По цене лома

Впервые я увидел его на той самой печально знаменитой выставке картин, прошлой осенью. Творческое объединение художников «Пустынники» решило выйти в свет привычным для всех художников способом: они организовали выставку своих работ. И не где-нибудь, а Доме культуры энергетиков, заручившись поддержкой мэрии. Поддержкой они, получается, заручились, а вот о вечной борьбе физиков и лириков слегка подзабыли. И понеслось. Энергетики прибыли в свой собственный Дом культуры во всеоружии, привезя с собой лектора Бубылькова с его нетленкой «О том, что светится сквозь физика». Этой легендарной лекции лет было немерено, словно Бубыльков выбрался из материнской утробы со словами: «Обычно для получения ядерной энергии используют цепную ядерную реакцию деления ядер урана-235 или плутония» на пухлых младенческих губешках. Толпа физиков демонстративно двинулась в соседний лекционный зал, ведомая могучим Бубыльковым, а в зале с пейзажами и натюрмортами остались самые незаинтересованные лица — сами художники и пара-тройка отчаянных протестантов-лириков. И вот тут я и увидел его. Точнее, сперва я остановился, привлеченный его картиной. Даже не зная авторства, я почувствовал ту самую, пресловутую харизму художника, которая могла бы соперничать с зовом гор для альпиниста, или зовом звезд для космонавта. В этот раз тема была как раз, собственно, звездная. Черный фон, а на нем — болезненно-белый с серебристыми вкраплениями шар. Контраст был настолько резкий, что у меня заломило глаза. — Не нравится? — с тихим любопытством спросил рядом чей-то голос. — Что? — Солнце. Моя картина так и называется «Солнце». — Это — солнце? — удивился я, исподволь рассматривая своего собеседника. Молодой человек, приблизительно моих лет, приятной наружности и реально, с бьющей наотмашь харизмой. Я чувствовал эту мощь даже на расстоянии социальной дистанции. — Оно же желтое! — Это с Земли, — художник повел плечами. — Сквозь нашу атмосферу. И на снимках из космоса всегда есть специальные фильтры, чтобы было привычнее земному глазу. Чтобы не шокировать. В космосе Солнце белое. Такое белое, что невозможно терпеть. — Терпеть такое, действительно, трудно, — рассеянно поддакнул я, а потом, спохватившись. — А ты откуда знаешь? Он пожал плечами. — Смотри, — кивнул он в сторону окна зала. Окно было огромным — такие называют еще панорамными, а за окном был пейзаж нашей родной средней полосы: осень, туман, аллея, красные и желтые деревья, слякоть и морось. Я мигнул от неожиданности, когда мой внезапный художественный собеседник резко провел перед моим лицом ладонью. Будто стекло протер оконное. И тут я увидел пейзаж в окне совершенно другими глазами, он стал волшебным! Туман поредел и истончился. Аллея мокро блеснула под тусклыми фонарями, приглашающе зашуршала влажной опавшей листвой, фонари показались спелыми тыквами, а черные стволы деревьев выгнулись лакированными колоннами. Я стоял в коконе запахов, цветов, осеннего дурмана и влаги. — Как это тебе удалось? — едва сумел выдохнуть я, когда художник, вздохнув, убрал эту стереофонию, и зал превратился в обычный среднестатистический зал Дома культуры. — Космос, — независимо вздернул точеный нос художник. — Мне непременно это все нужно записать… описать… — запутался я в словах, испугавшись, что он сию минуту развернется и я его больше никогда не увижу, а мне еще столько всего от него запонадобилось! — Ты что это, — нахмурился тот. — Писатель? И протянул это слово вроде бы с непонятным сарказмом. — Писатель, — торопливо заверил я его. — Точнее, журналист. Он оценивающе и цепко глянул на меня, подумал и наконец, согласно дернул бровью. — Мне статью писать в нашу газету местную, — укреплял я свои позиции в нашем необычном знакомстве. — Мне расскажи, пожалуйста, про свои картины, про Солнце, про Космос тоже… Откуда у тебя такие необычные мысли? О том, откуда у него такие познания, я узнал гораздо позже. И о цвете Солнца, и о том, как бесконечен Космос, и о расплате за внеземное происхождение. И о любви тоже многое я узнал от него. … А его игольчатый хвост-антенну мы старательно прячем под мешковатыми штанами. Ну и толстовки он любит потемнее и понезаметнее. А то, мало ли что, сами понимаете, Космос!