12 лет
Серёжа сидел на покатом бревне, крепко зажав блокнот на пружинах в левой руке. Оранжевый карандаш сточился о шершавую бумагу, вырисовывая аккуратные яркие волосы. Мальчишка мгновенно забылся — рисование всегда отделяло его от основного мира, заглатывая целиком и полностью, приглушая звуки и будто замедляя течение времени вокруг. За детдомом слышались радостные возгласы сверстников, к которым у мальчика желания присоединиться никогда не возникало. Природа — его хороший и единственный друг. Разумовский, раскрасив чёрные перья на руках своего рисунка, бережно отложил блокнот на траву и, сняв с плеч небольшой рюкзак с парой металлических значков, запустил в него руки для поиска резинки, чтобы собрать в хвост липнувшие к лицу и лезущие в глаза рыжие пряди. Поднялся прохладный осенний ветер, бледные листы блокнота начали трепыхаться, мелькая разноцветными пятнами — невнятными издалека рисунками юноши. Серёжа прикрыл глаза от летящей по земле песочной пыли. Его рюкзак резко отлетел в сторону, теперь вовсе не от ветра. Рыжеволосый разглядел на нём светлый след, оставленный подошвой ботинка, и обречённо зажмурился. На согнутые колени мальчишки упали три тени невысокого роста, с двумя из которых блокнот, лицо и тело Серёжи знакомы ещё с восьми лет — Сеня Торопеев и Паша Басов, — два лучших друга, что в детдоме с пелёнок, частые и беспричинные гости в личном пространстве беззащитного Разумовского. Третий, посередине, выглядел значительно скованнее. Серёжа напугано уставился на него. — Волче, давай! — Паша пихнул мальчишку в плечо, на что тот посмотрел на него слегка недовольно. — Напомните, зачем мы к нему пристаём?... — шёпотом вымолвил новенький, оценивая взглядом запуганного рыжего мышонка, прижавшегося к старому бревну словно к собственной матери. — Что этот Разумовский... «странный»... я запомнил. А приличнее причин нет? — Ты чего, новенький?! — прикрикнул на него Торопеев, нахмурив брови. — выбирай что хочешь: рыжий, длинноволосый, будто девчонка, учится без придирки на отлично, рисует вечно, и один тусуется! — он присел на корточки и, самодовольно хмыкнув, поднял с травы помятый блокнот Серёжи. — Отдай! Это моё! — жалобно отрезал рыжеволосый, поднимаясь с бревна. — Заткнулся, тряпка... — рыкнул на того Паша, с хохотом смотря на чужие рисунки. — Смотри-ка, это что? Бэтменом себя рисуешь? Ха-ха! — выкрикнул Сеня, протягивая Волкову открытый блокнот. Тот, немного поразмыслив, присел на корточки перед загнанным в угол мальчишкой и, подцепив край листка с нарисованным персонажем, похожим на Серёжу, начал постепенно отрывать его, не отводя взгляда от заплаканных голубых глаз. Разумовский всхлипнул, а Олег, скомкав недавний рисунок, отбросил его за спину. — Мальчики не плачут, Разумовский. — брюнет вновь вернулся к рассматриванию блокнота. Аккуратные пальцы, заклеенные пластырями, перехватили блокнот горизонтально и... Разорванные на пополам листы медленно опустились на землю перед Серёжей. Его голова склонилась над рисунками, солёные слёзы капали вниз, оставляли разводы, перемешивая наложенные друг на друга цветные карандаши. Три тени язвительно попрощались, по очереди пнули ближайший камень и начали отдаляться от мальчишки. Олег, обернувшись через плечо, ловко и едва заметно подобрал скомканный рисунок и, улыбнувшись уголками губ, небрежно запихнул его в карман олимпийки. Серёжа сидел на старом бревне, согнувшись вдвое, собирая многочисленные листы в стопку, попутно вытирая льющиеся водопадом слёзы пустоты и очередного унижения.Мальчики не плачут...
