ночью будет метель

      Бросить палки, снять лыжи и винтовку, скинуть костюм в пустой раздевалке — и в душ. Горячие струи согревают, и тело оттаивает; под звуки разбивающихся о кафельную плитку капель забываться легко и быстро, и тогда время как будто останавливается. Вспоминаешь о нём, только когда в одном полотенце возвращаешься к своему шкафчику. Поднимаешь взгляд на узкое серое окно под потолком: за стеклом бесшумно кружатся первые снежинки. Ночью будет метель. А в помещении тепло и уютно. На стене мерно тикают часы. Изредка на их циферблате блестят последние лучи заходящего солнца. С волос ещё стекает и капает вода, и идти так по морозу нельзя. Приходится задержаться минут на пятнадцать.       По вечерам обычно острее чувствуется одиночество, но здесь, у самой трассы, после двух часов катания в горах, ощущается лишь спокойствие и удовлетворение от прошедшего дня. В носу до сих пор слегка покалывает от холода, и глубоко вдохнуть не получается. Лыжный костюм аккуратно складывается и запихивается в сумку. Остаётся только закутаться в куртку, выскочить на крыльцо, запереть дверь и дойти до общего гостевого домика, где уже давно сидят остальные.              На улице, кроме скрипа снега от ботинок, не доносится ни звука. Только где-то вдалеке, у дороги, гудят жёлтые электрические фонари. Справа, на сколько хватает глаз, тянутся белые заснеженные горные вершины, а чуть ниже — леса, исполосанные пустынными лыжными трассами и туристическими дорогами. В таких местах даже тишину нельзя назвать "мёртвой". Слева, ближе к лыжне, ютятся одно- и двухэтажные фахверковые дома с панорамными окнами*, а за ними, метрах в двухстах, большая туристическая лыжная база. Там сейчас почти нет постояльцев, ведь до начала сезона ещё целых две недели.              Усиливается снег. Шея вжимается в спортивную куртку, шаги ускоряются. Вот уже впереди приветственными огнями из окон маячит их дом. Красивый, с черепичной крышей и стенами в коричневых оттенках, он единственный, где до сих пор горит свет. На фоне уже потемневшего безоблачного неба он выглядит даже антуражнее, чем в солнечную погоду. Обувь отбивает привычный ритм от деревянной лестницы. Маленькие снежинки путаются в коротких чёрных волосах. Дверь открывается перед самым носом, покрасневшим за время прогулки, и наружу высовывается рыжая растрёпанная девчачья макушка:       — Кит! — восклицает Кэти и затаскивает его в дом. — Ты сегодня долго.       И снова тепло. В гостиную из кухни затягивает приторно-сладкий аромат пряников и приглушённые голоса. В камине потрескивают дрова, изредка разбрасываясь маленькими яркими искорками.       — Это я тебя первый заметил, — показывается из дверного проёма раскрасневшееся лицо Лэнса и снова исчезает, растворяясь в полутьме коридора, как раз ведущего на кухню.       Сейчас хочется лишь согреться горячим чаем с собранными вручную (а значит, с любовью) альпийскими травами и завалиться в чистую мягкую кровать у себя в комнате на втором этаже, не открывая глаз до самого утра, когда в приоткрытое окно прохладный швейцарский ветер закинет пару-тройку блестящих на солнце снежинок.       — Ага.       И вот уже над ухом весело щебечет Аллура, то отвлекаясь на шутки Лэнса, то вновь возвращаясь к расспросам о пряниках (они, оказывается, весь вечер потратили, чтобы сделать их, как написано в рецепте мамы Ханка). Кит размеренно кивает, мол, да, отлично получилось, молодцы. Слева Пидж играет с Широ в шахматы и, хотя она с самого начала наверняка уверена в своей победе, Кит видит, как ловко через четыре хода Широ поставит ей мат. Проходит пара минут, и Такаши уже улыбается, отправляя чёрного лакированного ферзя на d4, а Кэти фыркает и примирительно усмехается, пожимая ему руку. Ханк разливает всем чай, и Кит, прежде чем отпить, долго рассматривает расписную новогоднюю чашку.       Хорошо.       