Разбудили всех, пели песни Руки Вверх!

— Тебе сколько лет вообще? Целоваться не умеешь, — лежащий с ним бок о бок Миша ткнул его плечом, незлобно так, но Поля всё равно возмутился. И что это его брат Серёжа в этом придурке нашёл? — Ты будто умеешь, — хотел огрызнуться, но вышло действительно как-то по-детски. Обидно. Несмотря на вечер, в комнате висела по-настоящему летняя жара, липкая, потная. Хотелось в душ (но воду отключили ещё в понедельник), раздеться догола (но вредный Мишка и блюл себя до Серёжи), а ещё целоваться — просто до одури. Дождаться Сережку со Стасом с работы, встретить прямо у дверей — как был, голый, — и впиться губами в бледные, вечно недовольно сжатые губы, сладко-сладко, пока Стас не признает, что Поля его любовь до гроба и не согласится встречаться. Или хотя бы не поцелует в ответ. Поле достаточно было одного раза, одного шанса, он уверен был, что сумеет Стаса переубедить. Неловко заелозил на плотном покрывале, сдержался, чтобы не толкнуться бёдрами в мягкий матрас, и театрально вздохнул о своей печальной доле. Глядя на страдания соседа, Миша закатил глаза, обычно равнодушный к чужому горю, но тут либо жара подействовала, либо воздух и правда летними феромонами был пропитан, вдруг предложил: — Ну давай научу? Уроки выходили до кринжа неловкими. — Ты раньше это точно делал? — спросил Поля между первым и вторым поцелуем. Ничего особенного он не почувствовал, просто на губах осталось тёплое, вязкое — отпечаток Мишиных губ и его сорвавшегося дыхания, когда Поля к нему в ответку прижался. Миша нахмурился: “Молокосос” — и взялся за дело серьёзнее. Перевернул Полю на спину, навис сверху. В голове у Поли вовсю вопили сирены, окрашивая внутреннюю часть черепной коробки в опасно-красный, но он уже не слышал, подставляя губы и доверчиво жмуря глаза. Выходило лучше. Миша наконец навалился сверху, от его тяжести вся Полина кровь устремилась к паху, лишая мозг столь необходимой подпитки. Задрать ноги, скрестив их у него за спиной было делом двух секунд — а раньше представлять даже боялся, это как же извернуться надо? Прижался сам, выгнулся — и Миша застонал в губы, выдавая своё неравнодушие. — Ты учишь или просто целоваться хочешь? — пробормотал Поля и потянулся вверх. Зубами прихватил мягкую Мишкину губу, куснул — и выпустил, только услышав откровенно недовольное шипение. Вышло сердито: и вопрос, и укус. Злее, наверное, чем хотелось. Ничего, подумал Поля, и попытался Мишку отвлечь, потерся о него пахом. Учеба же. Практика. Теперь знает, где пора остановиться, когда зубы сжимаешь. Миша молча вжался бёдрами в ответ, и глаза у него были глубокие, тёмные. Поля вдруг сам потерялся в своих желаниях и решениях — он же учиться собрался? Правда-правда? И ничего больше. Не с Мишей же, право слово. — Вредина ты, Полька. Такой он был — Миша Бестужев-Рюмин, что даже врединой обзываясь, звучал приятно. Его лицо внезапно оказалось около Полиного уха, близко-близко, и Мишины мягкие губы обхватили мочку. Прямо в голову ударило его рваное дыхание, сменилось потом лёгким чмоком. Поля вздрогнул и попытался заставить себя запоминать. Как поступает Миша, что он делает. Выходило плохо. Выходило — раствориться в ощущениях, пока Мишины губы посасывали его ухо, а потом Миша спустился вниз и тронул языком дергающийся кадык. Сразу убрал, и Поля обиженно рванулся вверх всем телом. Сжал руки вокруг его головы, да и так и замер. — Ты чего? — надулся Миша на правах хозяина пострадавшей причёски (Поля сам видел, как он по несколько часов перед зеркалом прихорашивался к Серёжиному приходу). Пришлось собирать мысли в кучку и объяснять. Телепатия в таких случаях, оказывается, тоже не работала, нужно было проговаривать какие-то вещи словами. — Мне понравилось, когда ты тогда… языком, — вышло неуклюже, но главное же — он попытался, информацию донёс. Что Миша с ней делать будет — уже не Полькина забота, он вообще здесь сериал