***
13 лет
— Слышь, сопля! — Разумовского, проходившего мимо двери в мужской туалет, потянули за ворот свитера, затащив внутрь. Волков переместил ладони с его спины на грудь, подняв шерстяную ткань ближе к себе. — Тебе дать списать жалко было что ли?! — Умный самый, да, рыжий? — прикрикнул Паша, подойдя к Олегу со спины. — Сдам экзамены, поступлю на программиста и сделаю жизнь людей лучше! Ме-ме-ме!... — Сеня писклявыми возгласами пародировал испуганного Серёжу, приложив к затылку правый кулак, имитируя заплетённый хвост. Разумовский стоял, прижав тонкие руки к вздрагивающей груди, и смотрел на застывшего Волкова, с одного напрочь лишённого эмпатии взгляда которого непереносимо мутило. В его карих глазах горело пламя необоснованный ненависти, брови, казалось, застыли в дьявольской гримасе, агрессивное дыхание обжигало рыжеволосому щёку. — Что скажешь в своё оправдание, компьютерный гений? — скотски прошептал Олег, ослабляя хватку. Разумовский прижался к раковине, перебирая по ней дрожащими пальцами. Глаза невольно наполнились влагой, которую он, часто зажмуриваясь, пытался прогнать. — Б-благородные люди предъявляют требования к себе... — начал Серёжа. — А низкие — к другим. — Это ты что? Оскорбляешь нас так?! — Торопеев дёрнулся вперёд, но Павел уложил ладонь ему на грудь, останавливая. — Это... Это Конфуций. — Разумовский улыбнулся. Волков тяжело выдохнул, опуская правую руку со свитера мальчишки. Рыжеволосый вскинул брови, собираясь прошмыгнуть к выходу, но... По его левой щеке мгновенно прилетел неслабый удар. Серёжа обессилено плюхнулся на кафель, выставив правую руку перед собой. Голова разрывалась из-за звона, щека кошмарно загорелась, прозрачные капли редко падали на белую плитку. К горлу подкатил непроглатываемый ком, распахнутые глаза помутнели, он, приоткрыв рот, жадно хватал воздух. Мальчишка сам не заметил, как заплакал. Его спина часто вздымалась от шумного дыхания, перемешанного с всхлипами. Разумовский шмыгнул носом и под пристальным шокированным взглядом сверстников медленно отполз назад, заметив, как в небольшую лужу солёных слёз на кафеле, перемешиваясь и расплываясь яркими разводами, упала капля крови. Волков разжал дрожащий кулак и, оценив томным взглядом беззащитное тело на белоснежном полу, выскользнул из туалета. Парни, перешёптываясь, выбежали за ним.Мальчики не плачут...
***
14 лет
— Ты чё на Ахрипову весь день слюни пускаешь, а, Разум?! — приставив кулак к лицу рыжеволосого, прохрипел Олег. Серёжа, прижатый к кирпичной стене запасного выхода из школьного здания, расплывчато и совершенно безразлично лицезрел ненависть на лице Волкова, не говоря ни слова. Он трепетно разглядывал резкие черты: строгие брови, разбитые нежно-розовые губы, сильные руки и... Серёжа невинно-синими глазами в его темные глаза заглядывает, слушает своё сердцебиение, и о помощи уже даже не просит. До лампочки. Надоело. — Я рисовал её сегодня, — тихо прошептал юноша. — Хочешь покажу? Да и мне такие девушки... — Серёжа подался вперёд, распахнул глаза и обиженно опустил уголки губ. — Вовсе не нравятся. Олег облизнул губы и прорычал сдавленное «пидор», сильнее прижимая кулак к острому подбородку парня. — Бей, — словно приказал брюнету Разумовский и поднял голову вверх, разглядывая голые верхушки деревьев, чтобы не показывать Волкову напуганные глаза. — давай, издевайся сколько хочешь, где же твои друзья сегодня? — Серёжа сдавленно улыбнулся. — Они ведь всегда тебя подбадри... — рыжеволосый упал коленями на мелкие камни, прикладывая ладонь к разодранной щеке. Он тяжело сглотнул, слушая отдаляющиеся широкие шаги и наблюдая за капающей на асфальт кровью из носа. Юноша вдохнул воздух ртом и дрожащие выдохнул, часто моргая. Больно.Мальчики не плачут...
