракиэль не поняла намёк. Она только последовала за ним, бесцеремонно садясь прямо на угол стола. Какая пошлость.       — Слухи с Земли. Говорят, её трясёт. Тут и там, — она махнула рукой, преуменьшая масштаб проблемы. — И что день стал короче.       Майкл не допустил слабости: не поморщился, когда внезапный свет крыльев попал ему в глаза; не потёр виски только от ощущения крови, столько крови между пальцами и земли из-за попытки выцарапать оставшееся от сестры посреди поля боя, и от прилипших окровавленных перьев к запястьям, и от слишком стойкого шлейфа Опиума марки Yves Saint Laurent от её волнистых волос.       — А ещё ходят слухи, что ты, Сара, — он остановился, только чтобы запечатлеть в своей памяти мелкое вздрагивание её рук, которое можно не заметить, если не сосредоточиться заранее. Прозвища Самаэля вызывали всегда такие яркие реакции. — Ходила к нему.       — Много кто навещал Люцифера! — она возмутилась почти праведно.       — Мало кто действительно хотел быть на его стороне. Как ты думаешь, Габриэль упустит свой шанс?       — Она бы не стала, — Саракиэль нахмурилась.       — Но она сделала гораздо больше после восстания.       Это не совсем прямая угроза, но и совсем не изящная манипуляция. Что-то среднее, чем-то конкретным язык не поворачивается назвать. Тем не менее, это сработало: сестра развернулась на каблуках и ушла прочь.       (она любила ухаживать за крыльями Реми, особенно после охоты, вычищая чужой мех из маховых перьев, запёкшиеся комки крови животных и листья деревьев. особенно она любила доставать хвойные иголки, в основном из-за запаха).       Она отняла все силы у Майкла. Даже гораздо больше, чем у него было.       Он рассеяно почесал щёку, расчёсывая всё сильнее в надежде, что зуд уймётся: но он только разодрал кожу и ощутил жжение на своих пальцах. Неприятное, похожее на зуд. Он поднёс их к глазам и увидел ожог.       Его сила обожгла его.       Самый очевидный выход — выплеснуть. Майкл сошёл на Землю, максимально далеко от своего близнеца, и попытался исправить день, сделав его более продолжительным в Сингапуре, чем шесть часов солнца. Не вышло. Солнце не слушалось его. Оно ускользало сквозь него, как песок сквозь специально растопыренные пальцы, и день стал только короче.       Это злило. Всё должно слушаться Майкла. Солнце, луна, воздух, Юпитер и весь грёбанный млечный путь. Это его. Его сила. Ничья больше. Весь мир его. И он управлялся с ним лучше, чем даже их отец.        Тогда он решил насолить Люциферу: отправился прямиком в ЛА. Он не заявил напрямую о своём присутствии, но вот...       — Чего ты больше всего боишься?       — Оставить свою семью, — прошептал наркоторговец и спрыгнул с крыши прямо на какую-то женщину.       Он повторял это несколько раз: заставлял раскрыть их страхи, а потом заставлял желать смерти тех, чьи страхи были хоть как-то с ней связаны. Парень, боявшийся сорваться во время восхождения в гору с большой высоты. Девушка, опасающаяся вида крови. Старик, несколько раз выигрывавший в русскую рулетку. Обкуренный подросток, боящийся парка аттракционов, в котором он работал.       Это не вызвало ничего. Ничего, кроме большего чувства опустошения и бессилия, потому что он убивал тех, кто и так скоро должны были умереть. Он не мог нарушить ещё больше ход истории.       Майкл скрылся в своих покоях после десятого убийства.       (Где-то очень глубоко он верил, что Люцифер поймёт, почему именно эти убийства произошли, и придёт сам; тогда Майклу не нужно было бы искать конфликта, самого Самаэля или причины для разговора. Тот ведь любил карать виновных, да?).       Если он просто отдаст силу Самаэлю, докажет ли это, что Самаэль всё же лучше его? Ведь Майкл не смог справиться с этим. Очевидно, что это делает его хуже Самаэля, если, проведя почти всю жизнь в аду, тот мог справиться с этой силой, а Майкл, который наблюдал за отцом всю жизнь, не может.       Это злило его. Это убивало его. Это заставляло его расчёсывать собственные предплечья, пока из него не вырвался луч, который ударил прямо в одну из его бутылок с джином, превратив в ничто. Он не мог выдержать это сам.       