пой, моя темная сторона, изнанка

В Доме этот мальчишка появляется на пару лет позже Волка. Щуплый, весь какой-то промозглый и дрожащий, как осиновый лист на ветру, он кутается в безразмерный фиолетовый свитер и неловко переминается с ноги на ногу у порога комнаты. Воспитательница слегка подталкивает его в спину, и он, путаясь в развязанных шнурках, чуть не валится на пол. Ярко-рыжая шевелюра занавешивает лицо, как штора, мальчик не поднимает взгляда и до побелевших костяшек сжимает ремень дорожной сумки. Волк заинтересованно рассматривает мальчонку, пытаясь отыскать в нем видимые физические изъяны – не находит. Щурится – из этих, из здоровых. Таких здесь не всегда жалуют. Когда тебе десять, а ноги не ходят или руки не держат, такие – как красная тряпка для быка. Волчья нога с неправильными костями как будто откликается и слегка ноет. Волк лишь крепче сжимает костыль и, поднимаясь с кровати, ковыляет поближе к новенькому. Остальные дети в комнате глядят жадными, почти голодными глазами – последний раз новичков приводили больше полугода назад, колотить их уже давно наскучило, а этот не выглядит как те здоровые, которые легко дают отпор и становятся главарями. Волк присматривается к мальчишке. Несмотря на яркость волос и одежды, он кажется каким-то серым, почти бесцветным. Будто силится слиться со стенами Серого Дома, раствориться в них и никогда не показываться на глаза. – Эй, Серый, – кличка рождается сама, прилепляясь к новому обитателю Дома, как репей. Волк протягивает ему свободную руку для рукопожатия. Мальчишка испуганно вскидывает голову, взгляд у него – как у подбитого пса: – Ты… откуда узнал? Волк недоуменно смотрит на него. Неужто правда настолько угадал с кличкой? – А? – переспрашивает он. – Ты откуда узнал, что меня Сережей зовут?.. – так же бесцветно шелестит голосом мальчик. – Ничего не знал я. – сам не зная, отчего смущается, бурчит Волк. – Серый ты какой-то. Даром, что рыжий. Меня Волком звать. – протянутая рука все еще висит в воздухе. Серый неуверенно глядит на нее и, наконец, почти невесомо пожимает. – Вон на ту кровать падай, – Волк машет рукой в сторону кровати, соседствующей с его, – Она у нас последняя свободная. Полный комплект. Серого в комнате не любят. Слишком тихий, слишком покорный, слишком… никакой. Он вздрагивает от любых шорохов, хнычет по ночам, свернувшись в комок, не дает сдачи. Волк глядит на него первое время и понимает, что там, в Наружности, его, вероятно, часто поколачивали домашние. Когда ребята в который раз загоняют Серого в угол и кидаются на него всей гурьбой, Волк взвешивает за и против, прежде чем кинуться напролом, раскидывая мальчишек своим костылем. Он понимает – один шаг и пути назад не будет. Пойдешь против стаи – останешься один, окажешься по другую сторону баррикад. Но почему-то все это отходит на второй план, когда рыжая макушка пропадает в куче детских тел. Ловко раздавая тумаки костылем, Волк даже не задумывается о том, что ошибается. Что против всех он останется не один. Учить Серого драться – тяжело. Он не хочет бить Волка даже для тренировки. А Волк с трудом представляет, как можно драться без костыля, одними кулаками. Технике научить Серого ему так и не удается. Зато отбиваться со всем отчаянием, давать сдачи так, словно от этого зависит твоя жизнь, царапаться, кусаться и колошматить руками, не глядя на обидчика – еще как. И Серый отбивается, неумело, но так бешено и яростно, что стая суется к ним с Волком реже. Когда кто-то из мальчишек шутки ради поджигает тетрадь Серого с рисунками, тот кидается на него первый и, кажется, прокусывает тому руку до крови. Волк потом долго успокаивает ревущего до хрипоты над обожженными страницами Серого. Они сидят на холодном кафельном полу в туалете, Серый рыдает и воет, перебирая дрожащими пальцами испорченные рисунки, а Волк неловко гладит его по плечу и бессвязно твердит, что они, нет, он сам, да вот этими руками, да этим костылем, да им всем… Рыдать Серый перестает через пару часов истерики, уткнувшись