20/20

Она сосёт чупа-чупс, вызывающе проводит языком по сладкой конфете, дует губы и на них остаётся сладость вперемешку со слюной. Миле физически больно на это смотреть, потому что ну негоже приличным девицам так себя вести. С другой стороны, чего она ещё ожидала, презентуя Ане банку рево. Кажется, не того, что давно прошаренной подруге сорвёт крышу с пятого глотка и она будет лезть целоваться ко всем своим подружкам. Подружки-идиотки, ворчат на неё, не принимают ни одного поцелуя, гневно оттирают щеки и ладони от сладкого блеска с химозным запахом. Миле так хочется на их место, чтобы тоже ворчать, тоже ловить на щеках чужие поцелуи, тоже оттираться, а потом взять и поймать чужие губы своими. Чтобы обязательно попробовать собственноручно купленный блеск на чужих губах. Он обязательно будет ещё слаще, потому что с Аней иначе нельзя. Потому что на ее губах даже гигиеничка за три копейки станет самой вкусной. Потому что она сосёт чупа-чупсы постоянно, потому что распределяет сладкую слюну по губам и липкими становятся ещё и длинные волосы от ветра. Аня шутит о том, что вообще-то уже полгода в отношениях с Ритой и Мила знает, что это шутка, но болью в грудине отдаёт все равно. Ей так чертовски хочется на место Риты, чтобы тоже шутить шутки и пытаться отвести чужое внимание от собственной руки на чужом бедре. Её много, очень много, настолько, что она каким-то образом в лёгкие забивается сладким ароматом духов, остаётся там и образует раковые клетки. Такие как она, совершенно точно, если и убивают - то ножом в грудь, с садистским наслаждением. Потому что она – хуже, чем сигареты, зависимость сильнее героиновой. Она пьёт мерзкий вишневый рево, который ей в шутку купила Мила и обязательно, ну просто обязательно, сосёт чупа-чупс в промежутках между глотками. И сдались ей эти конфеты, есть же милины губы. Мила задаётся разными вопросами. Самый частый из них: ну на кой ляд она спаивает Аню. Знает же, что со здоровьем у этой дуры всё плохо, видит как мелко дрожат чужие руки, слышит немного спутанную речь. Вопрос выходит чисто риторическим, потому что ответ Мила предельно ясен: когда Аня пьяная - она же вся её. Без всяких надоедливых подружек, без поцелуев неблагодарным, которые их не принимают. После каждого глотка мерзкого вишнёвого ревача она всё больше её, со всеми её глупыми вопросами и ещё более глупыми историями. С её длинными волосами, которые постоянно лезут в лицо и снимают блеск с губ. Мила будет каждый раз платить за выпивку только бы увидеть эту всю её Аню. Вишневый ревач остаётся на чужих губах и, чёрт, Мила соврет, если скажет, что ей это не нравится. Соврет, если скажет, что не хочет слизать, сцеловать мерзкий напиток вперемешку с липким блеском и чупа-чупсовой слюной. Аня постоянно шутит шутки о членах и после второй банки ревача (в этот раз серого, менее отвратительного на вкус) идёт обрезать свои шикарные волосы в парикмахерскую. Она милая, чертовски глупая и не справится без Милы в таком состоянии. В двух шагах от салона Аня останавливатся и предлагает свалить в секс шоп. Поздно. Мила тащит её за руку в салон. Стрижка оказалась чёртовой пыткой: Аня постоянно спрашивала нравится ли Миле её новый образ. Миле до чёртиков нравилось, но она не собирается об этом говорить. Потому что Аня читает людей как открытые книги, давно о чем-то подозревает, но ни о чем таком не говорит, только улыбается всем (кроме Милы) ласковой улыбкой. Мила ей ни за что в жизни не признается, что жалеет о тех временах, когда нечаянно задевала чувствительную Аню, что становилась не раз причиной новых шрамов на запястьях. Аня говорила, что в ремиссии, что больше ничего не будет, но спустя год сорвалась. Было что-то в этом всём романтичное. Влюбиться в человека, которого ты ненамеренно растоптал. В толпе, конечно, не сам, но, тем не менее, невыносимо наблюдать за тем, как это солнце считает себя грязью, убивает себя, чтобы меньше таких было. Аня и своих проблемах никогда Миле не говорит, держит дистанцию. Миле так хочется на место Риты которой её прелесть может рассказать обо всем, но нельзя. Мила несёт свой крест, который сама же себе и сколотила. Мила смотрит, смотрит на своё, которое и не знает, что оно свое. Ей хочется клеймить своё, оставлять метки-засосы по всей белоснежной коже шеи, оставлять и поцелуи-укусы на губах до кровоточащих ранок. Может быть, тогда Аня и поймет, что целовать других преступление, пока есть милины губы. Преграда, на самом деле, только одна – Мила прекрасно