Целебный отвар

Конечно же они никуда не ушли; не послушались — плевать хотели на Люпиновы наставления и пожелания. Должно быть, спрятались в деревне, а после — обратились в звериное обличье, чтобы пробраться обратно крысиными лазами. Может, так и выглядит дружба? — Снейп плохо в этом разбирается. Ненависть повсюду — и к самому себе, и в глазах напротив — окунает в маггловскую нефть с головой; жирным затекает в горло и закручивается в желудке. Смог бы он так ради Лю… Ремуса? Против всех запретов, всего мира — невзирая на угрозу Азкабана; возможную потерю рассудка от неправильного обращения в зверя; наконец просто — вопреки его собственному завету? Снейп кусает губу до крови — чего уж теперь, руки все измазаны — будто гуашью, как у пятилетней Лили, когда та взялась за краски и так же быстро забросила. И пятна — повсюду пятна… След. — Какого… — хрипит Поттер изумленным. Вглядывается в Снейпа, как в кривое зеркало — узнает, но от того ему становится только хуже. Сжимает-разжимает большие, сбитые мозолями, загорелые кулаки; топчется на месте, кривясь в сумраке — молочная луна выбеливает профиль и нахмуренные брови. Снейп думает о том, как впервые увидел: Поттер, Блэк и Лили с приподнятой вверх крылом-рукой, а пальцы ее с ситцевым лазурным платком — у разбитой губы Поттера. — Какого ты здесь делаешь? — шипит Поттер. Снейпа вздымает над землей будто перышко — руки Поттера на вороте рубашки, той самой, что — Он смаргивает, разжимает пальцы, отшатывается. Смотрит на футболку, подаренную Люпином, как на единорога — беспомощно оглядывается на Блэка, но тот молчит и пялится, даже веки не двигаются. Из-за спины появляется Питер — прямо так, из воздуха и темноты. Наверное, прибыл крысьим королем на чьем-то плече и до последнего таился. — Он гостит здесь, — поясняет тихо, искоса глядя на друзей — будто боится, что прямой ответный взгляд сшибет его с ног в нокаут. — Гостит?.. — это Блэк, голос у него черный и неживой. — Да, я… Спрашивал у Ремуса. Он просил не говорить. Кажется, Питер единственный из всей компании называет Ремуса — Ремусом, а не этими дурацкими, на манер тюремных, кличками. Позади раздается вой и удар — такой, что вздрагивают все вчетвером. Оборачиваются — и Снейп тоже, безрассудно оставляя за спиной тяжело дышащих Мародеров и их взгляды-иглы. Удары повторяются, ослабевая с каждой попыткой, да только и дверь под ними — едва держится. Кожу обжигает крапивой — это Поттер невесть с чего хватает Снейпа за руку; выворачивает ладонь внутренней стороной наружу, вглядывается, будто руны читает. Блэк подступается тоже, бормочет что-то — бросает за спину Снейпу очередной безумный взгляд. — Отпу… — Снейп дергается, но хватка у Поттера не чета Люпиновой — крепкая и жестокая, лишенная всякой чуткости. — Не дергайся, — Блэк рефлекторно перехватывает пальцами байкерскую цепь на джинсах, перебирает меж пальцев. — Это кровь, — дальше Поттер ругается долго и грязно. — Какого хера ты притащил ему под нос кровь, придурок?! Поттер — прав, Снейп — нет. Эта мысль бьет сильнее, чем он мог бы представить. Но не так, чтоб перекрыть иное: Идиот. Притащился жалкий под дверь к оборотню с дурацкими вопросами; разодрал ладони до мяса, все равно что вывесил на крючке лакомую колбасу перед бродячей собакой, а теперь вот — Прощальный хруст двери за спиной звучит мертвенно — как вывернутый и разом сломанный позвоночник. Следом — не вой, нет — дыхание. Рваное, пустое и голодное. Звериное. Поттер берет Снейпа за плечо, тащит прочь со всей силы — тот