***
15 лет
Урок рисования раз в неделю — глоток свежего воздуха для Серёжи — мальчика, который нежно любит искусство Возрождения, восхищается Боттичелли, и пулей носится по всем музеям Петербурга. Выползая из кабинета последним, он глядит в пол и слабо улыбается, шагая в соседнее крыло детдома, в котором находится его комната. Проходя мимо мужского туалета, он шепчет себе под нос что-то невнятное, надеясь на то, что... Чёрт. Торопеев перехватывает Разумовского за лямку рюкзака и тащит того внутрь, даже не оглядываясь. Рыжеволосый напуганно бегает глазами по туалету, надеясь не найти рядом Волкова как своё самое худшее наказание. Пусто. На деревянные двери кабинок расслабленно опустились Паша и Сеня, который через секунду постучал по соседней кабинке разбитым кулаком. Дверь со скрипом открылась, и Олег, зажав сигарету губами, спрыгнул с подоконника. Серёжа начал пятиться в угол, ближе к окну, но Басов мгновенно подбежал к нему, сжал ладонью его предплечье и подвёл к Волкову. Сеня насильно тянет левую руку рыжеволосого на себя, наблюдая за тем, как тот обессилено пытается вырваться. — Отпусти! — почти воет Разумовский, всхлипывая. — Отпусти, — громче приказывает Торопееву брюнет, глядя на заплаканного Разумовского, — я сам. — и тянется рукой к чужому запястью. Горячие пальцы ложатся на рукав свитера, аккуратно задирая его. Пара розовых рубцов виднеются на коже Серёжи, отчего тот задерживает дыхание и жалобно смотрит на Волкова ангельски-голубыми глазами. Он. Не должен. Был. Знать. Олег встречается с ним взглядом, замирая на пару секунд. Брови искривляются домиком, рот приоткрывается. Рука, в которой зажата сигарета начинает дрожать. Он выговаривает немое «прости меня», а после добавляет: — Сейчас ещё украсим. Почти догоревший бычок опускается на самый свежий рубец, Олег приминает его пальцами и надавливает сверху, вызывая болезненный крик из уст рыжеволосого. Табак крошится на мелкие песчинки, въедается в кожу и дымится. Волков кидает бычок в мусорное ведро, убирает ладонь с чужого запястья и молча выходит из туалета, жестами зовя остальных. Разумовский падает на колени, всхлипывая навзрыд. Длинные волосы лезут в глаза, взгляд плывёт из-за слёз, а левое запястье горит. Горит вовсе не место сигаретного ожога, а место прикосновений. Те алые следы от пальцев, которые Волков оставил после себя. Серёжа шмыгает носом и бездумно смотрит на левую руку, ощущая в сердце одновременно всё на свете и ничего. Безграничную боль, пустоту и беспомощность, и что-то совершенно новое, колющее и режущее изнутри.Мальчики не плачут...
***
Разумовский захлопнул дверь в комнату и, прерывисто дыша, спустился по ней на пол, закрывая раскрасневшееся лицо ладонями. В комнате были лишние койки, но к Серёже никого не подселяли, чему он был искренне благодарен. Руки и колени в треморе дрожали, слёз практически не осталось от осознания того, что он влюбился. Влюбился в парня, что уже три года безалаберно и бездушно издевается над ним. — Простите, простите, простите... — шепчет Серёжа, ловя ртом солёные слёзы, ручьём льющиеся по щекам. — Мама, папа, где бы вы и кто бы вы ни были... Мариванна... простите... — он трёт веки до покраснения, до мультиков перед глазами. Ему стыдно. Стыдно за самого себя. Под дверь проскользнул помятый лист бумаги с небрежно написанным «Разум, ты чего шмыгаешь так громко? Что-то случилось?». Серёжа ошарашено поднял листок, вчитываясь в написанное. Он понял, от кого это. Через пару секунд письмо, трепещущее от прикосновений рыжеволосого как осиновый лист на ветру, было украшено каплями слёз, которые начали расплываться в бледно-рыжие разводы. Мальчишка поднял брови вверх и, перевернув лист обратной стороной, зажмурил глаза и поджал губы. По тёмной комнате раздался жалобный скулёж. Письмо было написано на детском рисунке Серёжи, который Олег когда-то в их первую встречу вырвал из его блокнота. Разумовский закрыл рот ладонью и, всхлипывая, откинул рисунок в сторону.Мальчики не плачут...
