***
Эдди прибывает за рекордные пятнадцать минут, хотя обычно путь от его дома до квартиры Мэдди и Чимни занимает в два раза больше времени. Бежал он что ли? С другой стороны, для Бака эти пятнадцать минут были вечностью. Почти как пятнадцать минут последнего урока в школе в пятницу, но только в пятнадцать раз хуже. Он пел на пределе своих возможностей, танцевал перед малышкой так, словно от этого зависела их жизнь, танцевал с ней на руках, снова пел, строил рожицы, совал ей в руки погремушки, кукол, плюшевых зверей, снова бутылочку (снова провал и маленький потоп), пытался почитать, включал мультики на телефоне, мультики по телевизору, рассказывал безобидные истории с вызовов вместо сказок. Но Джи-Юн просто… Просто не прекращала плакать. Бак держит её поперёк живота, когда открывает дверь, чтобы Эдди увидел проблему сразу же — ужасно огорчённое личико Джи-Юн и до смерти перепуганное — Бака. — А где Кристофер? — интересуется он, ожидавший увидеть их обоих. — С Карлой, — говорит Эдди Баку, но глаза его прикованы к малышке. — Так поздно? — Она получает надбавку за ночные часы. Привет, Джи-Юн! Он протягивает ладонь и кончиками пальцев касается пухлой щёчки. На что в ответ получает пронзительный крик. Эдди вздыхает, улыбка сползает с его лица. — Не переживай, зато я очень рад тебя видеть! — тараторит Бак. — Безумно рад. Эдди окидывает его взглядом с ног до головы: почему-то всего один носок, пятна на одежде, детское одеяльце, перекинутое через плечо, взлохмаченные волосы и выражение абсолютного ужаса в глазах. — Пожалуйста, спаси меня, — практически умоляет он, протягивая ребёнка. Сперва Эдди забегает в ванную помыть руки и только после этого забирает у Бака Джи-Юн. Та снова успокаивается на несколько секунд из-за внезапной перемены, а потом её губы начинают подрагивать, она издаёт жалобное похныкивание, которое перерастает в полноценный плач за слишком короткое время. — Я пытался её покормить, но она не хочет есть. Я её переодел, хотя ей это не понравилось. Игрушки её раздражают. От покачиваний она орёт ещё громче. И даже не заикайся про мультики, — Бак серьёзным тоном вводит Эдди в курс дела, как если бы они были на работе, а тот внимательно слушает, критически оглядывая ребёнка: — Чего она хочет? Эдди смотрит на Джи-Юн точно так же, как обычно смотрит на застрявших где-либо и в чём-либо людей, пытаясь найти оптимальное решение, чтобы вытащить их живыми и невредимыми. Потом переводит взгляд на Бака и выдаёт: — Я не знаю. Бак моргает. — Что значит «я не знаю»? — Я был в Афганистане, когда Кристофер был в этом возрасте, — Эдди пожимает плечами. Он говорит спокойно. Так чертовски спокойно, что Бак сначала думает, что это шутка, потом, когда понимает, что нет, растерянно смотрит Эдди в глаза, а после начинает закипать. Конечно. Это не Эдди провёл два часа среди хаоса и крика. Это не Эдди перепробовал всё, что когда-либо видел в кино и слышал от Мэдди, не он демонстрировал чудеса акробатики, пытался вести переговоры с четырёхмесячной, и не он устраивал танцы с бубном (в прямом смысле!) в жалких попытках успокоить свою, между прочим, племянницу, которая должна его любить по умолчанию. Конечно, Эдди спокоен. И полон веры. Наивный говнюк. — Мы разберёмся, — заверяет он, словно прочитав мысли. — Не переживай. Баку очень хочется сказать Эдди, что ему следует сделать со своим «не переживай», но приходится напомнить себе: Эдди не виноват. Это всё Чимни. Чимни создал это адское дитя. Потому что Бак отказывается верить, что гены Бакли замешаны в его персональном кошмаре. — А у тебя сильные лёгкие, Джи-Юн, — смеётся Эдди. — Что думаешь, Бак, у нас в семье растёт будущая оперная дива? Всё