не удерживает равновесия, падает на спину, упираясь разодранными кровоточащими ладонями в терпкую траву. Запах душит, повисает над землей жирной меткой. Внутри разливается: сделать что-то, остановить, исправить. Хоть как-то — да пусть и любой ценой. Неровно вскакивает с земли, рвется — пытается — навстречу распахнутому зеву двери, из которого уже проступают очертания близкой смерти и горящие алым глаза. — Куда?! — Он узнает меня! — Снейп бьется против Поттера, но тот слишком силен и церемониться вовсе не собирается. — Я… объясню ему… Я н-не боюсь!.. Глаза у Поттера удивленные, но больше злые. — Узнает?! — шепчет, но выходит грохочуще. — Не боишься?! Он сойдет с ума от крови, убьет не подумав, а потом… — пауза, чернее предыдущей. — А потом… ему с этим жить. Они замирают друг напротив друга без движения и мыслей; смотрят — борются — а произнесенные слова выстуживают кровь с каждым ударом сердца. Ему с этим жить. Жить… Дальше быстро и медленно — Снейп видит каждое мгновение. Блэк разворачивается, из-под кожаной куртки чуждым мелькает белизна шелковой рубашки. Миг — и вместо него огромный гримм — предвестник неизбежной гибели. На колени Снейпу падает… палочка? Очередной удар под дых. Он никогда не мог поймать ни бладжера, ни тем более снитча, а тут — Палочка самого Сириуса Блэка, в его руках — в его владении. Неправильное, жуткое доверие — как признак побратимства, нежеланного, но теперь уже кровного. Гримм бросается вперед, едва не в пасть к чудовищу, которого Снейп уже видел однажды — он помнит облик до последней черточки, и облик тот за последний год нисколечко не изменился. Разве что разросся ночным кошмаром. Блэк рычит, одним мощным движением челюстей смыкает зубы на бедре оборотня — не играя, а по-настоящему. Так, что до крови, мяса и костей. Раззадоривает зверя, уводит в сторону — за собой. Бесстрашный, готовый умереть, если потребуется. Поттер рядом — снова хватает, как тряпичную куклу; заглядывает в глаза пристально и страшно. Веки опускаются и поднимаются раз — перед Снейпом уже олень, гордый и величавый. Ветвистые рога на фоне бледно-голубой луны возвышаются колдовской короной. Олень подгибает колени, и жест этот однозначный и ясный — приглашающий — окатывает ужасом от неправильного. Снейп читает очевидное; сам не зная, как — оказывается на спине животного, хватается руками и ногами, как неловкий паук; вжимается в спасительную холку. Так нужно, так правильно — ни к чему здесь быть тому, от чьего запаха беснуется чудовище с самым светлым сердцем, какое только может быть у человека; не разбирающее теперь ни своих, ни чужих. Олень срывается в галоп, и это, пожалуй, самая невыносимая гонка, в какой Снейпу приходилось участвовать. В глазах мутит и скачет; внутреннюю сторону бедер бьет нещадным от безумной скачки; руки обнимают оленью шею, вжимают текущую кровь в лоснящуюся прочную шкуру — та растекается поверх, впитывается клеймом. Шум за спиной, треск веток, чужой вой и рычание — смешиваются в адскую какофонию, от которой вдоль позвоночника бегут ледяные разряды, бьют в бешено стучащее сердце. Снейп не запоминает, сколько это длится — видит то луну, проносящуюся в разлете черных от ночи ветвей; то оленью холку пред собой и чудящиеся в сплетении леса зловещие силуэты. Может быть, теряет сознание, а может — просто рассудок. Ночь и длинная, и краткая, а Поттер, кажется, не собирается останавливаться, хотя дыхание его срывается и становится тяжелым. Кровь в ушах звучит похоронным гонгом, забивает разносящийся над