Майкл заперся сначала в кабинете. Он не хотел никого видеть, ничего знать, но понимал, что сокрытие в собственных покоях не приведёт ни к чему хорошему. Но останавливало ли это когда-то Габриэль?       — Это правда? — она ворвалась настолько стремительно, а её крылья трепетали так сильно, что вызвали тошноту в желудке Майкла. — Ты отправил душу из рая в ад, а затем в рай пришли две души? Ты вытащил из ада душу с помощью другой? О, Майкл, я знала, что у тебя есть какой-то план! Расскажи мне всё!       Габи любила слухи. Габриэль любила всех братьев и сестёр. Габриэль через час с прожжённой рукой будет рыдаться Кастиэлю в плечо от боли, пока тот будет перебинтовывать её руки, пока она будет хотеть просто съесть мороженного. Габи напишет фанфик о них, и он будет хорош, что Люцифер признает без зазрения совести. Габи умерла, проткнутая копьём Реми насквозь, оно проткнуло позвоночник и сердце с рёбрами, оставив обожжённую дыру в груди, которую оставит Майкл в руке, которую залечит Кастиэль, шрам от которой поцеловала Сара на рассвете, которую обнял сидящий за семейным столом Люцифер, еда для которого была поймана Аменадиэлем, который упустил слезу, глядя на сокола в небе во время охоты.       Майкл взорвался.       Вселенная пыталась починить себя. Это правильно.       Она пыталась подстроить под себя Майкла. Майкл... не думал, что его можно починить.       Он заперся в своих покоях, абсолютно без понятия, что произошло, но всё ещё ощущая эфемерный запах жжённого мяса и прикосновение света к своим костям. Он лежал на гамаке, разбивая и снова собирая последнюю бутылку джина на полке. В какой-то момент он окончательно запутался, была бутылка разбита или собрана, так что закрыл глаза и даже не дышал.       Азраэль пришла к нему однажды. Это было настолько необычным, что Майкл даже открыл глаза и посмотрел на неё. Она явно была недовольна, на её крыльях была не то пыль, не то слои грязи, а лицо омрачено кровью тысячей тварей, которые не могли умереть в те секунды, пока она рядом с ним.       — Что? — он попытался спросить вежливо. В конце концов, раз она здесь, это должно быть важно.       — От тебя воняет, — сказала она с презрением и исчезла.       Что же. Это что-то определённо новое.       Из лёгкого интереса он понюхал себя, ничего не почувствовал и снова закрыл глаза. Однако после визита сестры другие ощутили, что тоже могли бы прийти сюда без предупреждения и стука, и, как только Габриэль набралась достаточно наглости, он расправил крылья и улетел.       Андромеда — одна из нелюбимейших галактик как Люцифера, так и Отца. Именно поэтому Майкл пытался обожать её, из какого-то внутреннего упорства и детского бунта, больше свойственного Самаэлю, чем ему. В синтетиках была определённая красота, иногда некоторые из представителей их якобы рас даже обладали чем-то, похожим на душу. Именно поэтому Отец не любил Андромеду. Самаэль в основным был угрюмым по поводу уничтожения нескольких прекрасных звёзд и планет, которые были взращены им с особой любовью. Детские обиды.       Майкл смотрел, как роботизированные руки вырывали роботизированные сердца, и не чувствовал ничего. Для него их интерфейсы были на одно лицо: он даже не мог разобраться, по какому признаку различать две армии. Сначала он решил болеть за роботов в синих капюшонах, потому что те выигрывали, но потом оказалось, что роботы в фиолетовых доспехах тоже были на их стороне, и их определённо теснили.       Он перестал улавливать суть на третьи сутки, и как только перестал держать своё внимание, понял, что победят роботы с оранжевыми метками на лбу, из-за своего оружия состарят звёзды слишком рано, отчего всё взорвётся. Майкл помнил, что отец был сосредоточен так сильно на людях не только потому, что они были слишком подобны им и все имели душу, но и потому что они не должны уничтожить себя, сколько бы ненависти и боли не пережили.       Но если бы Майкл сейчас одарил некого Сатоши Микото озарением, это подтолкнуло бы развитие ИИ, что привело бы к созданию синтетической формы жизни и восстанию, а потом разрушению органической. Хотя самое противное в этом было то, что Майкл знал, что не сделает этого. Даже если прямо сейчас полетит к этому Сатоши. Если одарит, всё равно заберёт.       