***
Кажется, в прошлый визит в Урготеллу ему досталась спаленка поскромнее. А может, они здесь все одинаковые — Луиджи было всё равно, он мог думать лишь о том, о чём думать совершенно не хотел, прокручивая в голове мерзкие разговоры этого дня. После Юлии с её страданиями, признаниями и рыбами хуже быть уже не могло, а стало! Жестокость Франчески — как нож острый, как если бы его всадил… Муцио. Однажды кто-то сказал Джильди, что дружба обременительна. К этому надо добавить, что она ещё и разрушительна, потому что кто-нибудь один рано или поздно решит послать всё к кошкам! Он выпил, до глупого рано завалился на постель, снова встал и выпил, лёг не раздеваясь. В голове роились дурные мысли и подёрнутые болезненной дымкой воспоминания, залитые вином, и вино предательски не помогало. Прошлое разевало рот, словно пытаясь его сожрать, а рядом нетерпеливо подскакивало настоящее — и будущее, чтоб ему провалиться, чтоб ему затонуть к крабьей тёще!.. Ведь теперь это — будущее Луиджи Джильди: нелюбимая жена, грезящая о талигойском маршале, ложь, ложь, ложь и рыбы. Голодные отвратительные жирные рыбы. — Ну и дурак, — холодно прошуршал полог. Луиджи неловко дёрнул головой, едва не повредив шею, но никого за ним не увидел. Хвала Создателю, он наконец-то напился. Так будет легче… или нет? Бокал-другой помогал, когда рядом был хоть кто-то — с юга ли, с севера, на борту или в замке, во дворце… Разве что на вилле Бьетероццо не спасло ни вино, ни компания. Ворон разве что, но о нём думать не хотелось. Не сегодня. С этим ещё как-то жить… По мнению Валме, соперничать с Алвой не зазорно — что ж, может быть, только если твоя жена не принцесса, которой следует уметь помалкивать! Снова что-то зашуршало, на этот раз с ним решили поговорить занавески. Луиджи подождал непрошеных голосов, ничего не произошло, а зря… Вот сейчас — можно… и нужно! Он согласен на любую нечисть, лишь бы… Лишь бы — что? Обманчивая беззащитность ненастоящей Поликсены, страшная кобыла, невозможность случившегося и ещё более невозможное спасение. От того, чего быть не могло, но всё равно было… Он давно не вспоминал ту ночь, ошмётки памяти смыло северными морями и дворцовыми неурядицами, один лишь образ Поликсены продолжал гореть в сердце вечным огнём. Той, что на самом деле жила и умерла… и не той, что звала его. — Ты загордился, друг мой, и забыл о страхе, — сказали ему. Джильди недовольно сжал зубы: уж лучше бы занавеска. Или полог! — Неужели не помнишь, как едва не сошёл с ума, как не ушёл за нечистью, как заново родился? — Я не припомню, чтобы рассказывал тебе об этом. — А я всё знаю, — равнодушно откликнулась Франческа. Вот кто занавесками шуршал, мог бы и догадаться. — Как ты вошла? — грубо спросил Луиджи, не вставая. После всего, что она наговорила, он любезничать не собирался. — К слову, «наговорила» я правду, которой ты так боишься и от которой так бежишь. — Безмятежность бывшей подруги бесила до дрожи, безмятежность и одновременная с тем расчётливость, она снова произносила слова, как метала ножи. И о чём речь? Он ведь не думал вслух… — Мне было больно признать в тебе дурака, Луиджи, и плохого мужа, но ещё больнее видеть труса. Труса, боящегося не того… Неужели это военный, неужели это — моряк? Тебе никогда не сравниться с Муцио и никогда не догнать Эмиля. — Ну да, — он рассмеялся, смех вышел не пьяным, совершенно неприятным и злым. — А ещё мне не сравниться с Алвой, спасибо, что напомнила! Ты пришла, чтобы… — Ты правильно делаешь, что вспоминаешь Ворона, только не в том ключе. — В каком ещё, Франческа?! Я теперь до конца дней своих буду слышать только о нём, даже если… даже если она не заговорит со мной вслух! — И кто в этом виноват? — она обернулась, бесстрастно поглядев на опустошённую бутылку. Луиджи резко сел, закружилась