дары приносящие

В последнее время Итан не всегда может сказать, почему именно он что-то делает. Он не сходит с ума, нет, хотя иногда кажется, что близок к тому, — напротив, совершенно обычный, мечтающий жить заурядной жизнью Итан Уинтерс смиряется с безумием мира вокруг него. Поэтому, когда он возвращается на фабрику Карла Гейзенберга — его партнера, его… определенно близкого совсем не человека, — Итан старается не думать о том, как он невольно улыбается. Ему приятно возвращаться в эту захламленную конуру, где теплее и светлее, чем в промозглой разбитой деревеньке. А еще Итан притаскивает Карлу какой-то странный обломок — окристаллизованное сердце. Он сам не понимает, что именно заставляет прихватить это. Сначала Итан думает загнать его Герцогу, тот любит подобные безделушки, а потом решает, что, может, Карл ему что-нибудь расскажет про образование этих странных хрустких кристаллов. Может, они помогут им… Итан почти уверен в том, что его дочь — и думать страшно — тоже разделена, окристализованна, спрятанная в безликих банках. Карл довольно оглядывается на него, отрываясь от какого-то станка. Смотрит, как Итан неловко стаскивает куртку, поводя плечом, которое оцарапала летучая нетопыриная тварь — закрывшуюся рану неприятно потягивает. А Карла легко отвлечь, он перехватывает сверкающий обломок, рассматривает — переплетение органики и кристаллов, это даже красиво. — А где рука? — спрашивает Карл. Озадаченно Итан смотрит на свою левую ладонь — калечную, но все еще более-менее живую, рабочую. Хотя на какое-то безумное мгновение ему кажется, что он мог бы потерять руку и не заметить, настолько Итан заебался, настолько привык к запаху крови и еще чего-то едкого, той дряни, что текла в жилах отравленных мутантов. — В смысле? — Ну, принято дарить руку и сердце вместе, а ты, видимо, решил разделить? — спокойно интересуется Карл, как-то по-деловому даже, и Итан расплывается в облегченной, почти веселой улыбке. — Между прочим, я правда мог бы, — забавляется он. — Чисто теоретически. Ну, сделать тебе предложение. — А я смотрю, внешний мир еще более ебанутый. Итану нравится пугать его рассказами о современности. А Карл все еще говорит о мире как о чем-то далеком, хотя они чрезвычайно близки к тому, чтобы убить Миранду — ну, или героически сдохнуть в один день. — Хотел продать Герцогу, а его нет нигде, а в деревню я бы уже не стал возвращаться… — Я его шуганул подальше, не нравится мне, когда кто-то рядом отирается, а мы тут, блядь, восстание готовим, — кривится Карл. Итан смотрит на него с немым вопросом, внимательный и заинтересованный. — Нет, этой пизде Миранде он доносить не станет. Иначе вообще не стал бы тебе помогать и на Лордов указывать… Но слухами земля полнится. Так ты уступишь мне? — М-м, за банку кофе, — щурится Итан хитро, поддевает его улыбкой. Карл подбирается, как гончая, чувствуя эту ласковую игру, ненавязчивую — продлится, сколько им захочется. Итан немного начинает разбираться в том, что здесь, в ебаной глуши, ценится больше всего. — Неплохо, — прикидывает Карл. — Половина банки и, хм… поцелуй? Итан продолжает улыбаться — так это по-детски нелепо, но Карл, кажется, серьезен убийственно, за свои остатки кофе он готов на многое. Не делится, варит, пока Итан не видит, и от этого до ужаса смешно. Он улавливает тоже горький запах от кружки с разводами, и это натурально сводит Итана с ума. — Ты слишком часто меня грызешь, чтобы я прочувствовал ценность этой награды, — фыркает Итан. — Да брось, если я сам захочу тебя поцеловать, ты тут же вцепишься, обо всем забыв, и в чем же тогда мой интерес? Карл ворчит, как сердитый пес. У него наверняка есть хорошая заначка, о которой Итан пока не пронюхал, но он не готов расставаться ни с одним кофейным зернышком. Предлагает сигары, которые курить неудобно, Итан привык к чему попроще. — Ладно, Итан, — трагично восклицает Карл. — Я понимаю, ты человек деловой. Давай так: я тебе охуительно отсасываю, а ты не претендуешь на половину моей банки кофе. И, сука, облизывается. Светит острыми клыками, мелькающими в улыбке. Итан слишком заебался, но его пробирает вспышкой, он думает о юрком влажном языке Карла, о жарком горле — наверняка позволит въехать до упора, придерживая за длинные жесткие волосы… Дыхание сбивается, и это красноречивее всяких слов; Карл торжествующе улыбается, как будто он выручил от этого куда больше, чем Итан. Провоцирует. Прекрасно знает, что в постели он может вытащить из Итана что угодно, потому что рассудок предательски отключается каждый раз. — Хорошо, черт с тобой, забирай мое сердце, — вздыхает Итан, кивая на обломок. — Осторожнее, Уинтерс, я