Бинхэ хочет научиться

      Бинхэ приходит и заявляет, что хочет научиться парному совершенствованию.       Шэнь Цинцю остается только согласиться. Парное совершенствование ведь существует и между учеником с наставником, и между друзьями… И доходит до Цинцю, что это, как учителю, может быть известно из них двоих только ему уже слишком поздно, только когда ученик начинает шустро скидывать верхнее ханьфу.       Куда теперь денешься? — краснеет про себя мужчина. Внешне у него лишь расширяются глаза — единственное что видно из-за встрепенувшегося веера. Не может же он обидеть своего ученика, главного героя, протагониста (!) в лучших чувствах.       Однако, с другой стороны, а что если он вырастет и передумает? Решит, что шицзунь его обрезанным рукавом сделал? Час от часу не легче… Цинцю медленно отступает, как бы невзначай бросая взгляд на дверь, на окно.       Маленькая неуверенная попытка сбежать проваливается, Шэня седлают и выясняется еще один интересный момент. По всем признакам, юный ученик целится не на верхнюю позицию. Разве стал бы главный жеребец так непристойно тереться своим задом?       Обжимается, закидывает руки за шею, привстает на коленях, чтобы заглянуть в глаза сверху вниз: — Хочу вас… Почувствовать в себе, — застенчиво мурлычет бесстыдник такие возмутительные слова. С тихим стоном притирается пахом о живот наставника.       Цинцю прикрывает глаза едва дыша, нервно пытается припомнить хоть какие-то цифры, чтобы посчитать про себя и заранее чувствует себя трупом, ощущая гибкое стройное тело ученика. Его тело реагирует неподобающим, но ожидаемым образом, твердея в предсказуемом месте. — Что же ты делаешь? — отчаянно прошептал Цинцю. Его сбитое дыхание прорывалось через приоткрытые губы. — Так нельзя, ты — мой ученик.       Но даже прикрытыми глазами он видел сияющие звёздами глаза Бинхэ, видел упрямое, вдохновленное выражение лица: тот не отступит.       Бинхэ с упорством прижимается к приоткрытым губам строптивого шицзуня, не желая слушать возражений отчасти и потому, что не знает, что возразить. Он еще слишком юн, чтобы на ходу ловко и виртуозно перекручивать чужие слова во благо своим желаниям. Он знает только то, что хочет большего от своего учителя, больше, чем то, что уже есть.       Тщательно выращиваемый перфекционизм поднялся во весь свой рост — Цинцю не выдерживает этой пародии на поцелуй и берет дело в свои руки: запустил пальцы в излохматившиеся волосы Бинхэ и притянул к себе, навязав свой ритм. Он был едва ли опытнее в поцелуях, но знал, какими те должны быть. Раскрыв рот, он мягко, словно успокаивающе посасывает губы Бинхэ. Другую ладонь он прижал к щеке, нежно гладит по нежной коже, успокаивает — даже не его — себя, свой распаленный внутри жар.       Этого неискушенному мальчишке достаточно, чтобы хотя бы на время забыть обо всем, погрузившись в восторг первого поцелуя, которым управлял шицзунь. Его неопытность окупает только то, с какой жаждой и желанием он старается участвовать, вольготно усевшись на чужих бедрах и увлеченно поерзывая.       Тише, мягче, спокойнее — нервно набатом отдавалось в голове Цинцю, но едва ли он справлялся. Впервые за годы на Цанцюн его либидо дало о себе знать, а буквально уплывший от одного поцелуя Бинхэ не делал произошедшее легче. Цинцю почти не замечал, как хватка в чужих волосах стала мягче, как сам начал поглаживать кончиками пальцев кожу. Ещё неясное, практически неопределенное желание заставило его на миг оторваться от мокрых, припухших губ, чтобы прижаться к ним и уверенно раздвинуть, скользнув в рот языком, углубив поцелуй. Рука со щеки скользнула ниже, по светлым одеяниям, вниз, пока не опустилась к бедру. Скользнув между слоями тканей, выше, Цинцю сжал напряжённые ягодицы.       Бинхэ охнул, охотно раскрываясь перед шицзунем сильнее. Оказывается он и не представлял насколько это будет остро на самом деле.       Издав несдержанно неловкий стон, он сжимает коленями бедра Шень Цинцю и цепляется за его плечи, растерявшись в своих чувствах и представлениях. Желаний и чувств было намного больше, чем самих познаний, как их удовлетворить. Этот ученик в самом деле нуждается в наставлении.       