сопливыми носом в Волчье плечо. С каждой новой дракой Серый становится все резче и жестче, как опасный зверек, которого загнали в угол. Им по двенадцать. Они с Волком все лучше чувствуют друг друга, развешивая удары направо и налево, справляясь все с большим количеством обидчиков. После драк подолгу сидят в пустых классах, бинтуют друг другу по очереди сбитые костяшки, мажут синяки мазью, стащенной у старших, заклеивают ссадины пластырями. Потом Серый умудряется устроиться к кому-то из старших на побегушки в обмен на полезные мелочи, и лечить боевые ранения становится совсем несложно. Однажды Серый с горящими глазами вбегает в их с Волком любимый кабинет и вручает другу что-то непонятное. Амулет, говорит Серый. Пес, из старших, у которого выменял, сказал, что это настоящий волчий клык, говорит Серый. Волк крутит в руках крашенную в белый полированную деревяшку в виде крупного клыка, надевает на шею и клянется никогда не снимать. Серый плохо спит по ночам. Наутро он с трудом может объяснить, что именно его так пугает во снах. Почему он вопит истошно и мечется в холодном поту, чувствуя, как на его плечах сжимаются цепкие птичьи лапы, как перед глазами появляются черные вороньи крылья. Волку, кажется, плевать на ехидный шепот, доносящийся с соседних коек, когда каждую такую ночь он перебирается сначала на пол подле кровати Серого, а потом и вовсе залезает к нему под бок и обхватывает руками дрожащие плечи. Птицы из ночных кошмаров Волка боятся. Только его. Серому тринадцать, когда его впервые закидывает на Изнанку. Он смутно понимает, что происходит, стены Дома просто в какой-то момент плавно перетекают во что-то другое. Серый пропускает момент, когда вместо кафельного пола под босыми ногами оказывается проселочная дорога, а расписанные стены сменяются незнакомыми пейзажами. Раньше он что-то слышал от старших о прыгунах и ходоках, но никак не мог вникнуть толком в эти невнятные полупьяные разговоры. Все старшие, сидящие в Кофейнике и лениво раскуривающие сигареты и трубки, отзывались об Изнанке по-разному. Кто-то мечтал туда попасть, кто-то рассказывал, что уже там побывал, и больше никогда не хочет возвращаться. Пару раз Серый слышал о тех, кто ходит на Изнанку так часто, что Дом для них уже отдельно от нее не существует. Для Серого Изнанка становится сбывшимся кошмаром. За его плечом на Изнанке впервые появляется Птица. В Могильнике Серый валяется пару дней. Невидящими глазами смотрит в одну точку и беззвучно шевелит губами. Волк рвется к нему, скулит по-собачьи, царапая ногтями двери, ведущие в больничное крыло, пока Пауки не оттаскивают его за шкирку. За Серого Волку – страшно до чертиков. Когда враг рядом, можно расквасить ему нос, разбить в кровь губу, шандарахнуть костылем по спине. Когда врага не видно, но волосы на загривке встают дыбом – страшно. Волк бы рад раскидать всех, но не знает, в какую сторону махать кулаками. Когда Серый наконец возвращается, узнать его нелегко. Осунувшийся, словно не ел с неделю, с ввалившимися глазами. Больше всего у него меняются глаза. Он выглядит так, будто перенес что-то такое, отчего на голове зашевелятся волосы. Волк всматривается в повзрослевшее лицо друга и понимает каким-то глубинным волчьим чутьем – там, где Серый побывал, прошло явно больше двух дней. О том, что приключилось с Серым, Волк не расспрашивает. А Серый не спешит рассказывать. Лишь сам перебирается в Волчью постель уже на постоянку и так отчаянно вжимается острым подбородком в его грудь, словно силится пройти насквозь. Стая мальчишек трогать Серого с Волком перестает совсем. Обходят стороной. Когда Серого кладут в изолятор с гриппом, сердобольные Паучихи ласково называют его Вороненком. Серый до чертиков боится, что это прозвище приклеится к нему. Он боится стать хотя бы на шаг ближе к той страшной его части, которая делает жуткие вещи, сверкая желтыми глазами. Всех, кто потом пытается назвать его Вороненком, он лично припугивает кулаками, и прозвище сходит на нет. Волку