лесом вой и звуки остервенелого волчьего боя. Олень замедляется много позже — когда Снейп от боли в мышцах не чувствует сам себя; под конец сползает растоптанным мешком с оленьего бока на свежую траву, пытается вдохнуть и сам не понимает — получилось ли. Небо над головой редеет рассветными сумерками; насмешливо шелестит перламутром облаков. Поттер валится где-то рядом — дышит так громко, что Снейп собственные мысли на слышит; кашляет и клокочет, захлебываясь воздухом в раскаленных легких. Повернуться и сказать «спасибо» — немыслимо сложнее, чем спуститься в подвал к оборотню и задать ему дурацкие вопросы. И язык словами не вяжется — словно его прибило гвоздями к нёбу. — Жив? — хриплое, звериное откуда-то сбоку. Похожее на клочок белого флага, выставленного временно и украдкой, только что не напоказ. — Д-да, я… — проглатывает и снова выталкивает, через боль: — С-пасиб-бо. Поттер не отвечает ничего — и ничего не делает. Не спрашивает, не ругается, не пытается вбить Снейпу зубы в гортань или подвесить того на ближайшем дереве в отместку за глупость. Просто молчит. Так неестественно, что если закрыть глаза — покажется, будто это сон; ничего не было, а оборотни — да их вообще не существует. Поттер, шатаясь, поднимается с земли — на краю взгляда мелькает массивный силуэт. Озирается на Снейпа, протягивает твердую руку раскрытой ладонью вверх. Пальцы плотные, белые и в многочисленных мальчишечьих шрамах. Снейп считывает правильно и послушно протягивает в ответ палочку Блэка, не в силах подняться сам. Мгновение их пальцы задерживаются каждый со своей стороны палочки, и наконец та выскальзывает из рук Снейпа. Поттер вертит деревяшку задумчиво, мнется на месте; футболкой оттирает следы крови с лака. Почти уже отворачивается, начиная пасс — собирается обратиться обратно в оленя — как оглядывается зачем-то и с большим сомнением. Все-таки бросает хрипло, без грубости и прежней бравады: — Все кончится через час-полтора. Можно будет вернуться. И исчезает в тенях.        Снейп пробирается по лесу наугад, на ощупь; порой падает на подломленные колени, встает и идет снова. Мышцы гудят от натуги, расходятся волокнами, как расплетенное полотно. Ноги после скачки выворачивает дугой — идти ими вот так, прямо и по земле, кажется и вовсе странно. Найти путь назад несложно — Поттер несся напролом в своей прямолинейной манере, оставляя позади жирный след из ломаных ветвей и проторенного телом бурелома. Кажется, что запах оленьего пота еще чудится в воздухе невидимой тропой. Понимает теперь — почему бесстрашные, почему плевать на запреты, а такие глупые мысли навроде «что скажут родители Люпина» — не волнуют вовсе. После такого… действительно ведь наплевать. Внутри бьется, перебивая боль — что с Ремусом? жив? узнает ли его, примет ли обратно? Беспокойство рваное, глухо вырывающее изнутри куски живого — Снейпу оно знакомо еще со времени жизни с матерью; но теперь оно будто иное — светлое, окропленное надеждой, как рассветной росой. От последней лес насквозь мокрый и приятно холодит распаленные пальцы. Домик Люпинов выплывает из лесной глуши сказочной избушкой. Так ладно и просто, будто кто-то перевернул страницу в сказочной книжке, стирая кошмары, навеянные рассказанной в ночь историей. Солнце над ним всходит лениво и тягостно, распускает дымчатые лучи-лепестки — еще холодные, даром что желто-плотные. Чердачное окошко распахнуто, будто ничего и не было; часть его скрыта за колышущейся, мерцающей на свету шторкой. Ветка черемухи на ветру тонко