Через два часа все расходятся. Гостиную обволакивает тишина, смешанная с терпким запахом альпийских трав и имбиря. Кит сидит на полу у того самого панорамного окна, которое при первом осмотре так сильно выделялось на фоне средневековых стен. Он смотрит вдаль, туда, где вершины гор сливаются с тёмным ночным небом и тонут во мраке. Там, на пиках, всегда съедает чувство высоты и оторванности от мира, когда лыжи стремительно скользят по искрящейся белой снежной кромке, минуя высоченные ели и ещё совсем маленькие ёлочки, с мягких лапок которых иногда на волосы сдувает снег. Там всегда хорошо и свободно. Там не думаешь ни о чём, и ничто не может тебя побеспокоить. Кит, наверно, и вправду желал бы, чтобы это никогда не заканчивалось.       Решение выйти подышать морозным горным воздухом принимается не сразу, но, когда принимается, уже никоим образом не может быть изменено. На крыльце стоит забытый кем-то из домашних фонарь, разгоняя вокруг себя темноту ночи. Кит облокачивается об деревянные перила и поднимает глаза к небу. Звёзд ещё почти не видно, но все, кто хоть раз бывал в этих местах, знают: чуть позже в безоблачной вышине зажгутся первые огни, за ними другие, а после всё пространство, на сколько видно из одной точки, будет повсеместно усыпано маленькими яркими лампочками. Кит любит это время, любит смотреть на звёзды и забывать о течении времени в полуночном безмолвии.       Иногда к нему присоединяется Широ. Такаши любит горы не меньше, но какой-то своей, особенной любовью. Они стоят на крыльце, молчаливо разглядывая силуэты деревьев вдоль лыжных трасс, величественно сверкающую луну и — изредка — друг друга. Когда они вот так остаются вдвоём на последнем жёлтом островке света среди окутывающей городок ночи вокруг, Кит невольно задумывается, что ни с кем другим такого идеального спокойствия он бы не почувствовал.       — Посмотри: Кассиопея, — как-то замечает Широ. О его страсти к звёздам знает почти каждый знакомый, хотя Такаши лишний раз об этом и не рассказывает. Но, когда он стоит и смотрит в ночное небо, не находя подходящих слов, чтобы описать свой восторг, по его глазам всё видно.       Кит думает, что полюбил звёзды, когда увидел этот его взгляд. И, хотя он совсем ничего не понимает в астрономии, ему достаточно просто наблюдать. За звёздами и Широ.       — Поедем завтра кататься с самого утра? — Кит задумчиво разглядывает крупные снежные хлопья, медленно опускающиеся на землю.       — Туда? — уточняет Широ, кивая куда-то в сторону. В том направлении находится старая опустевшая трасса, где даже днём никого не встретишь. Добираться до неё далеко, и туристы предпочитают съезжать с ближайших к домикам склонов.       — Туда, — соглашается Кит.       — Знаешь, я бы так и простоял здесь всю ночь, — помолчав, признаётся Такаши и усмехается.       — Я тоже.       Снег валит всё сильнее. Заметно холодает. К утру заметёт все дороги, и придётся опять откапываться. В прошлом году были сильные метели, и однажды весь день ушёл на то, чтобы раскопать дом. Лэнс тогда полез через окно с лопатой, потому что дверь засыпало до самого верха, и расчистил остальным проход. Ханк и Пидж прыгали в сугробы со второго этажа, а Кит на первом сквозь панораму наблюдал, как их лица смешно корчились, когда за шиворот забивался снег. Вечером они все вместе лепили снеговиков, нещадно расходуя последние запасы моркови и воруя её друг у друга.       — Пойдём внутрь, а то нас тут заметёт, — Широ делает приглашающий жест рукой, и Кит следует за ним. — Давай ляжем в гостиной, чтобы с утра никого не будить, — предлагает он, вспоминая, как временами скрипят половицы и лестничные ступени.       — Тут места мало, — замечает Кит, не столько чтобы отказаться, сколько чтобы Такаши сам озвучил тот вариант, который пришёл ему на ум.       — Значит поспим вместе на диване, — говорит Широ. — Тем более, в обнимку теплее.       Кит улыбается.       Хорошо.       Поначалу кажется, что будет жутко неловко, но, когда Широ аккуратно приобнимает его, лёжа на боку, и закрывает глаза, Кит с минуту разглядывает его умиротворённое лицо и про себя отмечает, что никакого стеснения нет и в помине. Всё хорошо. Всё так, как и должно быть.       С Широ спокойно, и это именно то, что действительно нужно Киту.       Уже давно за полночь. Где-то у самого подножия горы завывает ветер, унося с собой всё дальше и дальше ещё не заледеневшие в снежном пласте кристаллики снежинок. Глухо шумят ели. Вся туристическая база спит, и только одиноко горит забытый кем-то из домашних фонарь на крыльце.