четырнадцать, когда на Изнанку впервые попадает он сам. Для него это оказывается чем-то таким простым и естественным, как шагнуть за порог комнаты. Мощные лапы приземляются на прелую осеннюю листву, чуткий нос вдыхает пряный запах Леса. Волк бежит, не задумываясь ни о чем, ловит зубами зазевавшихся зверушек, чувствует терпкий вкус крови на языке. И все становится таким естественно правильным, и как Волк раньше передвигался с этим жутким костылем? Да и где он, этот костыль? И был ли он когда-то вообще? Волку хочется смеяться и плакать, и он смеется, не замечая, как вновь принимает человеческий облик, бежит впервые за всю жизнь, сдирая босые ноги в кровь, хватается руками за ветви деревьев. Дышит. Лес принимает его целиком, а Волк целиком себя отдает. Когда под ногами вместо листвы вновь оказывается ледяной пол, Волк первым делом несется искать Серого, но спотыкается и падает, руками приземляясь на ненавистный костыль. Серый смотрит затравленно и дико, слушая рассказы Волка о Лесе. Волк замечает не сразу, жмурится, улыбаясь. – Серый, ты чего? – спрашивает он робко, слыша слишком долгое молчание в ответ на его историю. Серый качает головой. И вправду, чего он? Неужели не рад за друга? Волк опускается рядом с ним на пол и ласково гладит по волосам: – Ну чего ты? Я что-то не то сказал? Серый вдруг утыкается ему в плечо, и из распахнутых глаз почему-то начинают катиться слезы. – Ты же теперь туда уйдешь? Насовсем, да? – Серый судорожно цепляется пальцами за ворот волчьей футболки. Волк недоуменно хлопает глазами и лишь крепче прижимает к себе Серого. – Не уходи, Волче, куда угодно, только не туда. Не уходи, прошу тебя, О л е г. – Серый сам не знает, зачем нарушает негласный обычай называть друг друга кличками. Непривычное имя само срывается с его губ, и он замирает, не зная, какой реакции ему ждать. Олег тоже замирает, не представляя, как ему реагировать. По имени его называют только учителя и воспитатели, да и то – лишь когда проходятся по списку учащихся. Оно кажется таким чужеродным в стенах Дома, будто Волк родился без имени, но с кличкой, которой окрестил его Дом. – Ну чего ты, – наконец повторяет он тупо, – Куда я от тебя денусь. Сереж. – имя он выдыхает напоследок, смакуя незнакомое звучание. Ему нравится. Имена они оставляют только друг для друга. Им по пятнадцать, когда, сидя на чердаке, Серый неловко касается губ Волка, сразу отстраняется и отползает в сторону. – Прости, прости, так глупо, забудь, пожалуйста, – лепечет он, краснея, и вжимает голову в плечи, ожидая, что откуда-то ему точно прилетит. Волк дает себе не больше пары секунд на размышление, прежде чем подобраться ближе и ткнуться смазано губами в С е р е ж и н ы губы в ответ. Олег неумело целует Сережу и думает, что это имя имеет какой-то совершенно особенный вкус. Все кажется настолько правильным и естественным, что Волк силится вспомнить, в какой момент дружба с Серым стала любовью, и не может. Ему кажется, что Серый был в его сердце всегда, даже не с прихода в Дом, а с самого его рождения. Им по шестнадцать, на носу одна из множества Ночей Сказок. Серый с Волком смеются, намешивая в мутные бутылки настойки, месяцами пылившиеся в закромах их состайников. Серый отхлебывает из них на пробу, его начинает вести всего от пары глотков, комната переливается яркими огнями гирлянд, и Волк в их свете такой удивительно прекрасный. Он тянет его на себя, целует нежно, растворяясь в осторожных и мягких прикосновениях, теряет ту границу, после которой заканчивается он и начинается Волк. Серый чует затылком, как к ним подступает Лес. Он стискивает зубы, вжимается плотнее в Волка, грудь к груди, бедра к бедрам, кожа к коже, выстанывает с каждым толчком протяжное «О л е г» ему на ухо, выхватывая его из объятий Леса, оставляя его здесь, с собой. Не давая перекинуться и утащить себя на Изнанку. Он не может позволить Лесу забрать его Волка, его Олега на ту сторону. Лес отступает. На Ночи Сказок Волк лежит у Серого на коленях (в темноте все равно не