Ты настолько красивая

Дима попёрхивается, как только Юля, взбудораженная своей работой, позволяет ей повернуться к зеркалу. Смотрит на своё отражение внимательно, пытаясь выцепить хоть что-то, что напомнило бы ей собственное лицо, знакомое до самых мелких шрамов – на висках, под глазами, на подбородке. Там, где кожа тоньше всего, и работе легче оставить свой варварский след. — Я будто прямиком с Драг-Квин шоу, — произносит она практически бессознательно. Тычет в щёку пальцем и аккуратно трёт – на подушечке остаётся плотный бежевый след от тоналки. Сравнение, впрочем, не совсем удачное: на подобных мероприятиях люди чувствуют себя собой и выглядят так, что глаз не оторвать. Дима же, будто споткнулась на дороге жизни и упала в чан с краской, в лучших традициях комедийного кино – прямиком лицом. — Ещё и тени синие намазюкала, как будто мне естественной синевы мало… Сбоку от неё Юля тихонько посмеивается. Они сидят плечом к плечу, и Дима даже если не видит – уж слишком сложно отвести взгляд от зеркала, то прекрасно чувствует, как та трясётся. — Смешно ей, конечно, — она продолжает бурчать, но уже так, по инерции: Юля ещё пару раз хихикнет, и вся димина напускная надутость посыплется с лица крошкой, не в пример стойкой дорогой косметике. — Ворчишь точно старая бабка. Не напомнишь, сколько тебе лет? — Юля издевательски тянет гласные, показательно убирает слёзы из уголков глаз и укладывается головой ей на плечо. Тяжесть приятная и, несмотря на летнюю жару, отодвинуться дальше не хочется. В снятой на двоих однушке хорошо – она просторная, без излишеств, в большое незашторенное окно проникают несколько лучей заходящего солнца. Они воровато скачут по бесцветным стенам, окрашивая их в оранжевый, а осмелев, лезут в глаза. Юля чуть щурится, улыбается довольно от осевшего на лице тепла, почти мурлыкает. Кондиционер уже можно выключить, кожа от его стерильной прохлады покрывается мурашками, и Юля бездумно провожает их лёгким поглаживанием по чужому предплечью. — Мерзлячка, — произносит она ласково, и Диме нечего возразить. Жаркое сочинское побережье было её идеей для отпуска, Юля могла бы и в горы махнуть, или в какую-нибудь экспедицию – ещё и контента сняла бы на месяц вперёд, с неё станется. Диме впечатлений и на мёрзлых улицах Питера хватает – раз в год хотелось сбросить с себя всё лишнее и залечь под солнцем в позе тюленя, поворачивая тело точно по часам, чтобы каждый бок равномерно прогрелся. Настаивать на своём всё ещё было неловко, совесть грызла – не хотелось лишать Юлю заслуженных приключений. Они обе весь год работали на износ, но вскользь оброненное Димой: «Может, всё же на море», та подхватила даже слишком быстро. Наградила её сначала своим фирменным пытливым взглядом – таким, что с головы до ног сканирует за секунды, и легко вторила: «Море так море». Дима не знает, почему ей так повезло. В небольшом зеркале их лица совсем близко друг к другу, и от этого сравнивать проще: Дима отчётливо видит, насколько велика между ними разница. Всегда видела. У Юли на веках ярко-красные блёстки, стрелки длинные, на грани с вульгарностью, но таковыми совсем не выглядят, тёмная помада странного оттенка в осевшей полутьме кажется практически чёрной. И она во всём этом выглядит совершенно естественно, будто рождена была, чтобы взгляды притягивать, чистое воплощение слова «яркость». И сколько образов и париков она не примеряла, сколько экспериментов над собой не проводила, это ощущение следовало за ней по пятам. Бросалось в глаза окружающих раньше, чем они успевали её хорошенько рассмотреть. Дима даже не скрывает, что попала под это очарование тоже. Произошло это где-то между первым «Эй ты, в очках!» и посвящением ей целого новенького скетч-бука, который Дима никому теперь не показывает. Могло бы и раньше – ролики её на ютубе Дима смотрела чуть ли не с самого запуска, но цифровое изображение едва ли передаёт то, как широко Юля может улыбаться. Как неизменно тянет уголок губ в одну сторону чуть сильнее, придавая себе более уверенный вид, а глаза добрые всё равно выдают мягкую натуру. У себя на канале она не подкалывает Игоря, не закатывает забавно глаза, не крутится перед зеркалом, придирчиво выбирая платье для «невероятно важной» вечеринки, не набивает полный рот шавермы, стеснительно прикрывая его ладонью. — О чём думаешь? — Юля вне экранов чужих смартфонов смотрит на неё пристально, в самую суть заглядывает, как если бы