Уничтожены

      Из окна вид на старые дырявые мусорки, стены, исписанные граффити и заплеванные тусующимися во дворе алкашами. Квартира огромная, слишком огромная для одного человека, двухэтажная, заваленная пустыми бутылками и зип-пакетиками из-под черт его знает какой дряни. Да, не Голливуд с его холмами и стеклянными пентхаусами.       Они подходят друг другу как свинье подкова, хуже пары и придумать невозможно, если язык вообще повернется называть их парой. Игорь в задержаниях «не по уставу», бумагах, блокнотах, синяках и объяснительных по двадцать пять часов в сутках, а Хазин прячется за работой, напиваясь и удалбливаясь до розовых соплей, игнорируя звонки и снисходя до одной смс-ки в неделю с «Занят. Работаю». И после такой «работы» Игорь его обычно и находит в квартире с живописным видом на мусорки, в луже собственной рвоты.       Они даже живут в разных городах, самых крупных мегаполисах страны, где существуют миллионы людей, но упрямо цепляются друг за друга, потому что на обоих эта свобода давит тоннами бездомных питерских и московских душ.       Игорь зарывается в бумагах, расследованиях, отбитых почках, готовый даже сам себя придушить, чтобы не срываться в Москву к Хазину, когда тот появляется на пороге с зрачками размером с монету и всем видом говорящий: и вот он я – твой необходимый; а Игорь теряется в этих глазах без радужки, олицетворяющих его бесконечность.       Петя в это играет уже профессионально, пьяно бубнит в дверях что-то типа: «Есть резинка? А то мне тут надо…», оказывается втянутым в квартиру взбешенным Громом, и, хмыкая, думает, что победил. На самом деле здесь все проще – Хазин на Игоре помешан, он для него лучше самой дорогой дряни из зип-пакетиков, личный сорт отборного питерского, который принадлежит только ему, пусть эта самая «дрянь» и не знает об этом.       Игорь знает, от чего звереет, срывая Петины шмотки, дорогое, наверное, дерьмо, но ему наплевать до такой степени, что он не остановится, даже если Питер будет гореть. Для них обоих мир сужается только до них двоих, и все вокруг становится минимальным.       Они оба под кайфом: Игорь – от Хазина, Петя – от наркотиков; дышат загнанно, раскинувшись на полу у старого дивана. От коктейля эмоций Грома ведет, и он осторожно убирает с чужого лба прилипшие от пота волосы, разражаясь монологом о том, как хотел бы стереть из мира города, фирмы и крыс в галстуках, и оставить только их двоих. Хазин по руке бьет, встает, матерясь, и натягивает джинсы, а Игорь понимает, что снова станцевал на заточенных граблях.       – Ты один, думаешь, этого хочешь? Да таких как ты тысячи, они все кричат, что я им необходим, – улыбается Петя.       Гром молчит, потому что у него ком в горле, перекрывающий кислород. Когда Хазин уходит, на прощание хлопнув дверью, все надежды Игоря разбиваются в виде слез, падающих на ковер, как самоубийцы с небоскребов. А в это время Петя упивается последним замеченным им выражением лица Игоря, возглавляя этим хит-парад своих хобби.       Они не сломаны, они уничтожены: Хазин – наркотиками, а Игорь – Хазиным, они не любят, но играют жалкий сценарий дешевой пародии на любовь. Души до дыр изношены, словно манекены в тренировочных полигонах, по которым они стреляют друг в друга, но терпят все ради такой любви, на которую способны.       И Игорь снова закапывает себя в бумажной работе и сломанных при задержаниях ребрах, пока в очередной раз не срывается на последний «Сапсан», чтобы найти Петю в его двухэтажной квартире почти без сознания, в бреду шепчущим:       – Малыш, спасай от всех моих дурных происшествий, что угораздил я вляпаться без тебя.       Игорь снова приветствует себя в кресле фуникулера в свой выдуманный мир, в котором ему придется подвинуться, чтобы хватило места для двоих, и больше не пришлось существовать одному.       Пока все не повторится с начала.