раздражение Бака рассыпается в прах на фразе «у нас в семье», потому что слышать её от Эдди — это как получить тёплое и до боли крепкое объятье. Можно притвориться, что они действительно семья. Сидят вместе со своей маленькой племянницей, а потом вместе поедут домой к своему… Нет, Бак не собирается додумывать эту мысль. Какие-то границы нельзя переходить даже в своей голове — ради своего же благополучия. Да-да, они все зовут 118 своей семьёй и всех детей считают своими, но Бак собирается выдавать желаемое за действительное, он устал, он заслужил порцию сладкого самообмана. — Бак, это что? — голос Эдди вырывает его из наскоро выстроенного фантазийного мира. Сам Эдди стоит, склонившись над пеленальным столиком, куда уложил ребёнка, и смотрит на Бака исподлобья. В этом взгляде нет ни намёка на одобрение. Сердце Бака болезненно сжимается — он считал своё инженерное решение поистине блестящим. — Липучки не липкие, — поясняет он, комично разводя руки в стороны. Эдди вздыхает. — Дай сюда новый памперс. И ножницы. Бак признаёт, что Эдди справляется с переодеванием в разы лучше него самого — быстрее, эффективнее, без изоленты. И Джи-Юн даже не пытается пнуть его в лицо. Но это едва ли честное соревнование — у Эдди есть опыт. Силы не равны. Но как объяснить это Джи-Юн, которая перестаёт плакать, когда Эдди вновь берёт её на руки, и Баку, возможно, совсем немного обидно? — Я тебе это припомню, — сообщает он девочке. — Когда захочешь купить пива в шестнадцать и побежишь к своему любимому дядюшке, а он тебе откажет, потому что он скучный и старый. И ты поймёшь, как ошиблась в выборе сейчас. — Ты же помнишь, что есть ещё Альберт, да? — откровенно развлекаясь, говорит Эдди. Он явно пропустил ремарку касательно возраста мимо ушей. Бак усмехается: — Брось, Альберт не может быть лучшим дядюшкой, — говорит он, а потом его лицо резко принимает серьёзное и подозрительное выражение: — Или может? Эдди на это лишь смеётся и качает головой. Джи-Юн, оставленная без прямого внимания на целых две секунды, пока оба взрослых в комнате говорили друг с другом, а не с ней, явно недовольна. Снова собранные дрожащие губы. Снова изогнутые брови. Снова учащённое моргание. Покрасневшее лицо. И… — Нет-нет-нет, пожалуйста! — всё, что успевает сказать Бак, прежде чем она заходится в рыданиях. Оба взрослых в комнате протяжно вздыхают. — Она меня осуждает. — Она тебя не осуждает, Бак, ей четыре месяца. — Она и тебя осуждает.***
— Мэдди звонит, — в ужасе шепчет Бак спустя полчаса их шаткого мира с Джи-Юн. Она всё ещё недовольна, судя по нахмуренным бровкам и сжатым кулачкам, но, по крайней мере, не плачет, лёжа в своей детской качалке — Бак понятия не имеет, есть ли у штуки название. — Не хочешь сказать ей правду? — предлагает Эдди, подсовывая Джи новую погремушку взамен той, что она только что отшвырнула ему в лицо. — Ни за что! Бак не собирается волновать или расстраивать Мэдди. Она наверняка хорошо проводит время со своим ужасным, ужасным парнем, который привнёс в милейшую племянницу Бака частичку Сатаны. Незачем портить вечер Мэдди. Когда они вернутся, Бак скажет, что всё нормально, и сбежит. Желательно не забыть прихватить с собой Эдди, но там уж каждый сам за себя. — Тогда выйди из квартиры, — советует он. — Вдруг опять включится сирена. Последнее слово сказано шёпотом, потому что в предыдущий раз Джи-Юн прозвище не понравилось. Очень не понравилось. Бак совет принимает. Закрывает за собой дверь, отходит ещё на пару метров — чисто на всякий случай — и принимает вызов. — Мэдди! Как вы? Прости, что долго не отвечал, телефон был на беззвучном. — Ничего, Бак, я поняла, — говорит она, и голос у неё бодрый. — Мы потрясающе! Ты