видно, кто есть кто, вопросов не возникает ни у кого), слушает его голос, который давно перестал быть бесцветным. Серый рассказывает самые удивительные сказки, рисуя в воображении необычайные картины. Сам Волк бормочет что-то бессвязное, когда очередь доходит до него, рассказывает что-то про Лес и оборотней. Он чувствует, как напрягаются пальцы Серого, перебиравшие его волосы. Слышит, как Серый отхлебывает из бутылки чего-то, пахнущего еловыми шишками, и принимается за новую сказку. Волк плохо улавливает суть истории опьяненным и сонным сознанием, помнит только, что в ней сильный волк, побеждая темного вороньего бога, спасает какого-то мальчишку и навсегда выводит его из леса. «Красивая сказка.» - думает Волк, проваливаясь в сон. Им по семнадцать, когда еще один кошмар Серого сбывается. Они с Волком сидят на чердаке и курят, когда Изнанка подбирается к ним самостоятельно. Первое, что Серый чувствует, оказываясь там вновь, это леденящий душу ужас. Он не умеет возвращаться в Дом, когда ему вздумается, как это удается Волку, таких, как Волк, кажется, называют ходоками. Серый же – прыгун, которого Изнанка забирает к себе, когда ей вздумается, а выплевывает тоже по собственному желанию. Второе, что Серый чувствует, это то, что Птица Волка ненавидит. Пальцы словно чужие тянутся к Волчьей шее, готовые вцепиться и душить, выцарапывать остатки жизни, но Серый вовремя берет над телом контроль, подскакивает и пускается бежать со всех ног. Подальше отсюда, подальше от Волка, от Олега, прочь от возможности причинить ему вред. Серый знает, что вернуться сам он не сможет – нужен ходок. А когда Изнанка соизволит его выпустить – одной Изнанке и ведомо. Но он бежит, не останавливаясь, до полного изнеможения, до сбитых в кровавое месиво стоп. Как Птица вновь берет контроль над ним, он не помнит. Не помнит, как ноги возвращают его туда, где он оставил Волка. Как цепкие пальцы с птичьими когтями достают откуда-то нож, Серый помнить не хочет, но тут память его не подводит– он помнит все в мельчайших подробностях. Еще меньше он хочет помнить то, как нож плавно входит в волчье мохнатое тело, как протяжный вой раздается над Лесом, и как Изнанка с силой выталкивает из себя Серого, словно инородное тело. Серый сидит на чердаке, обхватив голову Волка руками, и завывает на одной ноте, раскачиваясь из стороны в сторону. Волк не шевелится, крови нет, но Серый почему-то уверен, что где-то под ребрами он найдет свежий шрам. Очнувшись от шока, он с трудом дотаскивает Волка до Могильника, пугая людей своими ошалевшими глазами. Под дверью теперь сидит он, не скребется, не скулит, лишь смотрит в одну точку и повторяет имя Олега, словно молитву, вновь пытаясь не дать ему утечь на ту сторону насовсем. Волк выкарабкивается. Пауки, не понимающие, что вообще приключилось с почти здоровыми парнем, держат его еще пару дней, потом выписывают, пожимая плечами. Серый видит возвращающегося Волка и позорно сбегает, лишь бы не попадаться ему на глаза. Волк находит Серого на крыше, бешеный ветер треплет длинные рыжие волосы, юноша кутается в свитер и безуспешно пытается закурить. Осторожно ступая по черепице, Волк подходит к Серому поближе и тихо опускается рядом. Серый вздрагивает и испуганно дергается, роняя из дрожащих пальцев сигарету. Волк молча достает из кармана помятую пачку и протягивает Серому еще одну. Прикрывает от ветра, помогает закурить. Они сидят молча, каждый думает о том, как сказать другому, что это был _не Серый_. – Сереж. – наконец тихо зовет Волк, не поднимая на друга взгляд. – Я пойму, если ты меня не простишь. – Сережин голос звучит твердо, Волк чувствует, скольких усилий ему стоит эта твердость. – А мне есть за что? – спрашивает Олег как-то невпопад. Конечно, есть за что, думает Сережа. Конечно, черт побери. Ты несколько дней назад валялся под этой крышей мертвый, по его, по Сережиной вине, что за глупые вопросы. Волк буквально слышит мысли Серого, он словно может их потрогать, настолько они очевидны и осязаемы. Вместо