вздрагивает, и одинокое лиловое перышко ложится на плечо Снейпу благословением. Все закончилось. Ночь… обошлась, вышла к рассвету. На крыльце — Снейп не сразу примечает сгорбленный силуэт сильного и уставшего человека — стоит Лайелл. Подслеповато от солнца всматривается в лес, прямо в Снейпа — суровый и страшный в беспокойной заботе и злости за непослушание, да только — Снейп вдруг тихонько смеется дрожащими губами. Глаза щиплет теплым и влажным. Нестрашно больше. Ну вот совсем. И еще одно — Лайелл злится иначе, не так, как отец. Лишенный чернильной злобы и сбитых в ярости кулаков — просто смотрит с горькой поволокой во взгляде; готовый раскричаться, может быть, даже замахнуться, но после — крепко обхватить за плечи, притянуть к себе, спросить неясное и глухое. Заботливое. Снейп сглатывает колючий ком. Плотно прижимает веки к глазам, смаргивает. Ноги подкашиваются и трясутся, когда делает шаг. И еще один. Блэк рядом на крыльце — побитый и черный от синяков — смотрит устало, а рука Лайелла уже на макушке — перебирает пальцами, будто плетет слова в колыбельную, успокаивает. — Я… — Снейп пытается вспомнить, как управлять голосом. Прокашливается, шатко отстраняясь от Лайелла, и тот отпускает, но за плечо — все равно поддерживает. — Где… Ремус? Р-ремус в п-порядке?.. Усмешка у Блэка выходит злой и колючей, что куст терновника, о который Снейп изодрал остатки одежды с полчаса назад. У Лайелла — наоборот. Слабая, но теплая, как разгорающееся над крышей солнце. — Жив, — отвечает скупо. — Спрашивал тебя. Блэк шумно втягивает воздух и коротко вытирает нос, на тыльной стороне ладони — запекшаяся кровь. — Позже зайдешь, — доканчивает Лайелл, не понимая взглядов, полных ненависти и одновременно — жестокой благодарности — которыми обмениваются оба его гостя. — Сейчас отдыхает. Лучше не будить почем зря. Оглядывает двоих парней еще раз, переминается с ноги на ногу и после — все-таки уходит в дом, аккуратно прикрывая за собой. Не до конца — так, чтобы слышать, и прийти на звуки драки, в случае чего. Снейп стоит перед этой проклятой дверью, как заколдованный. За спиной, у кромки леса — тропка, по которой они с Ремусом ходили на озеро. Сбоку — та самая лавка, на которой говорили и сознавались друг другу в слабости и к которой сейчас прислонился Блэк. Внутри дома — тихая сутолока утренних разговоров и кашель, кажется, Поттера. Успокаивающий следом — голос Петтигрю, переплетенный со вторящим ему и мелодичным — Хоуп. Даже и имя у матери Люпина такое, что… Снейп не может просто так зайти, оставить тут Блэка после того, как он… Но и с другой стороны — сочлись ведь. За ту их проклятую шутку — за то, когда поставили его, Снейпа, жизнь под угрозу в угоду своему эго, просто потому что это показалось им… занимательным. И так, и эдак — выходит криво, как ни крути. — Не думал, что он это всерьез, — режет Блэк. Поднимается первым — он всегда и во всем первый, даже первее Поттера; качается и держится за стену, но чужой помощи не просит и не ждет. Смолкает так же резко, только смотрит пронзительно и с яркой неприязнью. — Что?.. — Лунатик. Не думал, что он… и ты… Ругательство выходит сочным и разочарованным, следом — раздраженный взмах перебинтованной рукой. В воздухе тянет лекарственной мазью — известный для Снейпа запах. — О чем ты? Блэк смеется хрипло, как огромная ворона. — Да пошел ты… — шепчет беззлобно и первым распахивает дверь Люпиновского дома, поворачиваясь ссутуленной спиной. Дверь хлопает обиженно и негромко. Снейп остается снаружи.