был прав, нам было необходимо выбраться. — Рад за вас, — искренне и с улыбкой отвечает Бак. — Уже собираетесь домой? Секундная пауза, после чего Мэдди издаёт неловкий смешок. Сердце Бака пропускает удар, словно ему сейчас сообщат ужасные новости. — Вообще-то, мы так хорошо проводим время, и это такая редкость… — Хотите задержаться? — он понял ещё до того, как она заговорила, зачем вообще вопросительная интонация? — Думаем сходить в кино. Если ты не против, конечно, и если Джи-Юн не доставляет проблем. Бак делает глубокий бесшумный вдох, ища внутреннюю гармонию, повторяет про себя техники, которые советовала доктор Коуплэнд, чтобы привести чувства в порядок, заставляет себя улыбнуться, хоть Мэдди и не видит, а потом говорит на удивление беззаботно: — Да! Нет! Никаких проблем! Идите, конечно! — Её нужно покормить, и… — Я в курсе. У меня есть твои инструкции. Пользы от них, правда, ноль. — Спасибо, Бак, — она действительно звучит намного лучше, чем несколько часов назад, и Бак немного успокаивается от осознания, что его сестра вернётся в норму рано или поздно. — Я люблю тебя, ты же знаешь? — Я тоже люблю тебя, Мэдди. Она его сестра, и ей это нужно. Единый фронт, он сам сказал. И он любит Джи-Юн, хотя это, судя по всему, не взаимно. Ну ничего. Бак 3.0 (хоть никто и не принял модификацию всерьёз) готов налаживать отношения с семьёй, и он завоюет любовь маленькой оперной дивы, как назвал её Эдди. Но Бак тоже человек, поэтому он проводит на лестничной клетке ещё пару минут, прежде чем вернуться в квартиру. Зато когда он там оказывается, он не может поверить своим глазам. Эдди растянулся на диване, слегка согнув колени, чтобы ребёнку было удобнее, а Джи-Юн лежит на его ногах и хохочет. Смеётся. — Что ты с ней сделал? — с благоговением спрашивает Бак, глядя на них. — Ничего, — Эдди пожимает плечами. Он улыбается, щекочет малышке живот, чем вызывает новый приступ смеха. — Думаю, она просто устала плакать и дуться. Бак наблюдает с восторженным трепетом и неимоверным страхом спугнуть эту хрупкую идиллию. — Мэдди сказала, что они задержатся, — осторожно произносит он. — Ладно, — тут же отзывается Эдди, не поворачивая головы. — Ты… останешься? — уточняет Бак, глядя на то, как Эдди просто продолжает играть с Джи-Юн. Тот наконец оборачивается и смотрит с непониманием. — Конечно, почему ты вообще спрашиваешь? Ну, может, потому что у Эдди есть своя жизнь, свои дела, свой ребёнок, в конце концов, и он не обязан помогать Баку с его племянницей, с которой он вот-вот найдёт общий язык? Бак открывает рот, чтобы сказать это всё, но, чуть подумав, закрывает. Что-то подсказывает ему, что этот ответ Эдди не понравится, поэтому Бак говорит: — Спасибо. И получает в ответ мягкую улыбку. Они долго решают: попытаться накормить малышку, пока она в хорошем настроении, или дождаться, пока она снова закапризничает. Бак лезет в гугл ровно в тот момент, когда маленький кулачок прилетает Эдди в глаз, сопровождаемый недовольным детским ворчанием. — Думаю, она голодна, — невозмутимо заявляет он. — Да, да, ты прав, — кивает Бак, едва сдерживая (а потом вовсе не сдерживая) смех. Джи-Юн отказывается от молока наотрез, и общими усилиями принимается решение попробовать дать ей смесь. Бак решительно впихивает ребёнка в руки Эдди, а сам отправляется на кухню, твердя что-то про инструкции. Через минуту оттуда доносится грохот и нелестные ругательства. — Бак! — возмущается Эдди, со всей присущей ему драматичностью прикрывая руками уши Джи-Юн. — Простите, — задушено отвечает он. После долгих минут борьбы с «чёртовой химией» Бак всё же приносит бутылочку. Он протягивает её Эдди, но тот смотрит на него оленьими глазами и