Невидимое измерение

      Бар «Roll over Beethoven» был настоящей венериной мухоловкой для рокеров. Он расположился на очень удобном месте, между магазином виниловых пластинок «Imagine» и пабом «Liverpool», шокировал всех своей неоновой, но очень строгой, можно сказать, классической вывеской и радовал огромным ассортиментом коктейлей в меню. Зайдя туда, обыкновенный рокер немного пугался. В «Roll over Beethoven» всегда были сумерки. Синий туман - на самом деле всего лишь свет от ламп в канделябрах - проникал в лёгкие и в душу, мягкие кресла, похожие на стулья смотрителей в музеях, настораживали старостью, а значит и хрупкостью, и, наконец, рояль, который мог бы стоять в лучших концертных залах Европы, ухмылялся полированной крышкой. Но самыми удивительными были портреты! Нет, на них были изображены не Rolling Stones или Элвис Пресли, на них скромно расположились Моцарт, Шнитке, Рахманинов, Бах... Обычно рокер усмехался - дескать, смешная шутка, но мы-то знаем, что играть вы будете, небось, Дэвида Боуи, - покупал себе коктейль, усаживался ждать музыкантов и опять удивлялся. Потому что гитаристы на сцену не выходили, про басистов никто не шутил, зато скрипачи настраивали свои инструменты. И играли они классику. Грустный рокер, уже потративший деньги на коктейль, чаще всего уходил, но настоящие ценители, меломаны, наоборот врывались в двери бара и улыбались. Жизнь удалась!       Роберт был постоянным посетителем этого бара. Выпускник музыкалки, как-никак. Он часто сидел здесь со своим ноутбуком, готовясь к занятиям в университете. Сегодня он расположился на своём обычном месте, находившемся дальше всего от выхода и, возможно, наиболее защищённом от всех мирских проблем. Роберт пил чай. В баре. Иногда он захлёбывался этим странным сочетанием, и тогда ему приходилось оправдываться зимней погодой, замёрзшей душой. Это его спасало. Роберт продолжал пить чай, пытаясь утопить в нём свои бунтарские, отчаянно грустные мысли.       Свободное время у него появлялось редко. У Роберта всё время были дела. Он хотел стать профессиональным программистом. «Вот где настоящая свобода выбора, - думалось ему. - Хочет программист, работает в какой-нибудь IT- компании, хочет, занимается фрилансом, спокойно сидя дома, в любой момент он может уйти оттуда, где ему не нравится, и заняться чем-нибудь новым». А ещё Роберт знал, что программисты зарабатывают, причём довольно неплохо.       И Роберт бы продолжал учиться, ползком продвигаясь к своей мечте, но жила в нём одна крайне философская личность. Она упорно твердила Роберту, что ему не помешало бы прославиться, чтобы потом, после того как он умрёт (а Роберт не верил в жизнь после смерти), он бы жил в сердцах людей.       Однако Роберт тоже стоял на своём. Недавно он победил философскую личность списком дел, которые ему надо сделать до Нового Года, и решил не участвовать в предновогоднем концерте. Тот проходил сегодня вечером в «Roll over Beethoven». Проблема состояла в том, что философ очень быстро реабилитировался и теперь стонал во всю душу Роберта. Он твердил, что программистам-то гораздо сложнее найти путь к славе, чем музыкантам, и что Роберт упустил свой звёздный час.       Холодный ветер ворвался в бар, известив всех о приходе нового посетителя, а точнее, Бадда, ответственного за сегодняшний концерт. Роберт увидел его, вскочил и быстро подошёл: - Здравствуйте! Я на ваш концерт! – хотя бы так выпускник музыкалки надеялся показать, что в этом баре он сидит не просто так. - Да-да, - кивнул Бадд, рассматривая афишу концерта. Потом организатор нахмурился, посмотрел на Роберта ещё раз и вскрикнул: - Роберт! Ёлки-палки! Как мы могли Вас забыть! Не хотите сыграть сегодня с квартетом, у них участник заболел? Роберт закусил губу, вспомнив количество проектов, которые ему нужно сделать назавтра. Потом посмотрел на жирный, толстопузый чайник с зелёным чаем. - А ноты сложные?       Музыка — это, на самом деле, разновидность спорта, мне кажется. Во-первых, таскаешь тяжести под видом элегантного инструмента, во-вторых, вечно находишься в каком-нибудь неудобном положении- то локоть левой руки зашёл за правое бедро, то пальцы растянул, как вермишель, - а в-третьих, бегаешь, сначала бежишь за забытыми нотами, потом за аккомпанементом, и только в самом конце за инструментом. Роберту повезло, ему надо было достать лишь скрипку, ноты ему пообещали дать уже в баре. Прибежав домой, он вытянул из-за шкафа чехол с инструментом, обнял пса и счастливо вздохнул. «Слава! — мечтательно протянул Роберт, поглаживая ухо пса. — Играем всё-таки, несмотря ни на что!». Философская личность танцевала твист. К сожалению, студент быстро её остановил. Он забеспокоился. Всё-таки очень опрометчиво. А вдруг ошибётся? Вдруг подведёт весь ансамбль? Когда Роберт зашёл в бар, он уже абсолютно не был уверен ни в чём, и философ внутри него меланхолично забился в угол, покусывая ноготь от напряжения.       