И этот стон словно вырывает Цинцю из тягучей неги. Он вновь остро ощущает на бедрах своего юного ученика, а не возбужденного юношу, но потеряться в своих низменных желаниях столь легко…       Разорвав поцелуй, он поймал взглядом потерянный взгляд Бинхэ. — Так нельзя. Уходи, — шептал он, но собственные руки Цинцю словно не слышали его, продолжали жить своей жизнью, лаская юное тело, такое отзывчивое на каждое прикосновение — Шицзунь не должен меня прогонять! — тут же возражает Бинхэ, даже не рассматривая возможность о том, чтобы послушаться в этот раз.       Он порывисто прижимается и так же порывисто цепляется за одежду учителя, не зная чего хочет больше и в какой последовательности. В его движениях явно нет даже той доли грации и аккуратности, что у Шэнь Цинцю. — Не прогоняю, нет, — Цинцю мысленно надавал себе оплеух — неверное слово — и тема секса для Бинхэ бы накрылась доской из-за подобного обращения. Тихо застонав, он прижался лицом к его шее, уткнувшись губами под дергавшимся адамовым яблоком.       Просто небольшая помощь, он только знакомится со своим телом и желаниями, в этом нет ничего плохого — убеждает он сам себя.       От давно потерявшего самообладание мальчишки слышно лишь то, как под его казалось бы тонкими пальцами трещит ткань ханьфу на плечах наставника. Так или иначе те вскоре оказываются оголены, а Бинхэ прижимается губами к нежной светлой коже, которую помнит с того самого дела с кожеделом.       Не успевает Цинцю и зазеваться, как проворный тогда, когда не следует мальчишка уже не только оставляет отметину, но и кусает его за наиболее приглянувшееся местечко между плечом и шеей.       Тихо вскрикнув от неожиданности, Цинцю, вцепившись в волосы Бинхэ, оттянул его от себя. — Нельзя кусаться, — прошипел он, и на невысказанный вслух вопрос сам припал губами — в то же место, принявшись покрывать поцелуями — осторожными, неопытными но столь необходимыми — шею и грудь Бинхэ. Свободную руку он поднес к его рту, с которого срывались всё более громкие и развратные звуки, зажал его. — Тише.       Едва ли Бинхэ запоминает предостережение шицзуня, но на всякий случай строит раскаивающийся вид, не забывая тихо постанывать от приятных ласк, которые последовали за его маленькой шалостью.       Так же он относится и к руке Цинцю, накрывшей его губы. Разве может теперь шицзунь наругать теперь этого ученика за его желания?       Бинхэ лишь игриво проводит теплым влажным язычком по изящным пальцам. — Молодец, — выдохнул Цинцю, не осознавая, как это звучит. Он скользнул по мягкому языку глубже, огладил щеки изнутри, пощекотал язык, после чего вытащил блестящие от слюны пальцы — звук вышел таким пошлым, что оба покраснели и не знали куда девать глаза. — Шицзунь… — проникновенно стонет он, вновь сжимая коленями бедра Цинцю.       Неловко перебирая руками он то цепляется за ткань на ногах наставника, то скользит ими по его животу и бокам с нетерпением ища, как содрать с и так с трудом пойманного заклинателя лишнюю одежду.       Мало. Мало. Безумно мало. Цинцю теперь понимал жён оригинального Бинхэ, стремящимся прикасаться к нему в каждый миг. Щели между воротами было категорически мало, и Цинцю, рванув пояса, скинул верхние одежды Бинхэ, а после, не прерывая движения, начал стягивать и так съехавшее с плеч одеяние. Только избавился от тряпок — и притянул Бинхэ к себе, усадил на себя максимально близко, тихо простонал от контакта кожи к коже, член Цинцю истекал, испачкав все слои нижних штанов мокрым пятном.       Пылая по меньшей мере лицом и по большей всем своим телом, Бинхэ вновь застонал и заерзал на бедрах Цинцю, прижимаясь к тому теснее, интимнее, желая почувствовать то, о чем раньше не мог и думать. — Шицзу-унь… — вновь нетерпеливо издает он, потираясь о пах наставника.       