машет головой. — Кто из нас опытный отец? — Бак не хочет звучать укоризненно, просто так получается. — Кто из нас уже весь перепачкан, и его не жалко? — пытается Эдди. Но Бак видит его насквозь. — Ты ни разу не кормил сына из бутылочки? — Шеннон занималась этим! И мама. Никаких многозначительных вздохов, Эван Бакли, говорит он сам себе. Эдди неправильно поймёт, расстроится, и ты будешь в этом виноват. Бак садится на диван рядом с ним, вспоминает о новой версии себя (3.0!) и решает облечь свои чувства в слова. — Я недоволен тем, что ты сказал, — он смотрит с тоской в глазах. — Что меня не жалко. Он уже почти чувствует вину, глядя на озадаченного и взволнованного Эдди. — Прости… — Поэтому держишь её ты. — Что?.. Эдди перестаёт дышать, не успев закончить предложение, ведь Бак перекидывает ногу за его спину, левую руку кладёт поверх локтя, на котором покоится голова малышки, правой обхватывает Эдди с другой стороны и всовывает бутылочку в рот ошарашенной таким поворотом Джи-Юн. Не найдя лучшего положения для своего подбородка, Бак устраивает его у Эдди на плече. Если бы Бак удосужился объясниться, он бы сказал, что так удобнее. Но засранец молчит, смотрит, не отрываясь, на Джи-Юн, словно посиделки в обнимку давно в порядке вещей. Эдди едва дышит, но ничего не говорит против такой позы, так что Бак считает свой план мести удачным. Удачным вдвойне, ведь он не только поставил Эдди в неудобное положение, чтобы поиздеваться, но и выбил себе несколько минут бессовестных прикосновений. Их бёдра тесно прижаты друг к другу, щёки соприкасаются, Бак, возможно, совершенно ненавязчиво несколько раз проводит ладонью вверх и вниз по руке Эдди, но как тот может его оттолкнуть, если ребёнок, глядя на них (с осуждением), спокойно ест? Да он и не хочет, Бак знает. Потому что Эдди мог бы сказать ему «отвали», но вместо этого он прижимается ещё ближе и едва ощутимо дрожит. Джи-Юн съедает смесь за милую душу. Эдди может понять. Когда они с сёстрами были маленькими, и кто-нибудь из его многочисленных дядь и тёть оставался с ними вместо родителей, Эдди с Адрианой и Софией тоже отказывались есть привычную мамину еду и требовали фаст-фуд или сладости — то, что родители не одобряли. Вряд ли это можно сравнить, но Эдди думает, что логика примерно такая. Вместе с пустой бутылочкой приходит душевное опустошение. Бак отодвигается, а потом и вовсе встаёт, сквозь смех говорит: «Прости, чувак, я должен был. Ради ребёнка», и уходит. А Эдди чувствует холодок на спине, которую только что согревал Бак, и мурашки, бегающие по руке, которую он гладил. Джи-Юн издаёт невнятный булькающий звук, который Эдди интерпретирует как сочувствие. — Ну и что твой дядя Бак делает со мной? — шепчет он, склонившись над малышкой. Звук повторяется. Всё-то она знает. Сытая и сухая Джи-Юн выглядит почти счастливой. Всё ещё посматривает на них с недоверием, а они на неё — как на часовую бомбу. Но в целом всё хорошо. За исключением того факта, что Эдди просто не может смотреть, как Бак укачивает ребёнка. И не может оторваться. Он определённо не должен так реагировать на Бака, даже когда на его лице написана нежность, когда весь он излучает любовь, которую чувствуешь, едва взглянув на них с малышкой. Боже, Бак был бы таким чудесным отцом. В голову лезут картинки Бака с Кристофером, словно подкрепляя это утверждение, и Эдди снова не может дышать от слишком важного, слишком весомого понимания. Он так сильно хочет растить детей с этим человеком. Не просто доверить ему заботу о Кристофере, если Эдди вдруг не станет. Делать это вместе, быть партнёрами, командой, советоваться, спорить. Эдди пытается убедить себя, что именно с этого началось его