Перед началом концерта Роб успел пройти половину произведения с ансамблем, с которым должен был играть. Ноты были не очень сложными, но иногда бодались и создавали некоторые проблемы. Роберт метался. Одной стороне его личности, прагматичному программисту, эта затея казалось глупой и детской, зато философ весело кричал фразу, сказанную когда-то учителем по фортепиано: «Кто не рискует, тот не пьёт шампанского!». Роберт вздохнул. Надо было решаться. Группа сразу сказала, что они смогут справиться без него, однако с ещё одним скрипачом звук, конечно, получится богаче. Философ напряженно ждал. Когда концерт начался, Роберт быстро начал перебирать пальцами, пытаясь приспособиться ко второй половине произведения.       Он успел пройти произведение «всухую», то есть, не задействуя смычок, целых два раза, однако всё-таки волновался. Не переставая твердил себе, что, если запнётся, нужно просто поднять смычок и не сбивать остальных. Как бы создать впечатление, будто так и надо. Услышав, что ансамбль объявляют, Роберт решился в последний раз. Теперь он шёл до конца.       Хлопали им долго. Когда всё затихло, Роберт поставил смычок на скрипку, ощутил нервное шевеление в груди и начал играть. Он смотрел вперёд на такт, стараясь предсказать будущее, и быстро зажимал пальцами струны, пытался не думать о том, что его ждёт во второй половине произведения, ещё даже незнакомой его смычку, развивал косоглазие, проверяя, не отстаёт ли он от остальных…       А потом он перестал волноваться. Успокоение пришло как раз тогда, когда он сыграл самое сложное место в произведении. Тогда Роберт забыл обо всём и понял, что улетает. Примерно так, как люди на картинах Шагала. Незаметно, прямиком в невидимое измерение. Оно так называется, потому что связано с нашим обыкновенным, трёхмерным измерением, и, по сути, им же и является. Однако в обыденной жизни это измерение невидимое и в него нельзя попасть обычным способом. Неучёные люди ещё называют его миром фантазий. Однако это не совсем правильное определение: для Роберта, например, невидимое измерение оказалось миром давно забытых звуков. Ведь порой нам нужны слушатели, чтобы исполнять музыку, одному иногда с ней никак не справиться. Когда Роберт понял это, весь бар очутился в невидимом измерении, оно окутывало заведение, как подарочная бумага. “Roll over Beethoven” теперь был отрезан от всего остального мира, за дверью остались проекты по программированию, пёс Азриэль и даже чай, в котором люди любят топить свои мысли…       Им аплодировали. Роберт смеялся, потому что понял, что из-за своего волнения так и не надел концертную одежду и выступал в зелёной толстовке «Brave spirit». Ребята из ансамбля тоже смеялись - наверное, от счастья - и одобрительно хлопали его по плечу. Когда они все вместе спустились со сцены, Бадд, широко улыбаясь, заявил им: «Изумительно!» - и усадил их за столик. Концерт продолжался.       Очнулся Роберт только поздним вечером, когда разговоры уже поутихли, а концерт давно закончился. «На выход, - сказал здравый голос. - Тебе пора домой, иначе ничего не успеешь». Роберт кивнул и начал собираться. Ему вдруг стало холодно и грустно. Может быть, потому что он понял, что ему придётся сегодня программировать всю ночь, а бар скоро закроется… Может быть, просто Моцарт на плакате стал каким-то более мрачным.       Роберт вздохнул и шагнул на улицу. Холодный ветер ползал по земле, временами пытаясь улететь в ночное небо. Снежинки пылью канифоли рассыпались и покрывали землю. Роберт замер у входа в бар и пытался дышать, сейчас это у него получалось с трудом. Зато хорошо удавалось улыбаться. Роберт достал из маленького кармана телефон и взглянул на часы. Время подмигивало глазами-месяцами и демонстративно зевало. Но Роберта было уже не остановить. Дух приключений плюнул ему в лицо и теперь манил за собой. Роберт продержался на месте ещё всего лишь несколько секунд, а потом махнул рукой и, захохотав, бросился бежать по заснеженной улице. Мимо паба “Liverpool” и продуктового «Авоська» к обшарпанному дому с длинной лестницей-кочергой. В этом неприметном жилище, в чулане, освещаемом сырными лампами, продавали канифоль, инструменты, ноты… Это было святое место для музыкантов в этом городе. Да и, собственно, лишь они знали о нём. Философ, в свою очередь, смеялся. По его щекам текли слёзы, потому что Роберт встал на кривую дорожку, он решил стать музыкантом. Его больше не интересовали ни деньги, ни свобода выбора. Интересовала его одна единственная вещь. Билет в невидимое измерение.