Простых обжиманий ему все быстрее и быстрее становится мало, что создает риск на новое необдуманное действие неопытного юнца, продиктованное нетерпеливостью. — Я хочу почувствовать шицзуня внутри, — с жаром почти шепчет ученик, облизывая пересохшие губы. — Шицзу-унь… Пожалуйста       Юноша почти картинно хнычет так, как следовало бы невинным девам в каких-то пошлых романах. — Бинхэ? — Цинцю едва не отдернулся. Такие слова, из уст протагониста, эти хныки, они пугали и заставляли всколыхнуться все внутри. От одной мысли все нервные окончания словно опалило греческим огнем — неугасаемым, распаляющим ещё сильнее. Шэня ещё в прошлой жизни не банили в поисковиках, и он знал, что какие способы получения удовольствия доступны двум мужчинам. Оральный отпадал сразу — едва ли Бинхэ сможет насладиться тем, как Цинцю будет вспарывать его горло собой, и… Дав себе мысленную оплеуху, Цинцю вытянулся, провел языком у самого уха Бинхэ, вызвав стайку мурашек, и тихо, властно прошептал: — Раздевайся — и к стене, спиной ко мне.       На секунду этому ученику показалось, что он мог бы кончить уже только от этих властных ноток в голосе шицзуня, но Бинхэ не стал долго зевать сразу же бросаясь исполнять указание наставника настолько торопливо, что даже забыл путаться в своих конечностях.       Не прошло и доли минуты как словно бы самый послушный ученик на Цинцзин, Бинхэ с нетерпением, любопытством и возбуждением поглядывал из-за плеча на своего шицзуня. Кажется этот ученик все же был не настолько невинен насколько мог показаться ибо судя по загоревшимся глазам он уже кое-что для себя мог представить.       Цинцю с силой сглотнул, не способный отвести взгляда от движений Бинхэ — дерганные, торопливые, они пробирали до самого донышка. В попытке привести в порядок мысли Цинцю опустил глаза в пол, пока шебуршание не прекратилось, и только после этого поднял голову — и обомлел. Поза, взгляд — они очаровывали, зазывали, и мозги Цинцю отказали окончательно. Тяжело поднявшись, он на дрожащих ногах подошёл ближе. Тряхнул головой — не время проявлять слабость. — Этот ученик готов усвоить урок?       Цинцю позволил себе улыбку. — Молодец, — прошептал он, прежде чем отвлечься на полочки со склянками, среди которых с трудом но нашлась та, чья субстанция была достаточно безопасной, скользкой и вязкой. Он должен показать хороший пример. — Ты такой хороший, — хрипло произнес Цинцю, размазывая то, что послужит им смазкой по пальцам и приставляет их к колечку мышц. — Хороший мальчик       Плавно толкнулся ими вглубь, введя до конца, до костяшек, и замер, опасаясь возможной боли. — Мхм… Шицзунь… — вновь выдыхает со стоном Бинхэ.       Он тесно сжимается вокруг длинных тонких пальцев наставника и пульсирует возбуждением. Ему достаточно своего воображения чтобы не терять настрой и даже вскоре вновь начать ерзать и переминаться в непонятном желании сделать еще хоть что-то. — Бинхэ хороший ученик? Все примет, что даст ему шицзунь? — шало шептал Цинцю, когда четыре пальца свободно проходили. Вытащив руку, он с полным отчаяния стоном наконец развязал веревки на штанах, сбросив их вниз и переступив. Проведя рукой по болезненно возбуждённому члену, он приставил головку к расслабленно сокращающемуся кольцу мышц. И — вошёл, мелкими толчками без предупреждения. Цинцю замер, когда пах упёрся в ягодицы Бинхэ, буквально лег на его спину, обхватил уткнутые в стену руки, задышал часто-часто, вжавшись лицом в основание шеи.       В том же шальном угаре еще по юношески звонкий голос лишь продолжал наполнять хижину нетерпеливыми, жаждущими и мучительными: — Шицзунь-шицзунь-шицзунь… — Правильно, Бинхэ, молодец, — надломанно шептал Цинцю, ловя движения навстречу, задав свой ритм — так, чтобы каждое движение выбивало из Бинхэ новый и новый, такой восхитительный, стон. Хотелось вгрызаться в подставленный хребет, оставить следы на коже, которую только перестали пятнать постоянные синяки от драк — но он сам поставил такие условия. От узости внутри Бинхэ всё внутри дрожало, а перед глазами расцветали звёздочки.       