увлечение. Бак заботливый, и Эдди ценил это, как отец. Но подсознание услужливо подкидывает воспоминания, где нет Криса. Есть только Эдди, Бак и желание остановить момент, продлить прикосновение, остаться в его объятиях подольше. Когда хотелось, чтобы Бак не убирал руку с его плеча, и не хотелось убирать свою с его. Когда хотелось, чтобы короткое касание длилось вечно. Это такие разные чувства. Эдди держится из последних сил, чтобы не дать им соединиться. Он осознает на каком-то глубинном уровне, что тогда произойдёт. Эдди не сможет отказаться от Бака. И что ему тогда делать? Как продолжать строить отношения с Аной, врать ей в лицо о своих чувствах? И как работать рядом с Баком, зная, что вечером он пойдёт не к ним с Крисом на вечер игр, а на свидание к Тейлор? Так неправильно думать об этом сейчас, здесь, в гостиной Чима и Мэдди, куда он явился без приглашения, потому что хотел увидеть Бака, и ему подвернулся повод. Но Эдди всегда поступал правильно. Женился на Шеннон, вернул её в свою жизнь ради Кристофера, был готов снова съехаться и завести второго ребёнка, ведь женатые люди так делают, и вот он пытается строить что-то с Аной, потому что это правильно. Она милая, добрая, она ладит с Крисом, быть с такой женщиной — то, чего все от него ждут. Но… Эдди может позволить себе «неправильность» хотя бы раз. Пока снова не оказался на волоске от смерти. Может спросить у Бака, что он думает о них. Да, он это сделает. — Бак? — зовёт он вполголоса, не желая ненароком разбудить задремавшую Джи-Юн. — М? — сонно отзывается он. Бак смотрит ему в глаза, и Эдди понимает, что нет. Не сделает. Потому что, если он всё испортит, Бак не сможет так же спокойно бывать у них дома, проводить время с Кристофером, просто быть рядом. Его сын потеряет очередного безумно важного человека в своей жизни, а сам Эдди потеряет лучшего друга. Нет, он не может так поступить с ними всеми. — Ты думал о детях? — спрашивает он взамен. — Да, последние три часа только об этом и думал, как ты заметил? — ухмыляется Бак. Эдди не может сдержать ответной усмешки. — О своих, — уточняет он. Бак переводит взгляд на Джи-Юн, и Эдди готов поклясться, что не видел никого, кто любил бы детей так же сильно, как Бак, и кому пошло бы быть отцом так, как ему. — Удивительно, но эта маленькая безобразница не отбила у меня желание стать папой. Когда-нибудь. Не сейчас. Возможно, потому что я знаю, что через час придут её родители, и я смогу вернуться в свою холостяцкую берлогу, выпить пива и заснуть, не боясь, что через три часа меня разбудит, — последнее слово шёпотом, практически одними губами: — сирена. Эдди бесшумно смеётся. Он знал, что Бак ответит именно так. Большего он не ждал, а Бак выдаёт: — Но, знаешь, есть только один человек, с которым я хотел бы разделить этот опыт. Это разбивает сердце. Эдди не хочет, очень не хочет слышать продолжение этой фразы. Ведь сейчас Бак скажет, как влюблён в ту журналистку… — Но он занят. …ведь она действительно хороша — красивая, сильная, напористая… подождите, «он»?! — И у него уже есть взрослый сын, развитый не по годам. Непонятно, правда, в кого, ведь его отец — жуткий тупица временами. Бак сам не верит в то, что делает. Он устал достаточно, чтобы признаться Эдди? Признаться вот так — в гостиной своей сестры, с племянницей на руках, в одежде, покрытой детской едой, слезами, соплями и Бог знает, чем ещё. И в одном носке. Что ж, в каком-то смысле это похоже на него. Эдди тоже не верит, но уже своей дикой догадке. Человек, о котором говорит Бак… Это он? Это Эдди? Они встречаются взглядами. Кажется, что не надо вообще ничего больше говорить. Внезапно разогнавшееся сердце Эдди вдруг возвращается в