Fragmenta glaciei

Везет человеку, которому удается уйти из этого мира живым. Уильям Клод Филдс

Шото никогда не был нормальным. Ни в детстве, полном огненной боли, раскалёнными бутонами расцветающей на теле множеством синяков и ожогов. Ни позже, когда цветы боли стали привычно-родными, а пустота в душе устрашающе большой. Ни в школе, среди мерзко-наивных и беспечных сверстников, звенящего теплом веселья, жарких ссор и примирений. Ледяной Шото не чувствовал себя нормальным. Не чувствовал себя цельным. Ему не были известны объятия любящих родителей, что отчитают тебя за опасную глупость или посмеются над мило надутыми щёчками, не было известно тепло поцелуев в лоб перед сном. Шото не был знаком нежный вкус приготовленного специально для него горячего шоколада или тёплого молока с мёдом. Он никогда не ощущал волшебства сказок, их чарующую трепетно-заманчивую тайну. Вместо ласковых поцелуев – обжигающее яростное пламя. Вместо звонкого смеха – отчаянно-злобные крики. Вместо сладости шоколада – горечь сигарет. Вместо загадочного волшебства – ненавистная жестокая реальность. Шото никогда не чувствовал себя нормальным. Он просто не понимал, что означает это слово – странный ярлык, жалкий штамп, созданный, чтобы загонять людей в несуществующие рамки. На самом деле он понимал, но не хотел понимать, ведь Шото действительно не был нормальным. Шото любил ночь: она укрывала его мглой, вечным спокойствием. Ночью отец не трогал мальчика – и ребёнок чувствовал безопасность темноты, её мягкую заботу. Шото сильнее закутывался в тонкое одеяльце, ища убежище, мечтая укрыться от внешнего мира и переживаемого каждый день ужаса плотным слоем ткани. Шото не любил свет. Как только вставало солнце, его вытаскивали из постели и гнали на тренировки: долгие, вечные тренировки, полные боли и унижения, становящиеся с каждым днём всё извращённее и ужаснее. Огонь, лёд, оружие, упражнения для выносливости, побои, крики, боль – всё это кружилось вокруг мальчика в бешенном танце; тренировки становились сложнее и дольше, времени сделать вдох не было. Отец не позволял остановиться, мгновенно ставя ожог на ещё незапятнанном участке по-детски нежной кожи – мужчина быстро приноровился оставлять такие следы, что мальчик орал от невыносимой боли, и совершенно не заботился о том, как долго они заживают. Ведь ты - будущий герой. Ты должен терпеть. Мальчик помнил, как раз за разом баюкал обожжённую руку или ногу: красная пульсирующая кожа покрывалась уродливыми волдырями, а иногда, при более сильной оплошности, была пепельно-чёрной и болела-болела-болела. Он осторожно дул на ожоги, рыдая тихо-тихо, почти неслышно – чтобы никто не услышал, не наказал за слабость – а слёзы всё текли и текли по детским щекам, мерно капая на подушку. Ведь ты - моё лучшее творение. Ты обязан терпеть. Шото ненавидел огонь. Ненавидел так сильно, что сжималось загнанным зверем бьющееся сердце; воздуха критически не хватало, пальцы леденели, а в голове стоял неразборчивый шум. Ненавидел так сильно, что отказался от половины своего естества, своей души. Отказался от половины своей причуды. Он замерзал. Замораживал себя внутри, чтобы потом рассыпаться тысячей, миллионом ледяных зеркальных осколков, отразивших бы его агонию острыми, испачканными кровью краями и неясно-пустым отражением. Шото умирал. Юноша выкурил уже третью за вечер сигарету и, стряхнув пепел в распахнутое настежь окно, потушил её об подоконник, оставляя очередной тёмный след на дереве. У Шото была огромная, полная страха и отчаяния, душа. Она кричала, она молила о помощи, но крики не смогли пробиться сквозь толстый слой холодного льда. Шото кричал, но никто его не слышал. Когда мальчик был маленьким – когда он ещё не заледенел – он мог мечтать. Мечтать о полёте. Сердце гулко стучалось в груди. Хах, как же это, всё-таки, глупо. Шото Тодороки встал на подоконник и, ни секунды не колеблясь, шагнул вниз. Мерцающие огни ночного города приближались, и вот уже звёзды встречали его в приветственном поклоне. В ушах шумел ветер и какое-то безумное чувство восторга. Лёд треснул, и чувства неровными клочьями вырывались из раненого сердца. Мальчик закрыл глаза и наконец-то искривил губы в чём-то, напоминающем улыбку. «Ощущение полёта… завораживает.» Изломанный труп лежит на тротуаре, на мёртвом лице навсегда застыла неестественная улыбка. Ледяной мальчик разбился на осколки. Он никогда не был нормальным. И больше никогда не будет.