смотрит. Смотрел. Поля попытался успокоить горевшие щёки, опустился обратно на кровать и в сменяющих друг друга на мониторе кадрах попытался определить, какой эпизод сейчас вообще идёт. Мишиной острой акульей улыбки он бы предпочёл не видеть. — Понравилось, значит? — гордости в его тоне было с горкой, даже чересчур. — А я ещё так могу… Он прижался ртом под линией челюсти, жарко, с языком, лизнул щекотно, а потом втянул в рот кожу, присосавшись как пиявка. Поля застыл, как пойманный, напрягся всем телом и никак не мог решить — бежать он хочет или расслабиться, окончательно забив на тормоза и у себя, и у Мишки, которого, судя по тому твёрдому, что прижималось сейчас к Полиной ноге, тоже нехило так вело. Решили за него. Тело предало его, когда Миша сменил место поцелуя. Поля вцепился в его плечи, заскрёб пятками по покрывалу, окончательно сбивая его в ком. Он выгнулся ещё дальше, подставляясь под чужие губы узкой, полной желания дугой, распахнул глаза… И столкнулся взглядом с двумя парами удивлённых глаз. Серёжа со Стасом вернулись домой. — Это не то… Миша отпрянул назад, резко разжав руки, будто держал в руках горячую кастрюлю и отпустил, обжегшись. Его ладони, по-глупому растопыренные, зачем-то схватили воздух перед Серёжей. — Что у вас тут… — Серёжа начал, да так и бросил на полуслове. Махнул рукой, широкими печатными шагами рванул из комнаты прочь — даже за рукав не схватить. Лето же, Серёжа был в светло-голубой летней рубашке с коротким рукавом. Мише небось очень нравилась. И Серёжины голые руки (с блестящими металлическими часами на левом запястье) нравились. Миша за ним и побежал. Резко спрыгнул с кровати, поскользнулся босой пяткой на ламинате, но равновесие удержал и понёсся вслед. Из коридора послышались приглушённые голоса; никто не кричал, но Серёжа вообще редко повышал голос. Злится, наверняка злится. Только вот у них-то всё будет хорошо — такие они, обречённые на счастье сволочи. Поля остался со Стасом один на один, и ему-то бежать было некуда. Отводя глаза, лишь бы не смотреть Стасу в лицо, невольно скользнул вниз по собственному телу: узкие плавки обтягивали чёртов вставший член. Никакой двусмысленности, всё слишком однозначно. — Это не то, что ты думаешь, — упрямо повторил Поля, теперь доводя фразу до конца. Прикрыться бы, подумал мельком, но сразу отогнал мысль. Пусть смотрит. Стас смотрел куда-то мимо, то ли в стену, то ли на книжный шкаф, заставленный пособиями по ЕГЭ. Поля внезапно возненавидел ЕГЭ ещё сильнее, чем прежде — мало того, что он отнял у него весь предыдущий год, так теперь и внимание Стаса всё ему. — Будем считать, что я ничего не думаю, — отрывисто сказал Стас. — Тебе бы иногда подумать не мешало, Поль. И всё-таки не сдержался и соскочил взглядом с треклятых полок. Полю как кипятком обожгло, огладило по голой коже задравшейся майки, красным следам чужих поцелуев на шее и откровенного стояка в трусах. Секунды хватило — но один Стасов взгляд ударял в голову сильнее десяти Мишкиных поцелуев (прости, Миш). На маске, которая прикрывала Стасино лицо, пошла трещина, тяжело было Стасику, муторно. Его бы пожалеть — но нет, Поля не намеревался оставлять ему шансов на отступление и решительно шёл до конца. Он снова растёкся по кровати, вспомнив и томную жару, и возбуждение, и адреналин встречи. В глубине души позавидовал Мишке, который уже наверняка развёл Серёжу на извинения и поцелуи. Улыбнулся этой мысли и чужому счастью и почувствовал всем телом, как Стас на эту его улыбку специально не смотрит. Наслаждался этим не взглядом вовсю — пока мог, секунду, две. Минуту целую. Осмелев, спросил: — Может, ты научишь, м? Думать мне рано, но целоваться — по всем законам пора уже. Стас законы знал. И упрямством своим Польке уступать не собирался, но вот только борьба эта его была обречена на провал — и это уже знали они оба. Одного шанса Поле было бы достаточно, а у него впереди было целое лето.