голова. — Юлия? Сам Ворон? Не смеши меня… Ты настроился на свою нелюбовь и счёл это правильным, а когда о той же нелюбви тебе сообщила она, ты взбесился… Не говорю уж о Поликсене… — Будь добра, не смей говорить о Поликсене. — Ты изменился, и не в лучшую сторону. — Ты тоже раньше не вламывалась в чужие комнаты… — что она могла здесь забыть, кто её пустил, почему в такой час? Разве вдове, собирающейся снова выйти замуж, положено ночью шататься по спальням? Он захотел встать, чтобы хоть глядеть ей в глаза на равных, но после выпитого ноги подвели. Очень вовремя. — Где хочу, там и хожу, — Франческа несвойственным ей жестом провела ладонью по подоконнику, пританцовывая, прошла вдоль окна и остановилась напротив постели. — В какой угодно час. И улыбнулась — широко, почти искренне. Любая могла бы так сделать, любая, только не Франческа. По полу мазнуло непрошеным потоком холодного воздуха, и Луиджи отшатнулся, так и не успев подняться на ноги — теперь он, пьяный и беспомощный, опирался на бесполезную мягкую перину, глядя на темнеющий на фоне окна женский силуэт. Это не она! С самого начала была не она, оттого и знала всё, что не должно, оттого и очутилась здесь… Лишь бы не нечисть. Лишь бы не нечисть, которую он только что почти звал от отчаяния — дозвался, молодец! В голове всё ещё бушевал гнев, а сердце застыло, пропуская удары, оно было умнее — оно понимало, кто зарвался… — Франческа? — если это всё-таки она, надо сказать, что шутка затянулась. Только вот всё внутри кричит, что никакой Франчески тут нет и не было. Ты снова на вилле, разбитый и одинокий, только толпы вокруг нет даже иллюзорной, как нет и Алвы, который вытащит тебя из кошмара. — Франческа — умная женщина и не станет доказывать что-то идиоту, — насмехалось чужое существо знакомым голосом. — Повторить, что она сказала, или помнишь? Ты помнишь? Отвечай! Ты — помнишь? Он помнил… помнил всё, от обидных слов до дурацкого молчания в конце, помнил проклятый фонтан, злополучных рыб, до тошноты влажную оранжерею. Франческа была права, права до отвращения, и только на грани обморока, с впивающимися в горло нечеловеческими когтями он смог признаться в этом себе. Ничто не умаляло боли и скорби по лучшей в мире девушке, ничто… даже то, что у них ничего не было… Пустота! Мёртвое звенящее ничто, на которое он приклеил бездонные глаза. — Ты понял? Ты — понял? Отвечай! Он отвечал — хрипами, рвавшимися из груди, бестолковыми взмахами рук. Существо с меняющимся лицом сидело сверху, и это никак не походило на позу для любви — скорей на позу для убийства. Не смешно, хотя кто-нибудь пошутил бы… Валме, например… Как хорошо не быть серьёзным и как хорошо никого не любить!.. Юлия просто не знает… и неоткуда, и незачем ей знать… Он не обмолвился и словом, а в ответ получил то, что получил! Неужели есть какой-то прок от этой убийственной честности?! Спальня исчезла, исчез и шепчущий полог, и коварные занавески. Луиджи едва не оглох от звона стекла, а потом чуть не лишился сознания от боли, треснувшись спиной. Неведомая тварь вышвырнула его из окна! Разве его спальня выходила на оранжерею?! Но очутились они именно здесь, среди осколков и спящих цветов. Не успел он вдохнуть излишне пряного и кисловатого воздуха, горло снова сдавило. К фонтану! Как же он близко… Рыбы проснулись и рассредоточились в испуге, глупые оранжевые пятна метались под водой, а ещё там проступало чьё-то лицо. Капитан Джильди не боялся утопленников, но и никогда не стремился стать одним из них. С этим спектаклем пора кончать! Страх перед нечистью был силён, и всё же он знал, с чем имеет дело, поэтому мог драться. «Франческа» без труда отбилась от всех атак, показавшихся ей не серьёзней удара мухи о стекло, и извернулась дикой кошкой. Боль пронзила колени, пламя ворвалось в лёгкие — его окунули головой в воду и крепко, очень крепко придержали снаружи. Не узнать Поликсену было невозможно, и всё-таки она не похожа на себя. Луиджи видел её живой, видел её умирающей — и это было страшно, но он недолго смотрел на неё мёртвую. На остром и бледном лице живыми оставались лишь губы, и они звали. Посиневшие и похожие на два симметричных отёка, они произносили его имя… Глаза — неподвижные озёра — не такие, как раньше. Он задыхался, тонул и смотрел, а она смотрела на него. В глазах Поликсены Лагидис не было любви — только смерть. — Вот куда она тянет тебя! — тварь выдернула его из воды за волосы, она была сильнее всех людей. — В мир мёртвых! Хочешь? Нравится тебе? Голос всё ещё принадлежал Франческе, но она никогда так не орала и не стала бы прибегать к столь радикальным методам. Нечисть не солгала — вдова Муцио ничего не доказывает идиотам, если это безнадёжно. При втором заходе его ещё и приложило подбородком о дно фонтана, так что теперь ломило челюсть и отдавало в и без того больную голову. Воздух кончался, все силы нечисть высосала подчистую. Готовясь к смерти, Джильди слабо вырывался, тряся головой под толщей воды, смотрел в глаза своей любимой. Они вот-вот воссоединятся, он знал это… И, видит Создатель, он этого не хотел! Луиджи проснулся в холодном поту, спрыгнул с постели и зачем-то выхватил пистолет. В пустой комнате не было ни чудовищ, ни людей, кроме него самого, окно цело и показывает другой, незнакомый сад, и на шее — ощупал и посмотрел в зеркало — никаких синяков. Пьяный сон, только и всего… Тогда, в саду, Франческа ошиблась кое в чём — он говорил с Поликсеной. Один раз, и второго не будет.***
— Сударь, мы беседовали с вами вчера. И, полагаю, мы всё друг другу сказали. Юлия, как бы нелепо это ни смотрелось, выглядела холодной, отстранённой и немного злой. Ну ещё бы, нелюбимый жених вёл себя не лучшим образом, не был похож на любовь всей жизни, а теперь ещё и настоял на повторной встрече! Луиджи не разозлился, не махнул рукой — страшно болела голова, и суеверный ужас после кошмара удерживал его от необдуманных слов. Франческа… то есть, не Франческа… снова попала в точку. Он забыл о страхе, и совершенно зря. Что бы тогда ни случилось на вилле Бьетероццо, что бы ни случилось этой ночью, ему может не повезти трижды. — Я знаю, прошу простить меня за навязчивость. Я хотел сказать вам кое-что, не успел сделать это вчера, — Луиджи сочинял на ходу, он не придумал ни словечка заранее — только привёл себя в порядок и отправился без приглашения в сад. Смотреть на фонтан оказалось не страшно, ведь рядом не было стекла, на бортике не осталось следов его крови, а под водой дремали рыбы. Только рыбы. — Я вас слушаю. Глупую невесту можно понять. И нужно, только ты сразу не догадался, что вы в одной лодке. Любовь к мертвецу, которую Луиджи пока не мог назвать вымышленной, или любовь к живому человеку, который никогда в жизни твоим не станет? Как там сказала настоящая Франческа — натянул свои фантазии? То же делала и Юлия, грезя об Алве и не давая себе ни шанса быть счастливой в настоящем. Джильди слегка поморщился: теперь он рассуждал словами столь разозлившей его подруги. — Вчера вы утверждали, что я не способен на любовь. Это неверно… Не стану лгать, я не собирался рассказывать вам об этом, однако решил. Не только вы любите кого-то другого… — Я так и знала, — она вздёрнула подбородок, совсем как маленькая девчонка, и тут же вспомнила о манерах. — Я поняла это, как только посмотрела на вас. И, в отличие от вас, я не стану спрашивать, кто она! Надеюсь, вы так же, как и я, молча исполните свой долг… — Она умерла. Вот так. Нечистая ночка принесла не только похмелье, он будто утратил какой-то огонёк в груди, всё это время тщательно оберегавший Поликсену и всё, что её касалось. Прежний