раскрывала очередное запутанное дело. — Если снова надумываешь себе лишнего, я с тобой нежничать не буду, все бока исщекотаю, так и знай. Дима не сдерживается, фырчит со смеху, когда Юля для пущего эффекта трясёт у неё перед лицом кулаком и ощутимо шлёпает по коленке – там ладонь и оставляет. У неё на подушечках пальцев следы от теней – таких же, какие сейчас у Димы на веках, и остатки их разводами мажут по загорелой коже. Она прослеживает их замысловатый рисунок и признаётся, не слишком раздумывая: — Не идёт мне это, как пугало выгляжу. — В голосе проскальзывает еле заметная горечь, и прежде, чем Юля успевает возразить, Дима спешно добавляет: — Это не проблема, правда. Не то что бы я переживала, — она выдерживает маленькую паузу, пытается эту мысль особенно сильно подчеркнуть, — но всё же, родись я мальчиком, как и хотели родители, было бы проще, ведь так? Даже имя это, «Дима»… ну где ты ещё девушку с таким именем встретишь? — Не встречу. — Тут же соглашается Юля, Дима даже дыхание перевести не успевает. Пожимает плечами в ответ, мол, сама видишь, мы обе всё понимаем. А Юля тем временем одним рывком перебирается через неё, усаживается напротив, закрыв собой зеркало, и произносит отчётливо, чеканя каждое слово: — Она одна на всём свете такая: смелая и отважная надирательница задниц плохих парней. Незаменимая напарница Игоря невыносимого Грома с поистине железными нервами. Соучастница в разоблачении и поимке особо опасного преступника Сергея Разумовского. Невероятно очаровательная девушка, на которую заглядываются все мальчики и девочки Петербурга. И просто невыносимая в своей необъективности, единственная и неповторимая – Дима Дубинина. Дима растерянно моргает. Юля нависает над ней так, что спрятаться некуда, всё равно упрёшься прямиком в ловушку её хитрющего взгляда – каждым новым предложением та подбиралась всё ближе, не позволяя словам слишком долго зависать в воздухе. Теперь Дима ощущает тяжесть её ладоней на собственных плечах, шея быстро затекает смотреть вверх и, кажется ещё чуть-чуть, и Юля заберётся к ней на колени. Сложившаяся близость всякие мысли отшибает, от того в каждое юлино слово верится безоговорочно, даже если горящие щёки и колотящееся сердце пока не готовы этого принять. Хочется ответить чем-то равнозначным: сказать, как Юля важна, как много сделала для неё за этот год знакомства. Выразить словами, какая она потрясающая, даже если ни для кого это не секрет. Поблагодарить, в конце концов, что в этом отпуске Дима не одна, что сама предложила, сама позвала. Диме так много есть, что сказать, но в образовавшейся тишине, под ненавязчивым гулом кондиционера, из неё вырывается только неловкое: — Я не Дубинина. И замолкает тут же, панически отсчитывает секунды – только бы не сбежать позорно в туалет, чтобы запереться там на всю оставшуюся жизнь, сгорая от неловкости – пока Юля не приподнимает брови в ироничном изломе. — Да? А ведёшь себя как Дубинина. — И улыбается озорно, с затаёнными смешинками в карих глазах. Дима знает это мягкое выражение лица, видела не так часто, у Юли оно только для близких, но в голове навязчиво крутится два слова: «понимание» и «принятие». Может, Юля мысли читать умеет – Дима никогда не спрашивала об этом напрямую, а стоило. Иначе откуда это чувство, будто её услышали, когда она и слова из задуманного не произнесла? Дима не хочет знать. Не сейчас. Мотает на ус: это плохая привычка, всё время надеяться на юлину интуицию. Обещает научиться говорить о чувствах прямо, а пока выдыхает громко, с облегчением, и поддерживает их шутливую перебранку – аккуратно валит Юлю на спину и ложится рядом, лицом к лицу. — Это оскорбление сотрудника полиции. — У Димы с актёрским искусством отношения сложные, но для Юли она старается больше, чем на заданиях под прикрытием, и бубнит сурово, для пущей правдоподобности припоминая немногочисленные ужимки Игоря. Юля не заставляет её долго ждать: неприкрыто улыбается, кокетливо заправляет прядь волос за ухо – в лучших традициях плохого кино, и произносит с придыханием: — И что, накажете меня, госпожа полицейская? — Получилось бы почти хорошо, если бы не дёрнувшиеся в последний момент брови в ужасном игривом жесте. Дима тут же утыкается в подушку, смех давит, пока Юля бодается ей в плечо с громким: «Эй! Я была не так плоха, не смей смеяться!». А сама хихикает так, что у Димы совсем конечности слабеют, и сердце сладко ноет. Ну что за напасть.