Ветер и ливень

      Ветер. То, что дует в лицо, освежает мысли, но и сгребает их в ладонь, перемешивает, выкидывает обратно, испортив все, чем они были, превратив их в слабоосмысляемую кашу, обрывки подкорки сознания, самых глубоких желаний, сплетаемых в не имеющую начала и конца бессмыслицу. Ветер, ветер - чувство свободы и отчаяния, единения с чем-то далёким, но одновременно слишком близким, слишком интимным, отречение от мира, полет, что-то колкое и неосязаемое телом. Ветер - дыхание. Необходимое дыхание, ему надо было услышать его раньше.       Вдох и голова понимает, что шум вокруг стал громче и резче. Получается, что на него резко обрушился ливень. Волосы, подчиняясь стихии, неприятно липнут к лицу, как и моментально промокшая одежда. Вода смывает и уносит потоками желание идти уже. Тело деревянное словно вбитый в вязкую землю колышек, ноги, должные руководить происходящим, не слушают здравый смысл, который продолжает уверенно сбегать с потоками ливня. Природа красива сейчас, как кажется Джисону, как никогда, он уверен в этом даже не видя ее, пряча глаза от воды, после сегодняшнего по-другому быть не может. Сама идея произошедшего не укладывается в его голове. - Сын, иди сюда.       Этот тон отвратителен, он кровоточит желчью и мелкими насекомыми, пьющими кровь ради того, чтобы продолжать кровоточить до конца дней своих и отправлять как можно больше близлежащего пространства. Ужас, а не тон. - Ты че, оглох?!       Необходимость спуститься вниз стоит перед глазами мерцающими словами, становящимся все ярче с каждой секундой. Если он не досчитает до тысячи, все почему-то умрут, может, так даже и лучше. Вообще, что такое смерть? Джи не может еще знать значения этого слова. Сейчас он лежит с закрытыми глазами и пытается достать из памяти то, что не знал. Его пугали этой "старухой", когда он спрашивал у родителей "а кто она?", когда не закрывал глаза сразу, как мать уложила его в кроватку, когда хотел, чтобы папа купил ему сладостей, когда мама дергалась и орала об этой "смерти", "идущей по миру на костылях-костыльках, прыгающей через разноцветные дома, жрущей детишек и матерей" в кровати, пока отец безразлично закрывал перед его носом дверь, каждый раз объявляя, что мать "опасна". - Нет мне помощи в этом доме.       Перед зажмуренными от паники, покрывшимися стойкой темной пеленой глазами, сверкает нижняя дверь, сопровождаемая звуком, только что изошедшим от реальной двери. Мама ушла.       Из воспоминаний его шиворот-навыворот выбрасывает в реальность. На кухне только они вдвоем, никаких матерей, никаких отцов. Новый гарнитур блестит безмятежным синим под розоватым утренним солнцем, из колонки звучит расслабленный блюз, закипает маленький алюминиевый чайник. По щеке проезжается пощечина. - Ты оглох?! - Немного задумался. - Режь уже лук. Ты снова об этом? - … - Говори. - Да.       Минхо выглядит как самый оскорбленный кот на свете. Джисон немного улыбается, видя какой же его парень милый, особенно в этом фартуке с кучей черных котяток, желающих выбраться за пределы ткани, так как на ней им мало места. Минхо, увидя эту реакцию, делается ещё раздраженнее. - Как же ты достал, забудь эту хрень. - Да. - Что, да?       Этот вопрос уже какой день их отношений оседает в воздухе серой пылью, так и рвущейся в нос, в легкие, душу, куда угодно лишь бы достать глубже. Джисону хочется перевести тему: - Сбегай за хлебом, хлеба дома нет. - Ты же хотел утром купить? - Не сходил тогда, эм, забыл. - Никакой помощи в этом доме.       Минхо накидывает на плечи джинсовку. Джисон смотрит ему вслед: "А может уже? Всё это просто закончить, очень просто. Достаточно просто уйти. Я не чувствую преград к этому, меня ничего не останавливает". Пальцы сами пляшут к спичкам, но Джисон одергивает их, стоит с пару минут, просто смотря на этих пятерых мелких предателей. "Меня ничего не останавливает, на меня ничего не давит, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего…" Он вталкивает эти наполненные пустотой слова в себя, старается глубже впустить их, но внутри него, в уже забытом чувстве, окутанном пылью, нет этих звуков. Поражение слишком ужасно для Джисона. Да и какое поражение: перед самим собой! "Если я сдамся, то что произойдет?" Он старается расслабиться и отпустить стаю голодных до действий псов из своей души, и упавшая рука находит силы снова потянуться за огнем. - Не делай ему больно, как им в прошлый раз, сделай все быстро. - Белого не было, взял черный. - доносится из прихожей громкий и вечно возмущенный голос. - Знаешь-       Горит штора. - Джисон?       Ответа нет. В эту секунду Минхо понял, как ему показалось, всё, то есть, в сущности, ничего. Мысль появилась, но не стала ясной, а лишь выпрыгнула откуда-то изнутри и прокричала: "Виновен!", сопровождаемая орущим то же самое пламенем, марширующим уверенными полками уже по стенам, еще несколько мгновений назад бывшим желтыми и жизнерадостными, как и весь интерьер квартиры. Может, спустя несколько месяцев, продадут эти комнаты, а там вынесут остатки старой мебели, приклеят новые обои, и дух Минхо уйдет, как уходил дух всех предыдущих хозяев, глубоко, голос его сгинет, останется только приведение прежней жизни. Оно будет напоминать о том, как они с Джисоном съехались, о тех временах, особыми голосами будут кричать глубокой ночью стены, как кричат все совковые дома.       Он снова несчастно одинок, впрочем, как всегда. А ливень все продолжается, но лишь гулким эхом отдаваясь в ушах. На улице давно светит яркое солнце. Он свободен? Что же ему теперь делать? Куда идти?