Луиджи никогда бы не позволил себе сухо, без обиняков сообщить о гибели возлюбленной, но здесь и сейчас не хотелось никаких прелюдий. Юлия либо поймёт, либо нет, и им с этим жить. Принцесса не ответила, лишь подняла глаза от книги, которой едва ли уделила должное внимание. Пусть читает у него на лице всё, что хочет, раз считает себя такой умной. Луиджи равнодушно и устало смотрел в ответ — да, не по правилам, ну и плевать, он слишком… слишком не знает, что делать, и полагается на случай. После ночи на вилле он так же смотрел на Рокэ и зависел от его слов не меньше, чем в кошмарном сне. Сейчас рядом только Юлия, и она живая. — Как? — ни слов сочувствия, ни извинений за тронутую рану. Если Юлия и помнила свою обиду, сейчас она об этом забыла — перед Луиджи сидела всего лишь романтичная безнадёжно влюблённая девочка, которой рассказали новую трагичную историю любви. И почему он решил, что у них мало общего? — Плохо… Простите, рассказчик из меня неважный и я всё ещё не готов говорить всего. — И никогда не будет, но, в отличие от невесты, удержит язык за зубами хоть в чём-то. — Это случилось на войне, она умерла страшной смертью на моих руках. — Как жаль, — кажется, она не лгала… Верно говорили, Юлия падка на такие рассказы. — Мне показалось, что вы не способны любить… потому что любовь погибла в вас. Вместе с ней. — Я тоже так думал, — с усилием выговорил Джильди, — и это всё ещё так, но не всё умирает навеки… Я знаю о ваших чувствах, и теперь вы знаете о моих, мы вряд ли полюбим друг друга, но… А это оказалось не так унизительно. Хуже будет извиняться перед Франческой, если она, конечно, согласится его слушать… Юлия почти прослезилась и спешно отвернула личико. Ей нет дела лично до Луиджи и лично до Поликсены, это всего лишь впечатлительность лёгкого сердца, и всё равно — не приятно, нет, но самую малость радостно, что какое-то чувство здесь живо. Что здесь хоть что-то живо. — Нам нужно время, сударь, — снова перешла на деловой тон и правильно сделала, Джильди совсем растерялся. Или потерялся, уставившись в ненавистный фонтан. Как же всё-таки хорошо, что это оказалось сном! Он напился, на вино наложились отпечатавшиеся в памяти рыбы и ссора с подругой, так ведь людям и снятся всякие ужасы. С кобылой было другое, совсем другое… Приди в Урготеллу настоящая нечисть, он бы не выбрался сам. Франческа велела вспомнить Ворона, вряд ли имелась в виду ревность. О чём Рокэ действительно напомнил, сам того не зная, так это о страхе и о бесстрашии, а ещё о том, что не всем снам можно верить. — Я не тороплю вас. Я понимаю… — Надеюсь, — Юлия закрыла книгу и, поднявшись, поглядела ему в лицо. — Надеюсь, что понимаете, и надеюсь, что когда-нибудь смогу понять вас. Это ничего не отменяет… — Само собой, мы не властны над своим сердцем… — Смерть над ним властна, но этого говорить не стоит. Пусть рассуждает о любви сама. — И всё-таки… — она вроде заговорила о возможности счастья, как вчера пытался сам Джильди, и вдруг замолчала, озадаченно вытаращив глаза. Луиджи уже ничему не удивлялся, просто ждал, как когда-то ждал облегчения боли, пробуждения от кошмара, приказа от Алвы. — Что отвлекло вас? — Скорее, привлекло. У вас царапина над ухом, вы, возможно, не заметили… Мне не приходится смотреть на раны, но однажды в детстве я по неосторожности порезалась стеклом… очень похоже. Будь они в других отношениях, Юлия бы протянула руку и коснулась его виска. Этого не произошло, и они неловко расстались — более неловко, чем вчера, хотя и без разящей враждебности. Прежде чем покинуть сад, Луиджи заставил себя подойти к фонтану. Рыбы лениво толкались под водой, на поверхности отражалось его лицо. Зеркало в точности повторило жест — подняло руку и провело по царапине дрогнувшей ладонью. На пальцах осталась кровь.