шёпот в темноте

      У Серёжи в голове набатом стучит птицево игорьигорьигорьигорь, сводит с ума, полыхает рубиново-гранатовым огнём, заполняет желудок кипятком и лёгкие — паром, растекается плавленым золотом по костям. Чужая (его) одержимость пробирается червями между извилинами, шевелится и зудит, переполняя его.       игорьИгорьИГОРЬ       У Птицы крылья трепещут от волнения и когти скребут по прутьям клетки, пытаясь перехватить контроль, чтобы броситься прочь, к небольшой квартирке с пустым холодильником и совершенно потрясающим окном, вид из которого заслуживает того, чтобы его нарисовать. Птица шумно дышит, раздувая ноздри, прокручивает в голове каждую миллисекунду встречи с Игорем, каждый его вдох, взмах ресниц, улыбку и взгляд, прикосновения, грубые и жёсткие, но не ставящие цели причинить боль, даже тогда — никогда.       У Птицы вместо глаз — светлячки, они мерцают предвкушающе и жадно, и Серёже страшно.       Страшно за себя, за Питер, за Игоря — светлячки заведут Игоря в болото и утопят, оставшись единственным светом, отняв всё и всех, чтобы не смел смотреть ни на кого другого смотри на меня только на меня игорь смотри на меня видь только меня       Серёже страшно — он дрожит и плачет, вспоминая сильную и тёплую ладонь Игоря, сжимающую его почти нежно, а Птица слизывает слёзы и урчит, упиваясь этим прикосновением, этой натянувшейся связью, установившейся между ними с первой встречи — но именно тогда, в казино, в блеске конфетти и шуме переполошенных людей, в тупой ноющей боли обоих, вышедшей на какой-то неведомый особый уровень. Птица царапает его плечи и шипит проклятья, ненавидя и обожая, желая Игоря так всеобъемлюще и абсолютно, что Серёжу тошнит. Разве может живое существо столь страстно и алчуще вожделеть другого? Разве может живое существо столь детально смаковать мгновения личной встречи, преисполненной адреналина от драки, не длящейся и часа, когда угроза в наэлектризованном воздухе била по нервам и заставляла кишки сжиматься?       Или они сжимались от едва сдерживаемого возбуждения — игорь да возьми меня жёстче ненавижу убью сильнее обожаю       Господи боже, Серёжа хочет исповедаться священнику и сходить в церковь на какой-нибудь обряд по изгнанию злых духов, потому что вся эта грязь и больная потребность не может жить в нём, не может быть его и на сотую долю процента, это что-то за гранью вероятностей, такого нет ни в одной вселенной —       но вот оно прямо здесь, и Игорь в его голове укладывает его на стол, грубо и жестоко, вышибая кислород из лёгких, так больно и восхитительно, что не удаётся сдержать стон.       И Птица хохочет, безумным раскалённым смехом, въедающимся кислотой в рёбра, вжимается худой грудной клеткой в спину, обдавая адским жаром, щекочет шею и щёку перьями, тычется острым носом за ухом и шепчетшепчетшепчет, пошлые и ненормальные вещи, от которых Серёжа бледнеет и краснеет одновременно, про секс на столе, про быстрый минет в отделении, которое уже наверняка восстановили, про собственнические следы-укусы на своём и чужом теле, про капли крови на царапинах, которые будет так прелестно пробовать на вкус, про мощные толчки в заднице и грубые руки, оставляющие синяки, которыми они будут любоваться в зеркале долго после, про пальцы на чужой шее, про добровольное изнасилование, про выжигание на смуглой коже своих (их) имён, про порезы на предплечьях, про золотую клетку на троих.       И Серёжа слушает, видя нарисованные Птицей образы, смутные и покрытые ментоловым дымом, но такие желанные, что он искренне пугается — Игорь хороший, Игорь не заслуживает всего этого, Игорь умный и честный, жаждущий справедливости и добивающийся её, Игорь спас его, Игорь приходил узнать, как его (их) дела       ИгорьИгорьИгорьИГОРЬ       Серёжа плачет, скрючившись, слыша презрительное «тряпка» от стен и ласковое «Серёженька» от двери за спиной. Серёжа уже ничего не понимает, он скован по рукам и ногам, заточён в ловушке, только вот рыцаря-спасителя нет и не планируется, есть только драконы, стерегущие его с недобрыми косыми взглядами и отвращением в сжатых губах, только отравленные яблоки, пускающие нечто чужеродное по венам, замораживающие разум и вызывающие ужас, только жёсткий гроб его вечной могилы, только жалящие уколы шипастых стеблей, связывающих всё тело, только холод пустого замка с равнодушием предметов, притворяющихся людьми.       Только чудовище, стерегущее его и жаждущее испить крови, разорвать на куски и зализать раны, присвоить и заклеймить, окольцевать и сожрать.       Серёжа искренне сочувствует всем тем принцессам, про которых читал в детстве, и мечтает выброситься из окна собственной башни — но чудовище насмешливо шелестит перьями и впивается когтями в плоть, болью возвращая в реальность.       