Куртка

Он ждал внизу. Пик обычно заканчивала на пятнадцать минут позже и не задерживалась с охочими до разговоров одногруппницами, спешила к нему, чтобы поехать домой вместе: они жили в одном дворе и знали друг друга с песочницы. Мраморный пол отразил чей-то торопливый перестук каблуков. Пик не носила их, но это нисколько ее не портило. Она была прекрасной в своих мешковатых, будто с чужого плеча свитерах и узорчатых рубашках с чересчур длинными рукавами, в вельветовых юбках ниже колена или широких брюках, но особенно — в закрытых платьях с мелким флоральным узором, которые она надевала летом, когда они выбирались на речку вместе. И спутанные черные волосы, жесткие на ощупь, обрамляющие бледное лицо небрежно, и уставшие, слишком взрослые для юной девушки глаза — все это делало из нее маленькую женщину, очень мудрую и спокойную. Порко был полной противоположностью. Протекал неспешно апрельский вечер. Во дворце молодежи, где он занимался моделированием, стояла тишина — так было, когда закончившие раньше по расписанию уже успели уйти, а другие — не успели закончить. Снизу доносились звуки скрипучего телевизора, в который уткнулась взглядом старушка-гардеробщица, поэтому Порко не стал оставаться — решил подняться и встретить Пик у класса. Встретил на лестнице. Упершись глазами в пол, сразу выхватил апельсин, коснувшийся носка ботинка, инстинктивно поднял, выпрямился и застал на площадке выше стоящую на четвереньках Пик.  — Здравствуй, Покко, — эти невозможные глаза смотрели из-под упавших на лицо волос приветливо-испытующе, поэтому он даже не обратил внимания на детское прозвище.  — Что ты делаешь?  — Рисовали натюрморт сегодня, — неспешно начала она, подбирая с пола лежащий рядом апельсин и демонстрируя его другу. — Не оставлять же их в классе, а тут пакет треснул, рассыпались.  — Я помогу. Апельсины были хорошие: небольшие, оранжевые, как с картинки, с ровной тонкой кожицей. Наверняка, вкусные, только такие обычно чистке поддавались с трудом. Порко присел рядом, подобрал еще один — успел, пока тот не скатился со ступеньки. В приглашающем жесте раскрыл рюкзак. Пик сгрузила туда свою добычу, оперлась на его руку, чтобы встать, а он помог ей отряхнуть юбку от пыли на коленях.  — Спасибо. Нисколько не смутившись, она взяла его под руку, и они пошли одеваться. У гардероба было пусто: весну, что ли, почувствовали? Апрель в этом году выдался холодным, но каждый солнечный день вселял в людей надежду, тогда они снимали надоевшие с зимы теплые одежды и заболевали. Пик, похоже, относила себя к числу отчаянных. Порко с укоризненным взглядом передал девушке ее тонкий плащик.  — Ты в этом пришла? Замерзнешь.  — Не замерзну, — они прищурила на него глаза и принялась одеваться. Они вышли в весну как в ночь — темнело уже поздно, только который день шли дожди, а серые тучи, затянувшие небо, не пропускали сквозь себя ласковые солнечные лучи, вынуждая горожан прятаться по домам и предаваться беспробудной грусти. На улице было неуютно, как бывает в сезон осенней непогоды. Слишком холодно, чтобы бегать в футболке и кедах по лужам, слишком двадцатые на календаре, чтобы надеть вещи теплее. Тем не менее домой им не хотелось. Они сошлись на маленькой чайной, что располагалась напротив дворца молодежи, прямо в магазине, таком, еще старых времен, с неприветливыми кассиршами, тусклым освещением и запахом пустоты. Кроме стойки рядом с кассами, за которой устроился сонный бариста, заведение располагало единственным столом, высоким, в отрезанной от мира нише — за ним Пик и осталась ждать. Чуть позже Порко поставил перед ней каркаде в бумажном стакане и сел на соседний стул, плечом к плечу, взглядом — в стену. Даже разговоры о рутине или моменты молчания с ней казались Порко куда более интересными и наполненными, чем бесперебойный веселый щебет одноклассниц. Пик говорила медленно и вдумчиво: о художке и поступлении, о делах дома и в школе. Пик внимательно слушала: о прочитанных книгах и просмотренных фильмах, планах на будущее и эпизодах из прошлого. Сглаживала своим присутствием его глубокую тоску по брату. Когда чай закончился, в ход пошли спасенные апельсины. Пик чистила свой быстрее, и Порко смотрел на маленькие бледные пальцы, ловко справлявшиеся с задачей, вдыхал носом насыщенный цитрусовый запах, видел отчетливо, как преображается серое помещение — в компании Пик все приобретало тихое очарование, тусклый свет становился теплым и уютным, а дольки апельсина с ее рук — особенно вкусными. Они вышли на улицу и отметили синхронно: моросит. Порко расстегнул на себе теплую осеннюю куртку и не предложил — помог Пик ее надеть, укрывая ее плечи поверх тонкого плаща одним размашистым движением. Сам остался в худи, натянул на голову капюшон. Она не возразила. Принимала заботу, как подобает женщине: не противилась, не спорила, только благодарно, с достоинством кивнула.  — Спасибо. Но если заболеешь — я тебя не прощу. Порко закатил глаза, упрятал руки в карманы, и они пошли пустыми дворами к остановке. Над ними светом загорались окна, мимо спешили редкие прохожие — в тепло своих квартир, объятья любимых, вынужденное или желанное одиночество. Порко не спешил, хотя Пик торопилась, изменяя своему привычному темпу. Он подумал: это чтобы его не морозить. На светофоре остановились, но он шагнул было вперед, решил проскочить на мигающий зеленый, когда за руку его крепко схватили маленькой, сухой и теплой ладонью.  — Не успеем. Он сделал сложное лицо, но руку не выпустил и уже на остановке притянул Пик ближе — греться. Ехали молча. Наговорившиеся, слушали музыку из одних наушников. Эм Калинин пел «Солнце». Солнце жгло нутро. Пик, уютная в его большой куртке и своей невыразимой эстетике, положила голову ему на плечо, и ее жесткие волосы приятно щекотали открытую шею, и дорога была плавной, как в мороке, и тягучей, как мед. И юность кричала, громко заявляя о себе расплескавшимися чувствами. Они добрались быстро. У подъезда Пик вынырнула из рукавов, поправила пояс плащика, посмотрела, как она умела — открыто, искренне, и слова ее были весомыми, как чистая истина, такими, что захватывало дух.  — Ты мой герой, Покко. И плевать было на ненавистную кличку. Улыбалась она, и вместе с ней улыбалась его душа, открытая, распахнувшаяся с весной и готовая к этому новому, чистому, светлому. Она забралась ладонями под расстегнутую куртку, прижалась коротко, но ощутимо, давая еще раз вдохнуть запах своих непослушных волос, почувствовать щекотное тепло и отдачу. И он готов был на все, чтобы осторожный прощальный поцелуй, целивший в щеку, но остановившийся в уголке губ, застыл там навсегда. И чтобы она оборачивалась к нему с такой улыбкой, как сейчас с лестницы, пока он не знал, что крикнуть вслед, — и завтра, и через год, и через всю жизнь.