прежний темп. Это было так просто всё это время. Конечно, это Эдди. Бак влюблён в него, так же как Эдди влюблён в Бака. И они оба знали это, наверное, давно знали. Молчали, потому что страшно признаться себе, а ещё страшнее поверить в призрачную возможность взаимности, ведь каковы были шансы? У Бака была Тейлор, а у Эдди была Ана, потому что им было страшно. Но всего одна фраза — и теперь не страшно. Благодарность заполнила бы Эдди, если бы тот не был до краёв заполнен любовью к этому храброму человеку напротив. — Положи её в кроватку, — тихо просит Эдди. — Ни за что. Она проснётся. Эдди, мы не хотим, чтобы она проснулась, — отвечает Бак, с нажимом добавляя: — Не хотим. Но Эдди настаивает: — Бак, положи ребёнка. — Зачем? — Я хочу тебя поцеловать. Бак подскакивает с кресла так молниеносно, что Эдди вздрагивает. Они оба тут же смотрят на малышку, но ей резкая встряска оказывается нипочём — даже не поморщилась. Когда Джи-Юн оказывается в своей кроватке, Бак оборачивается мучительно медленно, и ещё медленнее подходит к Эдди. Сердце снова разгоняется, но это больше не страх — это предвкушение. Бак выдыхает: — Надо было давно это… — Тшш… — Эдди прижимает указательный палец к его губам. Хватит с них разговоров. Бак не шевелится, когда кончики пальцев Эдди скользят по его линии челюсти, останавливаются где-то за ухом. Он лишь дышит оглушительно громко, стоит Эдди податься вперёд и чуть притянуть его к себе, сокращая дистанцию. Зато стоит их губам соприкоснуться, Бак оживает. Один шумный вдох, и его руки взлетают, обхватывая Эдди за талию, прижимая ближе. Ладони Бака словно повсюду — оглаживают спину и плечи, зарываются в волосы, касаются щёк и обжигают, но таким пламенем, в которое Эдди прыгнул бы целиком, не задумываясь. Он и сам исследует Бака — безумно проделывать руками те же маршруты, что прокладывал глазами все эти три года. Его так много и так несправедливо мало, что голова идёт кругом. Они оба, должно быть, сходят с ума, когда Эдди подцепляет футболку Бака, тот с готовностью поднимает руки, чтобы помочь её снять, и… Комнату наполняет пронзительный визг Джи-Юн. Они замирают. — Я говорил, — флегматично сообщает Бак, вынужденно разрывая поцелуй. Эдди усмехается, когда Бак сталкивает их лбы и по-прежнему обнимает Эдди, явно не собираясь отходить, чтобы уделить внимание ребёнку. — Полагаю, моя очередь. Не дожидаясь ответа, Эдди подходит к кроватке, поднимает Джи-Юн, прижимает её к груди, чуть покачивает и начинает напевать колыбельную на испанском. И да, Бака это зрелище с ног до головы обдаёт теплом, но ещё и знатно отрезвляет. Они правда собирались сдирать друг с друга одежду при первом же поцелуе? В квартире Мэдди и Чимни? При ребёнке? Бак чувствует жар, приливающий к щекам. Какой кошмар. Эдди стоит к нему спиной, испытывая, вероятно, те же чувства, и Бак видит, как розовеют кончики его ушей. Он усмехается. Возможно, Мэдди была права. Не стоило оставлять Бака одного с Джи-Юн. Этот вечер был катастрофой. Но боже, какой прекрасной катастрофой он увенчался.***
Когда Говард и Мэдди возвращаются домой, в квартире стоит звенящая тишина. Это почти пугает. Они крадутся в спальню, останавливаются в дверном проёме и синхронно вздыхают. Бак и Эдди спят на их кровати. В одежде, прямо на покрывале, вплотную прижавшись друг к другу, взявшись за руки, как подростки. Джи-Юн мирно посапывает на груди у Бака, в её кулачке зажат палец Эдди. — Не хочу их будить, — шепчет Мэдди, крепче прижимаясь к боку Чимни. — Я тоже, — произносит он, запуская руку в карман и выуживая оттуда телефон. — Сначала надо сделать фотку.***
Всю следующую смену Бак и Эдди проводят под обстрелом подколов от Бобби, Хен и Чимни.