ты не уйдёшь не отдам моё не опять не смей не прощу МОЁ       Серёжа хнычет, умоляет богов и дьяволов написать ему другой конец, создать принца, который сразит монстра и спасёт его, увезёт как можно дальше от высоких безликих стен и наждачкового одиночества, укроет от подозрительных глаз и недобрых шепотков, осыплет поцелуями истинной любви и разделит мир, будет засыпать рядом и просыпаться, касаться нежно и смотреть влюблённо —       и вороны на плечах каркают восторженно       ИгорьИгорьИгорь       А Птица шепчет интимно в шею, жмётся губами к виску, лижет щёку и обещает, что всё обязательно будет, что они будут счастливы и любимы, что Игорь будет любить их и заботиться, что Игорь будет смотреть только на них и никого другого, что мерзкая журналистка захлебнётся кровью, когда они перережут ей горло, что напарник, чьего имени он не знает или не помнит, будет вопить под дождём из кислоты, что все-все-все умрут, и останутся только они трое, и они будут счастливысчастливысчастливы, и вороны хлопают крыльями по углам на манер аплодисментов, и Птица благоговейно повторяет как заевшая покорёженная пластинка ИгорьИгорьИгорьИгорь, и Серёжа дрожит и плачет, теряясь в солёной воде, наполняющей комнату.       Бал кончился, красивый лоск облез, обнажая уродливые трещины и серую пыль, и нет больше платьев из тончайшего шёлка и костюмов с расшивкой золотистыми нитями — есть только белыйбелыйбелый, все одеты в белое, снежно-ослепительное, пробирающееся по глазным нервам в мозг и злостно пережёвывающее его, грызущее как собака любимую игрушку, как термиты дерево, въедливо и дотошно, но неторопливо, мучительно, и Серёжа устал от белого — на смену приходит серый, безликая серая коробка, в которую его запихивают подобно старому ненужному хламу, который непонятно, куда девать, но выбросить рука не поднимается.       Серёжу всегда считали хламом — он сумел доказать, что это не так. Что он — золото, лучший, лучше них, что он достоин уважения любви, что он не глупый, не зазнайка, не забитый ботаник. Он встретил свою фею крёстную — с чёрными крыльями, покрытыми сажей, с янтарём вместо глазных яблок потому что жизнь в них застыла и не движется он же мёртв и оскалом вместо улыбки. Фея подарила ему силу, упрочнила внутренний стержень, незримо направляла, заглядывая через плечо, но прекрасный принц не пригласил на танец — не было прекрасных, были жадные и похотливые, завистливые, а он был глупым он всегда был таким глупым почему и теперь шанса больше нет, теперь он видит правду и хочет ослепнуть, но фея держит его веки поднятыми, подцепив когтями, влажно дышит на ухо и говорит смотрисмотрисмотри, и Серёжа послушно смотрит и скулит, потому что он танцевал один в толпе уродов в прелестных масках и тонких шелках, потому что он не заметил, он обманулся иллюзиями из книжек и телевизора, он хотел на бал, забыв, что балов как в сказке не устраивают в реальности.       Реальность изувечена и больна, и бал ей под стать — с паутиной и гниющими трупами по углам, с бурыми разводами на начищенном полу, с хищными оскалами вставных золотых зубов, с нездоровым оранжевым светом и тенями, ломающимися на стенах, с изумительными нарядами и грязными телами, с мешаниной из запахов алкоголя, смерти и девственности, с мелодичной музыкой и криками отчаянной боли, с лицемерием и раком, расползающимся от одного к другому.       И Серёжа не заметил — он ступил прямиком в самую гущу, провальсировал в центр, привлекая всеобщее внимание, глядел большими голубыми глазами на лица из пластика и кружевов и верил.       А фея наблюдала через его плечо и хохотала беззвучно, дивясь его наивности, зная, что скоро позовут, что будут умолять вернуться, нуждаться столь сильно, что даже не осознавать этого — и ждать долго не пришлось.       Серёжа выброшен на обочину, его пережевали и выкинули, и рядом только Птица, который видел всё с самого начала, который знал, что такое этот бал, что ехать не стоит, что нет там принца — и Птица глумится над его беспомощностью и ведёт носом в сторону простого мента, от которого несёт чем-то знакомым и родным. Жаждой справедливости, океаном соли и разочарованием — потому что он видит сквозь маски как и Птица, а остальные не видят, и Птица в восторге       сожжём их всех вместе сожжём пусть горят ты ведь такой же да сожжём       Серёжа хочет просто домой — но дома-то нет и не было никогда, и не будет уже, песня спета, часы прозвенели двенадцать раз, полночь, вуаль спала, добро пожаловать в реальность птенчик ну как нравится а       Серёже не нравится. Серёжа в ужасе, он думает, как здорово было бы жить в игоревой квартире, работать дистанционно и готовить ужины, рисовать на подоконнике, гулять, держась за руки, и чтоб никто не знал их имён, и целоваться в темноте комнат. Птица думает, как здорово было бы очищать город вместе с Игорем от зажравшихся богачей, считающих, что им можно всё — они стали бы идеальным тандемом, парой, которая поставит Питер на колени и одновременно поднимет с них.       Но Игорь где-то далеко, а они сидят здесь — в белом в окружении серого, и чудища снуют совсем рядом, чутко прислушиваясь и готовясь ужалить.       Игорь где-то далеко.       Серёжа плачет и дрожит.       А Птица смеётся, гладит когтистыми руками и обещает — — не переживай, скоро мы выберемся отсюда, и тогда…       игорьИгорьИгорьИГОРЬ