этого он осторожно берет Сережу за руку и крепко сжимает холодные пальцы. Почему-то им обоим этого становится достаточно. Серый рвано вздыхает – за множество лет он так и не привык к тому, что в Доме говорить необязательно. Иногда лучше посидеть, держась за руки, и помолчать в одном направлении. Серый держится за руку Волка, как за единственно устойчивую поверхность на всем белом свете, и клянется себе никогда не оказываться на Изнанке вместе с ним. Им все еще по семнадцать, когда Серый понимает, что это конец. До выпуска остается всего-ничего, и Серый нутром чует, что Волк в Наружность не уйдет. Слишком пропитываются его лапы запахом Леса, слишком он становится… Изнаночным. Словно с каждым днем все больше сливается с Домом, становясь уже физически неотъемлемой его частью. Серый видит это, удержать пытается, собирая с Волком все мыслимые и немыслимые поверхности, целуя горячо и глубоко, кусаясь, ластясь, выстанывая его имя и крича – все, что угодно, лишь бы оставить его рядом, привязать к себе. Но Волк все равно снова и снова пропадает где-то _не_здесь_, принося потом в комнату жухлую траву, грязь и вкус чьей-то крови. Они не говорят об этом, но Волк тоже понимает, что вряд ли сможет уйти с Серым в Наружность, слишком легко дышится в Лесу, слишком правильно встают на свои места кости, слишком хорошо быть там без вечной боли в теле и без тяжелой трости, сменившей ненавистный костыль, но не способной заменить полностью здоровые ноги. Когда наступает последняя Самая Длинная Ночь года, Серый знает, что это будет последняя ночь для них с Волком. Он с трудом представляет себе жизнь без него, они настолько вросли друг в друга корнями, что сама мысль о том, что их может не быть друг у друга, кажется ему абсурдной. И оттого еще более болезненной. Серый даже не находит в себе силы на рыдания, когда сбегает на чердак, подальше от полных сочувствия Волчьих глаз. Конечно, Волк найдет его здесь, всегда находит, да и место у Серого из раза в раз не меняется, но он дает Волку шанс уйти раньше. Без глупых прощаний, без наматывания соплей на кулак, без проговаривания вслух отвратительного факта – это последняя ночь, когда они друг друга видят. Волк Серого, разумеется, находит. Шаги его Серый слышит заранее – трость отстукивает уходящее время по полу, затем слышится сосредоточенное сопение, и Волк, подтягиваясь на руках, появляется на чердаке целиком. Он молча опускается рядом с Серым и закуривает. Серый заглядывает в его глаза, не чая увидеть там что-то, кроме сочувствия, но ему почем-то кажется, что он видит в глубине зрачка проблеск сомнения. Он гонит спасительную надежду прочь – бред, какие тут могут быть сомнения. Этого у него, у Серого нет кроме Волка никого. У Волка помимо Серого был и всегда будет Лес. За всю ночь они не произносят ни слова, только курят молча и иногда долго и протяжно целуют друг друга. Когда начинает светать, Серый оставляет у Волка на лбу прощальный невесомый поцелуй и уходит первым. Из Дома Серый тоже вылетает первым, сжимая крепко все ту же дорожную сумку. Пришел ни с чем и уходит тоже ни с чем. По сторонам он не смотрит, уверенно шагая к воротам Дома, решительно пересекает черту, за которой начинается Наружность, и замирает на тротуаре, как вкопанный, роняя сумку на асфальт. Наружность встречает невероятным количеством звуков, мимо проносятся автомобили, ветер надувает куртку в парус, направляя в сторону от Дома. Сережа судорожно вдыхает воздух мира, в котором он не бывал с тех пор, как переступил порог комнаты и пожал протянутую ему руку. Он стоит на раскаленном асфальте, чувствуя через кеды его летний жар, в нерешительности мнется, с усилием воли заставляя себя вспомнить, что из этого мира руку ему не протянут. И драться придется учиться самому. Сережа мотает головой, прогоняя тоску, и смаргивает выступившие на ресницах слезы. А потом слышит шаги, сопровождаемые мерным стуком трости об асфальт. Рядом с его сумкой с тихим шорохом опускается еще одна. – Ну что, Сереж, куда поедем?