Клоп

— Клоп-солдатик или красный клоп — вид обыкновенных наземных клопов… — голос чуть подрагивает от возбуждения, ручка в руке трясётся; с ладони на локоть ползет мутная капля пота и впитывается в тетрадь по математике. Тетради плевать, после стольких-то пролитых на неё слез, а Нилу, у которого в руках находится крохотный комочек жизни, плевать вдвойне: стоит только ему получить над кем-то власть, мозг отключается. Это значит, что мозг у него есть, и периодически он бывает включенным. Это также значит, что отец, раз за разом утверждающий обратное, ему нагло и прямо в лицо пиз… Нил тяжело глотает горький комок. Ему стоит усилий даже в мыслях говорить о папе плохо, и слово, услышанное во время ланча от кого-то из старшеклассников — грубое, меткое слово, как сокровище припрятанное под желудком — встает поперек горла осклизлой берцовой костью. Утыкается в трахею и пищевод двумя своими стрелами, давит, вырывая хриплый смешок. Нил криво улыбается. Пиздит. Папочка ему нагло пиздит. — Длиной от девяти до одиннадцати миллиметров… — он чуть давит на жука, так, что лапки разъезжаются в стороны, панцирь хрустит, как свежий снежок, и он лучше прижимается к линейке. Двенадцать. Нил давит чуть сильнее и ногтем, под которым скопилась синяя муть чернил, отрывает жуку лапку. Жук дёргается, и это забавное дерганье приносит чистейшее счастье: о да, пусть эта маленькая тварь поплатится за то, что посмела быть особенной. Если жизнь Нила чему-то научила, помимо жестокости и лживости, так это одной простой истине — выделяться нельзя. У жуков, особенно у таких жуков, яркий окрас. Яркая спинка, яркие пятнышки, яркие блестящие лапки. Нил даже этим похвастаться не может. Да, он тоже пятнистый, но в этом есть его убогость, и, судя по всему, это и отличает его, человека — существо гордое и независимое, биосоциальное — от жалкого жука. А кто ещё может так виртуозно унижать кого-то за приписанное ещё в утробе, если не человек? Нил отрывает жуку вторую лапку, отдельными крохотными порциями, по миллиметру. Ногти он не стриг достаточно давно для того, чтобы без проблем царапаться и расчленять кого-то, и недостаточно давно использовал их в драке, чтобы не волноваться за самого себя. В последний раз кулак соскользнул, разжался, и вместо удара, незаметного, но болезненного, оставил взбухшие полосы царапин. В гостиной звонит телефон. «Папы», — думает Нил. Оказывается прав. Пытается минуты две слушать разговор, прижимает жука к столешнице, был бы кошкой — прижимал бы уши к голове, но он не кошка, нет, и за это тоже должен расплатиться. Ему не нравятся кошки. Некоторым он вырывает усы, некоторым отрезает уши. Это так, когда времени на поразвлечься немного. Некоторым тычет пальцем под хвост — глубоко и больно, по-приколу. Палец потом воняет, так можно прям о кошку и вытереть. Само действо ему нравится. Кошкам не очень. Ему и это нравится. Тяжёлые шаги по лестнице — и душонка уходит в пятки. Нил сует свой трофей в коробок, коробок — под стопку бумаги, берет в руки ручку и смотрит в тетрадь, просто так смотрит, лишь бы сделать вид, что учится. Думает о кошках и том, что у них под хвостом. Сводит коленки, скрывает крепнущий стояк. Дверь открывается быстро. Папа не стучит, и правда: зачем ему стучать? Он в своём доме, в конце концов. И Нил — его сын. — До сих пор не верю, что ты — мой сын. Голос звучит разочарованно, надломленно, но Нил знает, что внутри этого голоса чистейшая ярость военного человека. Нил знает, что ему сейчас достанется. Он крепче сжимает в пухлых пальцах ручку, и ручка вплавляется в плоть, пропадает среди мягких складочек; пальцы, как у блядского карапуза, не способного даже ложку держать, не то что… Нож… Острейшее возбуждение пронизывает Нила от макушки до пяток. В животе все скручивает, его слегка подташнивает от силы ощущений, и даже волосы на затылке, кажется, шевелятся; ему страшно, боязно и невыносимо приятно одновременно. Большая часть сознания говорит о том, что так и должно быть. Нет, не говорит. Кричит. Так же, как и папа. — Я столько раз просил: просто учись хорошо, не доставляй мне проблем, будь нормальным ребёнком… — папа трет виски; жесткие волосы под его пальцами издают забавный шкрябающий звук, как ножичком против шерсти животного. — Что я получил в ответ от тебя, ты, маленькая неблагодарная скотина? Где твоё уважение? Честно говоря, Нил тоже иногда задавался таким вопросом. Пришел к простому выводу: уважение из воздуха не берется, а примера ему никто не давал. Следовательно — откуда бы взяться уважению? Правильно, неоткуда. Мальчик вздрагивает и сглатывает вновь. Ком из горла не пропадает никуда, так и торчит там острым клубком костей, хрустит, как стекло, а под бумажками, около руки взбесившегося папы — его маленький хрустящий секрет, еще живой, должно быть, сидит в коробке и слушает… Это. Нил хочет его сжечь. Нил слушает ругань на фоне, уже привычно почти не пропускает это всё через себя, и кивает невпопад, соглашаясь; перед его глазами стоит кровавая пелена, удовольствие от власти над кем-то, приумноженное фантазиями, садистская радость, но краем глаза он замечает занесенную руку и сжимается весь, группируется, как побитый щенок. Почти скулит. Щенки сжимались вот так вот: беспомощно, в мерзкие визгливые комки, поджимали свои куцые обрубки хвостов, и уши к голове прижимали, и все сжимались, сжимались плотно и жалко. Нил не хочет выглядеть жалко, и своя собственная реакция, схожая с поведением беспомощного сгустка плоти, неимоверно его бесит. — Ты… — папа нависает с поднятой рукой: хотел ударить, но передумал, понял, что в этот раз оставит синяк. — Блядский ты… «А ты, стало быть, шлюху трахал», — косясь на руку, рассеянно огрызается про себя Нил. Не трахал. Даже тут пиздит. Пиздит и пиздит, без умолку. Папа не выдерживает и бьет. Наотмашь бьет, резко, громко, так, как это умеют делать только прошедшие подготовку люди. Нил жмурится, ощущая, как жжет щеку, но жжение оказывается метафорическим. Папа его не бил. Точнее, папа бил не его. Он бил стопку бумаги, под которой мирно покоился драгоценный коробок. — Клоп, — с омерзением выдыхает старый солдат, прежде чем выпрямиться и поправить очки. Потом кивает удовлетворённо, соглашаясь с самим собой. — Да, именно так. Клоп. Дверь за ним хлопает громко-громко. Папа стучит, и правда: почему бы ему не стучать? Он в своём доме, в конце концов. Нил трёт пухлыми пальчиками горящую щеку, чешет её, царапается и тянет руку в сторону жучка. Прекрасно знает, что от жучка того только и осталось, что яркая красная спинка и пятнышки, за которые жука этого никто никогда не пристыдит. Просто хочется посмотреть на такое чудо ещё хоть пять минут, а потом учиться. Обязательно учиться. Нил ведь не хочет быть тупым и выделяться среди сверстников. Выделяться нельзя