могу это понять слишком буквально. Он, конечно, лезет с пылающими поцелуями, царапает челюсть щетиной, обжигает. Кажется, готов расплачиваться прямо сейчас, но что-то его останавливает — так что Карл отстраняется, дразняще ухмыляется. Красуется. Ему же приятно, что кто-то его хочет, что он может просто подойти и вцепиться в Итана — почти в любое время. Это пьянит. — Другие Лорды тоже рассыпались кристаллами — есть в вас нечто такое… — неопределенно говорит Итан. — Надо было тебе их притащить. Тебе бы понравилось. На полку поставить… Карл бросает на него странный взгляд — диковатый, пылающий. Почти восхищенный. — Ты ебанутый, Итан, — довольно скалится Карл, шепчет — очень интимно. Он уже даже не спорит, только устало качает головой. Нет, это не Итан странный, это мир перевернулся. Он просто адаптируется, привыкает. Старается найти хоть что-нибудь нормальное, устойчивое — даже если это непокорный Лорд и его безумные заебы. Даже если Итан уже не может существовать отдельно. — У меня для тебя тоже подарок есть, — говорит Карл как будто бы вскользь, явно стараясь скрыть эту… ненавязчивую заботу. Но тут же он хмурится, словно что-то ему тут не нравится, и Итан терпеливо переспрашивает. Знает, что с Карлом такое бывает: тот застывает, его одергивать надо. Еще бы, столько лет в одиночестве, когда поговорить можно только с диктофоном. Карл скалится — слегка смущенно, будто бы: — На румынском «каду» значит «подарок». Миранде, очевидно, показалось это хорошим выбором, а как по мне, врагу не пожелаешь таких подарочков, блядь! Но у меня есть нечто более… безобидное, не бойся. — Я и не боюсь. Он тащит за собой к столу, и Итан послушно шагает, прислушиваясь к себе. Ему не стыдно принимать помощь, потому что он понимает: без подачек Карла он не справится, без оружия — как без рук. А для гениального, хотя и совершенно ебанутого (что, впрочем, одно и то же) инженера сделать ему новый пистолет — это ерунда. Теперь он понимает, почему Карл так отгонял его от рабочего стола — Итан думал, у него случались приступы нелюдимости, но теперь все обретает смысл. И это безумно напоминает ему нормальные человеческие отношения — когда ты стараешься достать что-нибудь приятное в подарок. Итан не сразу понимает, что Карл ему показывает, но чертеж, валяющийся сбоку, наглядно показывает протез, крепящийся на трехпалую руку. Осознание накатывает медленно, постепенно, и Итан кусает губы, чтобы не ляпнуть что-нибудь смущающее, совсем чуждое им. Это не просто оружие. Карл хочет ему помочь, починить его. Карл сам лезет размотать уже перепачканные грязью бинты, необычно аккуратный. Придерживает его руку, осторожно откидывает скомканные бинты, внимательно рассматривает зарубцевавшуюся рану. Вздыхает, бросает взгляд на лицо Итана, как будто хочет убедиться, что он внимательно смотрит, и касается губами костяшек. Итан чувствует тепло, колкость щетины — и отсутствие двух пальцев ощущается как никогда. — Это хорошо, что рана зажила, — кивает Карл. — Может быть больно, — кашляет, отводит взгляд. — Я никогда не проводил такие операции. — На живых? — беззлобно поддевает Итан. — Нет, на живых… это я на себе делал, терпимо было. Но тут тонкая работа, сам понимаешь. Надо, чтобы эти пальцы потом двигались. Хорошо, что у тебя такая припизднутая регенерация… Карл бормочет себе еще что-то под нос. Итан не хочет видеть, как Карл что-то делает с его рукой, он доверяет достаточно, чтобы отвернуться и просто позволить ему колдовать. Он привык к боли, его резали, рубили и грызли, поэтому попытки Карла что-то спаять с его живой плотью почти не трогают. Запястье окатывает болью. Итан заставляет себя переключиться, думать о чем-нибудь хорошем — для разнообразия. О будущем, о Розе, даже о Карле, который нагло вторгается в его уютную семейную мечту. Это занимает его, пока Карл что-то сдавленно рычит. — Иногда мне страшно от того, что эта дрянь может со мной сделать, — признается Итан, и голос слегка дрожит — от боли, от самого разговора. — Во что плесень способна меня превратить. — Во что-то вроде меня? — ухмыляется Карл, и Итан тщетно пытается разобраться в этой дикой мешанине из ехидства, досады и вызова. — Нет, это мне бы крупно повезло. С моей удачливостью — что-то вроде тех уродов, что бегают по деревне. Или… — он правда не хочет вспоминать Луизиану, осекается. Стискивает зубы. — Мир бы много потерял без твоего смазливого личика, — самым пошлейшим образом подмигивает Карл. — Все, готово. Есть у тебя реагент? Итан кивает, ловко достает бутылочку из кармана — всегда под рукой, чтобы не истечь кровью. В последнее время его слишком часто ранят, но