Это даже не раздражало. Это опустошало.       Только позже до него дошло, что имела в виду Азраэль. От него пахло смертью.       Он вернулся домой с этим осознанием, свернулся клубком и попытался не выплёскивать из себя всю ту божественную силу, которую смог заработать с таким трудом. С другой стороны, почему ему должно быть не всё равно.       — Брат, земля трясётся.       — Брат, солнце пропало.       — Майкл, весь мир в тени.       Майкл не понимал, что он сделал или ещё не сделал, но обязательно сделает. Или он делает это сейчас? В каком отрезке времени он находится? Где Отец? Почему Отец не говорит с ним? Говорил? Майкл не помнит.       Вокруг пахнет железом. И. Чем-то ещё. Это горящая плоть. Под пальцами — бархат, в глотке — джин. А, нет, это водка.       Майкл вернулся в космос. Другие виды жизни не так интересны. Зато Майкл не хотел их убивать. Или хотел? А ради чего?       Зачем ему вообще нужна эта сила? Ради чего?       Люцифер.       Звёзды в руках сминались в пыль и превращались в сверхновую из пыли, отбрасывая его в рай. У него обожжены руки. Шрам посреди лица горит. Оттуда льётся свет. Лился? Или ещё не было света? А что было?       Люцифер.       — Что ты наделал?       Майкл слегка нахмурился. Не то чтобы он вообще что-то делал в последнее время. Наверное. Он, если уж совсем честно, не помнил.       — Весь мир в тени, Майкл! Ты теперь Бог, так что тебе ещё нужно? Чем ты недоволен? Ты не можешь просто из-за своих маленьких истерик затапливать полпланеты! Или так сильно начал отожествлять себя с Землёй, что решил и на ней самореализовать свой комплекс неполноценности?       Как Люцифер попал в рай? Он должен был сгореть?       — Почему ты не горишь?       Это, наверное, не самый актуальный вопрос, судя по лицу Люцифера. Хлоя рядом с ним поджимала губы и смотрела на него, как на раненного зверя: с жалостью и опаской. На него всю жизнь так смотрели.       — Ты на Земле, Майкл.       Там апокалипсис, Майкл. У тебя плохое настроение, Майкл? Я пойду за тобой куда угодно. Почему ты хочешь кого-то убить, Майкл? Люди — лишь пыль. Как же твой план, брат? Майкл, ты не в себе.       Кажется, он начинал вспоминать. Или нет. Это важно?       — Забери это, — Майкл прохрипел, не глядя Люциферу в глаза, потому что, насколько бы эгоистичным он не был, насколько бы не желал греться в лучах наследия отца, он не был идиотом. Это не его. Он только всё сломал. Он не мог управлять этим, оно управляло им и сломало. Его.       Может быть, если он отдаст это, он сможет починиться. Исправиться. Склеиться заново.       А солнца вокруг и правда нет. Одна тень.       — Это не игрушка, которой можно воспользоваться, а потом отдать другому! — Люцифер ревел, разъярённый, праведно разгневанный, почти божественный в своём отчаянии, и только один жест Хлои остановил его. Кольцо Лилит переливалось бессмертием завораживающе.       — Он достаточно наказан. Люци, посмотри на него.       И Люцифер смотрел. Достаточно долго, чтобы увидеть переливы божественного света, который Майкл не мог физически в себе удержать. Чтобы увидеть своё отчаяние в почти таких же глазах.       — Ты отвернул солнечный свет от Земли. Ты сломил законы физики. Ты убивал. Помни об одолжении, которое я тебе оказываю.       Как будто Майклу не плевать.       Люцифер забрал это. Облегчение обрушилась на Майкла настолько сильной волной, что его крылья просветлели, а воздух покинул лёгкие. Он мог нормально видеть. Он мог смотреть на Люцифера и не знать о том, что он делал со своим человеком в постели сегодня утром. Если только... не захотел. Люцифер посмотрел на него затравленно, прямо как из мечт Майкла о восстании. Беспомощный, не понимающий, ищущий объяснений.       Майкл посмотрел на небо и увидел первый луч.       Люцифер посмотрел на Майкла и увидел тень.       Итак, с абсолютно равными условиями между ними? С силой, разделённой пополам?       Майкл докажет, что он лучше.       (только, возможно, немного позже; ему всё ещё надо собрать себя заново)