знает, что даже если Аня будет её, со всеми метками-укусами-засосами на теле, та одарит своей любовью каждого, кто попросит и даже не попросит. Она подарит по липкому химозному поцелую подружкам-идиоткам, смажет красивые тени о собственного кота и, может быть, если очень повезет – подарит одно мгновение нежности Миле. Мила жила ведь спокойно до того дня, когда они в речке в одежде купались. Она тогда краем глаза заметила чужую грудь, когда они в сухие вещи переодевались и ей немного сорвало крышу. Мила касалась своего, кусалась и целовала, не могла оторваться от чужой вкусной кожи. Сладкой, как и всё в Ане. Невероятная гордость брала Милу: она заставила чужие бедра дрожать от возбуждения и, возможно, наслаждения. Они это, считай, и не обсудили. Аня может и не помнила вовсе ничего, но это отговорка. Конечно помнила. Просто с алкоголем любви ко всем остальным в Ане становится больше. Такое, как в тот раз с ней было впервые, но ей было нормально – подружки ведь, чего там. Миле не хочется делить Аню с кем-то. Не хочется, чтобы своё было ещё чьим-то. Но очень хочется, чтобы вся любовь, что в Ане есть принадлежала ей, безраздельно и безапелляционно. Чтобы всё сладко-липкие поцелуи – только ей, чтобы конфету изо рта в рот – только ей, чтобы носом в мягкие волосы – только для неё, чтобы чипсы с крабом на двоих – только с ней и под фильм. Но Аня без внимания не может. Ей на всех хватит любви. Он одарит ею всех, кто подойдёт к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Мила знает об этом и поэтому ничего о чувствах своих не говорит. Знает о том, что у Ани в голове сейчас Суна Ринтаро из волейбола, завтра – косплеерша Кенмы из Америки, послезавтра (о ужас) – Сукуна, ебейший демон. Аня влюбчива, как чёрт буквально. Каждый её краш сводит Милу с ума, заставляет от скрытых чувств и ревности на стенку лезть. А Аня всё прекрасно видит, и влюбляется, смеётся над глупой Милой, хохочет над чужими чувствами в лодошку тихо, как умеет очень редко. Она не зря людей читает как книги, ещё когда в мокрой одежде с дрожащими ногами стояла – всё поняла. Может, раньше ещё поняла. Аня даже как-то на сутки влюбилась в Милу, подарила один мимолётный поцелуй, но влюбленность прошла, пришел краш на следующего аниме персонажа. Аня ветренная до жути, почти как Двалин, через пару недель срывается в Киев, к два-дня-как-знакомой девушке. Через пару часов после прибытия в её историях в инсте появляются милые фото: она целуется с этой знакомой, сидя у нее на коленях. Чужие пальцы в коротких волосах, своё с чужими следами на шее. В следующей истории она всё там же, на чужих бедрах, но руки чужие так трогательно держат её талию, что сразу становится ясно: в этот раз насовсем. И Мила не будет мешать чужой радости и любви. Потому что чужая любит Аню настолько, что заставляет Милу сомневаться в искренности своих чувств. Потому что своя настолько любит чужую, что в глазах мелькают искры от нежности. Мила не будет им мешать ещё и потому, что Аня нужна была ей чтобы владеть, ни с кем не делиться, клеймить и запирать. А чужая любит так, как это богоподобное существо любить и надо: мягко водит большим пальцем по чужим губам, боится лишний раз боль причинить. Наверняка Ане приходится просить, чтобы на ней оставили метки-укусы-засосы, потому что принадлежать и показывать, что ее любят до жути - чертовски приятно. И, к удивлению, наверное, даже всевышнего, Аня перестала всем остальным дарить такую же любовь, как дарит чужой. Она не лезет больше с поцелуями к другим, не обнимает подружек и не делится химозным липким блеском. У нее теперь вкусный вишневый гель, который пахнет невероятно и чувствуется за метр. У неё теперь и свой океан чувств и нежности, и чужой. Ей теперь другие не нужны. У Милы храниться единственное и последнее фото поцелуя. В тот день они опять провожали Аню в Киев, отвозили на вокзал. И она, в последний раз давая своей тактильности свободу залезла на милины бедра с объятиями и даже одним мягким поцелуем в щеку. Мила в тот момент подумала, что тотчас вознесется, но подружки тоже получили по поцелую, и самое долгое прощение было с Ритой. У них с того дня куча полароидных фоток осталась, но только две запечатлели тот невероятный момент. Одна фотография у Милы (она будет хранить её как зеницу ока; пытаться придумать, что сделать с чернилами, чтобы не выцветали), вторая – у Ани (та закинула ее в коробку со старыми вещами; коробка не пережила потопа от соседей и снимок сдох на третью неделю существования)