впервые за долгое время кто-то старается успокоить его раны, бережно перехватывая его руку. Запястье кажется немного тяжелее, обвешенное странным устройством, в котором угадывается продолжение погрызенных костей. Он оглядывает черные пальцы. Думал, будет дольше и больнее. — Спасибо, — говорит Итан. Он, наверное, слишком увлекся. То же сердце взять — прекрасно понимал, как двусмысленно это выглядит, и все же принес Карлу. Ему, иногда понимающего слишком буквально, мыслящему какими-то звериными, древними понятиями. А Итану как будто нравится его поддразнивать, потому что это и правда оживляет, приободряет его. Карл немного тянет его руку — этим своим телекинезом притягивает, несильно, но ощутимо, и Итан невольно дергает рукой, боясь за протез. Но очевидно, что Карл слишком умело обращается со своим даром, чтобы он всерьез беспокоился за новые металлические пальцы, да и Итан все еще не ощущает их как часть своего тела, чтобы испугаться по-настоящему. Карл поднимает руку, чуть раздвигая пальцы, и Итан задумчиво вскидывает бровь. Слишком не в стиле Карла Гейзенберга вот так держаться за ручки. — Давай, надо попробовать, насколько протез подвижный, — подталкивает Карл. И Итан, все еще чувствуя от протеза странную заторможенность, как будто отдачу, протягивается, сцепляет пальцы с Карлом — в замок. Ощущения сводят его с ума: он чувствует крепкое прикосновение, но ни жара руки, ни шершавости — только тремя из пяти пальцев. — Нож, конечно, вряд ли ловко удержишь, но выглядит вполне рабоче, — довольно заключает Карл. — Я нож в правой руке обычно держу. — Мало ли, какие ситуации могут быть… — Карл немного отстраняется, перехватывает запястье, чтобы погладить металлические пальцы, отзывающиеся почти приятным подрагиванием на его прикосновение. — Как тебе? — Карл вскидывает взгляд, прищурившись. — Все… — Итан колеблется. — Замечательно. Я просто немного не осознал. Смирился с тем, что у меня теперь три пальца, понимаешь? Карл терпеливо кивает. — Я очень устал, — признается вдруг Итан. — Это ненормально, что мне похуй, когда мне отгрызают пальцы, но я просто… не знаю. Подумал, что мне еще повезло. Что я и того не заслуживаю. Он чувствует пронзительную дрожь протеза. С любопытством смотрит на Карла — иногда он невольно дергает ближайшую железку, когда у него внутри кипит жгучее раздражение. Теперь у Итана есть нечто вроде способа понять его лучше. — Итан, ты… — Карл вздыхает, отвлекается, чтобы закурить. — Ты весь сломанный, переебанный, я же вижу. У тебя же здесь, — он осторожно касается его груди, чуть царапает ткань толстовки, — огромная проломленная дыра. А я не умею такое… Я могу только руку тебе вон подлатать, а это… сложно, блядь. — Ты помогаешь, правда, — тускло улыбается Итан. — Я не думал, что ты… — У каждого из нас есть слабости. У Альсины — ее выдуманные дочери; что бы я об этом ни думал, они были для нее ценнее всего. У меня, пожалуй, тоже теперь есть слабое место, — вздыхает Карл. — Ты правда думал, что мне будет поебать? Ты мой союзник. Я тебя в свой дом пустил, в свою постель… — Обычно от слабостей умные люди избавляются. — Ну, будем считать, что я пиздец тупой, — закатывает глаза Карл. Он не умеет говорить нежно, у Карла все получается колюче, почти зло, но Итан учится вычленять из его издевок и ворчания что-то чуткое, пока еще несмелое. Будто Карл опасается, что его грубо отшвырнут в сторону, стоит ему ляпнуть что-то нежное. Совсем не подходящее ситуации. Вместо этого он снова касается руки, проходится там, где кожа смыкается с металлом — воспаленное покраснение уже спало, и прикосновение кажется скорее приятным. — Я не хочу, чтобы ты погиб из-за какой-то мелочи, — говорит Карл. — А в наших ебенях лучше иметь две руки, иначе тебе может как-нибудь не повезти. Постарайся не сломать протез сразу. — Ты меня переоцениваешь, — хмыкает Итан. — Ты каждый раз приходишь поцарапанный и покусанный, как будто прыгаешь прямо в объятия ликанов. Мне стоит ревновать? — Нет, у меня стоит только на грязных инженеров. Итан внимательно следит, как на его лице расцветает эта улыбка — легкая, слегка насмешливая. Почти нежная. Нет, Карл никогда не признается ему. Будет подъебывать, делать такие странные подарки, почему-то смущающие Итана — он не хочет быть обязанным, но Карл это нисколько и не воспринимает долгом. Ему, наверное, приятно помогать. — Что я могу для тебя сделать? — спрашивает Итан. — М-м, оторвать башку Миранде, — безошибочно выбирает Карл. — Так, чтобы она была еще жива в процессе. Да, я бы на это посмотрел. И Итан почему-то думает, что ради этого человека он готов на столько же, на сколько ради дочери.