Masks

      Когда она чувствует крепкую хватку горячей ладони на своём предплечье – ей вновь слышится погоня за её спиной, с распахнутыми собачьими глотками, дождливой ночью и блеском столь близкой мечты, рухнувшей вниз с проклятого обрыва.       Она узнаёт его сразу – во внимательном блеске глаз и усталом изгибе губ, словно не было тех бесконечных лет в её развалившимся до самого основания мире, с наполненными страхом и воровством днями, и слишком долгими, фантасмагорически уродливыми ночами в заброшенном и всеми забытом убежище.       Ей кажется, что он её помнит, но прочесть хоть что-то на его лице невозможно – плотная восковая маска с тяжёлым взглядом и угрюмой складке морщин на высоком лбу мешает даже косвенно заглянуть куда-то глубже, и Круэлле на секунду кажется, что человек перед ней куда опаснее той, что глядит на неё сейчас высокомерно и опасливо, прячась за спиралевидной маской.       Когда она просыпается в его доме – грязная, растрёпанная, с горечью пожара в каждом заострившемся изгибе, — она убеждается в этом снова. Круэлла почти чувствует на собственном языке горячие слёзы и слова благодарности, но вопросов там всё же больше – они льются нескончаемым потоком, и она точно уверена, что брать ключ из его рук не желает.       Он делает это сам – насильно опускает крохотный кусочек металла в её пальцы, сжимает крепко своими поверх и позволяет заглянуть в прошлое, обрушившееся сталью на и без того сломанное сознание – она стряхивает тогда плотный кокон чужих прикосновений, и всё-таки плачет, стоя к нему спиной.       Он молчит, и только набрасывает тяжёлый пиджак на вздрагивающие плечи, оставляя её одну – ткань согревает, окутывает, давит с силой, и Круэлле становится душно, но к фонтану она мчится не останавливаясь возле вешалки у входа, и вновь не благодарит его.       Она делает это позже, уже в месте, которое готовится назвать домом – в уютной квартире с видом на унылые дома, где снуёт толпа модельеров и тех, кто готов помочь воспламенившему мир образу, она сделать это не успевает – слишком много всего: идей, людей, попыток остаться в образе.       Но в огромном, таком чуждом поместье, без второй личности внутри и маски девочки-которая-пытается-быть-хорошей, она находит его у камина: он почти всегда там, в окружении псов, смотрит в пламя и порой поднимает взгляд на неё – там застывший, поглощённый чернотой огонь, и Круэлла почему-то на секунду удивляется тому, что именно он спас её из пожара: казалось бы, ему больше идёт роль того, в чьих руках медленно и возгорается спичка – Круэлла ещё помнит его внимательный взгляд, когда мотыльково-белый сменился на её теле кроваво-алым, в цвет её собственных ран.       Этот дом слишком большой, непривычный и тёмный, с привкусом старого предательства и пяти собак для него слишком мало, чтобы позволить тяжёлой тишине уйти.       – Спасибо, что спасли меня, – это звучит настолько абсурдно, неуместно и криво, что Круэлла морщится и жмурится, отворачиваясь от спокойно разглядывающего её мужчины. Они возвращаются к официальному тону, словно ей вновь двенадцать и она портит свой первый бал, а ещё Круэлла не знает, какое именно спасение имеет ввиду: то, самое первое, или всё же из огня? или ежедневное подле баронессы?       Джон склоняет голову едва заметно, принимая благодарность, и на лице его она не читает ничего, похожего на насмешку.       Круэлла ещё помнит горечь дыма, обжигающий жар огня, и крепкие ладони, оказывается, тоже помнит.       Он же держал её на руках младенцем, и от этого почему-то особенно неловко, когда тяжёлые прикосновения вновь опускаются на её плечи – только немного иначе, вопросительно, но крепко.       В этом нет ничего такого – всего лишь мимолётная слабость, но Круэлла отчаянно жаждет увидеть здесь что-то большее, пугаясь собственных мыслей, цепляясь за крепкое запястье и терзая взглядом бесконечные пятна на собачьих спинах – те тоже скидывают свои маски прошлого, строя себя заново.       Она словно вновь Эстелла, слабая и беспомощная, только здесь её не встретит нож в спину и волчьи зубы на шее, и она поддаётся, решаясь шагнуть к мягким краям бездны, и пить покой медленно и долго, роняя лёгкие пряди своей-не-похожести на широкие плечи.