***
— Я люблю тебя. — улыбчиво произнёс Волков, отряхивая ладони от золотистого песка. Серёжа по-кошачьи уложил рыжую макушку ему на колени и прошептал невнятное «я тебя тоже». Брюнет хмыкнул и медленно потянулся ладонью к чужому подбородку, направляя взгляд Разумовского не на заходящее солнце, а на себя. Те изумрудно-голубые глаза, что когда-то смотрели на Олега с испугом и недоверием, сейчас смотрят так до жути влюблённо, что не поверит ни один поэт, желающий написать стихотворение о любви. Волков наклоняется над рыжеволосым, заправляет небрежные пряди за ухо и целует. Целует в мягкие розовые губы, ладонью по веснушчатым щекам водит и улыбается, отстраняясь... Разумовский просыпается. Тихое тиканье старых часов и звенящий звук в ушах. Тишина. Сон. Он откинулся на подушку, безразлично смотря в белый потолок, обливающийся синевой ночного неба. Разумовский не заметил, как заплакал. Разумовский не заметил, как вновь уснул.***
Рыжеволосого разбудил долгий и сильный стук в дверь. Кажется, дверь уже начали пинать. Он раскрыл красные от слёз глаза и, накинув одеяло, поплёлся к двери. — Здравствуйте, Марива... — вяло начал юноша, разглядывая свои босые ноги, но как только перед ним хрипло прокашлялись, он вздрогнул и поднял голову. — Т-ты выкинул тот рисунок?... — аккуратно спросил Волков, стоящий на пороге с охапкой вещей, казалось бы, всех, что были в его комнате. Разумовский закрыл глаза, не зная что ответить. Точнее зная, но если он начнёт что-то говорить, то выйдет либо мямля влюблённого мальчишки, либо при открытии рта бешено бьющееся сердце выскочит быстрее всех слов. Рыжеволосый отрицательно помотал головой, ища глазами выброшенный в порыве истерики листок. Олег неловко стоял на пороге, наблюдая за тем, как юноша дрожащей рукой протягивает ему письмо, закапанное слезами. — Прости... — необоснованно выпаливает Разумовский, прача лист за спину и отходя в сторону, впуская Олега в комнату. — А-а... почему ты не с пацанами в комнате? — он старался не смотреть на обживающегося на соседней койке брюнета, чтобы спрятать детский румянец на щеках. — Меня выперли, потому что я сказал им, что ты мне нравишься, — абсолютно спокойным тоном вымолвил Волков. — сказали валить к своему пидорюге. — парень посмеялся, обернувшись на шокированного Разумовского. — Потому что ты... что им сказал?.. — переспросил рыжеволосый. Предательские слёзы вновь наворачиваются на глазах, заставляя Серёжу вновь и вновь скрывать их, зажмуриваясь. — Что.... — Олег в недоумении повторил. — Ты мне нравишься. Разумовский, медленно шагая вперёд, дрожащими руками потянулся к шее Волкова, аккуратно его обнимая. Он старался. Он правда старался не плакать, но вскоре новая Волковская футболка с «Арией» полностью промокла в районе плеча, куда Серёжа положил подбородок, всхлипывая и шепча неловкое «ты мне тоже...»Мальчики не любят...