В возбуждении Бинхэ уже не впервый раз за это время капал тягучей прозрачной смазкой с оставленного пока без внимания члена на пол бамбуковой хижины и от торопливый жадных толчков, только набирающих темп такое обещало случаться еще даже чаще.       Но и этого Бинхэ было мало. — Шицзу-унь. Поцелуйте меня, — уже совсем скоро издал новый каприз этот ученик.       Цинцю так погрузился в собственное удовольствие, что не сразу понял суть просьбы. Поцеловать? Ох, он мог не только поцеловать.       Обняв Бинхэ под грудь, он, не выходя, резко выпрямился, вынудив его подняться и отцепиться от многострадальной стены, на которой остались следы от ногтей. Замерев от сжавших спазмом мышцами его член, он рукой повернул голову Бинхэ к себе и принялся покрывать поцелуями лицо — благо, разница в росте пока позволяла. — Что ещё хочет этот капризный мальчишка?       Застонав от острого ощущения шицзуня внутри, Бинхэ зацепился за его руку. Прикрыв глаза от удовольствия, он прижался к груди наставника. Встав на носочки, юноша только больше тянулся на ласку и нарочно сжался, чтобы еще лучше ощущать Шень Цинцю. — Хочу чтобы шицзунь поцеловал меня в губы… — все также лишь слегка приоткрыв глаза почти стонет Бинхэ.       Зашипев сквозь зубы от пробравшего удовольствия, Цинцю почувствовал себя слишком близко к разрядке. В попытке хоть как-то сдержать себя, он прижался к губам Бинхэ, принявшись исполнять его желание — медленно, глубоко. И так отлично с резкими, дерганными фрикциями снизу. Не выпуская его из объятий, Цинцю поднял руку выше, захватил между пальцами сосок Бинхэ и начал его теребить — до темно-красного, каким наливались следы поцелуев выше       По телу Бинхэ все более сильными волнами расходилось обжигающее удовольствие. Он несдержанно мычит в губы наставника и, несмотря на все свое нетерпение, осторожно запускает руки в его волосы, осторожно поглаживая.       Едва ли он понимал это сам, но кульминация уже была недалеко. Бесконечная волна удовольствия от одной только мысли о глубоко толкающемся внутрь его шицзуне подгоняла его.       Почувствовав нарастающую мелкую дрожь, Цинцю незнакомо оскалился в поцелуе. Оторвавшись от заласканных губ, он притёрся — щека к щеке — и начал покусывать раскрасневшееся ухо, тяжело дыша. Рука на члене Бинхэ сжалась, почти до боли обхватив головку; короткие ногти царапнули нежную кожу. — Кончай, — прохрипел он на самое ухо       Еще большее ощущение чужой власти над собой обострило последние остатки того, что еще не вопило от удовольствия, и кто бы мог сомневаться, что сейчас этот послушный ученик не ослушается шицзуня.       Стоило последним вибрациям голоса прорезать воздух, напрягшись всем телом, Бинхэ почти вскрикнул, изливаясь. Его руки запутавшись в волосах заклинателя, сжались сильнее, а шумное совсем сбитое дыхание вырывалось меж раскрытых губ.       Вскрик Бинхэ стал последней каплей, обрушившей плотину Цинцю. Закусив губу до крови, он начал изливаться внутрь, толкаясь до искр перед глазами. Они отступили, как и скручивавшее тело Цинцю напряжение, и он сильнее прижал к себе обессилевшего Бинхэ и начал отступать назад, пока не наткнулся пятками о деревянное и опустился на сорванные первыми с его плеч одеяния. Подтянул Бинхэ к себе ближе, усадив так, что кончик обмякшего члена всё ещё оставался внутри него. Из растраханного ануса на пол медленно капала мутно-белая жидкость. — Можешь отпустить меня, — как можно мягче произнес он и обхватил перепутанные его волосами пальцы Бинхэ. — Мхм… — тихо выдохнул ученик, выпутывая подрагивающую руку.       Его чувствительное после пережитого пика удовольствия тело ни за что не желало прощаться с приятными ласками, которые дарил Шень Цинцю, и юноша продолжает льнуть к телу мужчины словно ласковый питомец.       Цинцю осторожно прикоснулся губами к виску Бинхэ. Всегда энергичный, он выглядел настолько утомленным, что совесть поднялась против намерения отправить его прочь. Что эта же совесть Цинцю говорила о прозошедшем уже разврате, он пообещал себе подумать завтра. Пока же он осторожно вытащил из-под себя одеяние и накрыл их обоих.