Созависимость

Стоя под проливным дождём, Дазай не в первый раз рассматривает огромный особняк с отпечатком лёгкого удивления на лице. Вдали от ярких огней города вечер будто начинается раньше. Ухоженный сад, пролесок за высокими каменными стенами и даже освещённая парадная лестница - всё тонет во тьме, и лишь окна светятся жёлтым светом, маяками приманивая сквозь пелену дождя. На улице не то чтобы холодно - поздняя весна в самом расцвете, но это не имеет никакого значения. Дазай всё равно ёжится из-за налетевшего ветра. Он промок до нитки, стоя перед ступенями уже долгое время и никак не решаясь войти. Не из-за нервозности или страха, не из-за осознания, кто живёт в этом доме, но ради того, чтобы глотнуть ещё больше ядовитого отчаяния своей жизни. Зная, что в надёжных стенах этого дома ему дадут лекарство, противоядие. Зная, что там это ненавистное отчаяние уничтожат без следа. Одасаку вне всяких сомнений сказал бы, что Дазай сумасшедший. Что так нельзя. Что он очень сильно рискует. Что он ходит по лезвию ножа. К сожалению, из-за Оды всё это и началось. К сожалению, Оды больше нет, чтобы прочитать Дазаю очередную лекцию о том, как нужно жить, что правильно в этом мире и что нет. Нет у Дазая и других близких людей, которые могли бы отговорить его от принятого ещё полтора года назад решения. Возможно, тогда он в этом и нуждался. В настоящем он чертовски рад, что никакой «голос разума» не зудел на ухо и не пошатнул его решимость в тот момент, когда выпивший лишнего в компании своего жалкого зеркального отражения Дазай впервые набрал номер первого в своей жизни - и последнего - закрытого тематического клуба. Доминанты и сабмиссивы - такая сложная тема; такая многогранная, переменчивая, запутанная. Дазай никогда не думал ни о чём подобном. По крайней мере, до тех пор, пока в его пьяную голову не пришла мысль о том, как жестоко Ода поступил с ним: погиб сам, а Дазаю приказал жить долго и счастливо, помогать людям, защищать слабых. Лучший друг, почти старший брат - он не спросил, нужно ли всё это самому Дазаю, нужна ли ему эта чёртова пустая жизнь, которая окончательно обесцветилась после смерти дорогого человека. А собственная жизнь Дазаю была не нужна. Не нужна, но он не мог ничего поделать, потому что дал обещание истекающему на его руках кровью важному человеку. И это обещание незамедлительно потянуло его ко дну. Йосано была хороша. А может, и нет. Ошибка всех новичков, как думает Дазай - неизученный со всех сторон вопрос. Проблема всех новичков - вера в то, что всё будет легко и просто. Нет, не будет. Всегда есть смущение, есть страх, есть внутреннее отторжение, есть непонимание, есть внутренний протест. Любой человек готов спорить, дабы защитить собственное «я», и неважно, что он говорит - эмоции и чувства контролировать куда сложнее слов. Довериться кому-то сложно, и неважно, близкий это человек или нет. Эффект попутчика, на который многие надеются, тоже на деле подходит не всем. Именно поэтому, как думает Дазай, ничего в его жизни толком и не поменялось после того, как он оказался во власти Йосано. Эта женщина обучила его многому. Она была опытной доминанткой, а ещё имела какую-то там степень по копанию в мозгах в комплекте. Дазаю было настолько же смешно, насколько безразлично - Йосано не сумела пробраться к нему в голову. На это было множество причин, и в настоящем Дазай понимает, что она просто не была тем самым мифическим его доминантом. Она была хороша - так говорили все. Для новичков так и вовсе воплощение заботы и комфорта - так говорили все. Она была нарасхват, но никогда не брала несколько сабмиссивов, предпочитая сфокусироваться на одном-единственном, хотя некоторые были готовы платить деньги и немалые. Дазай слышал это, он даже понимал это - Йосано действительно была терпелива и мягка с ним, но - это не спасло его от разочарования. Он не смог открыться ей, а она не смогла сподвигнуть его к этому. Йосано сделала для него многое, она обучила его многому, она очень плавно ввела его в непривычную сферу жизни, где сама жизнь порой не принадлежит тебе - то, чего Дазай и жаждал - но... От подчинения, выполнения приказов, приятных слов и мимолётной ласки в виде ненавязчивых касаний, дальше которых Йосано никогда не заходила, будто понимала, что это не то, что нужно Дазаю, в душе ничего не менялось. Лёд внутри не таял, не рождалось благодарности, и в целом под конец Дазай начал считать свои встречи с ней пустой тратой чужого времени, за что порой даже становилось стыдно. Тогда-то в его жизни и появился Накахара Чуя. Дазай до сих пор не знает, связана ли Йосано с Чуей исключительно рабочими отношениями или нет, но его это не волнует. В прошлом не волновало и подавно. Тогда Дазай был слишком ошарашен пережитой гаммой чувств, эмоций, порождённых в его стылой душе одним только цепким, пристальным взглядом. Они встретились на каком-то закрытом полутематическом банкете для богатеев. Дазай не вдавался в тонкости, потому что ему это было неинтересно. Йосано хотела расшевелить его, хотела добиться хоть каких-то эмоций, прибегнув к крайнему средству - стрессовая ситуация. Что ж, она своего добилась, пусть буря в душе и была рождена не дорогущим белоснежным костюмом и вычурной укладкой, и не липкими, жадноватыми и завистливыми взглядами, из-за которых Дазай весь вечер намеренно увивался вокруг посмеивающейся Йосано. Ему нравился её смех, а ещё хотелось хоть как-то порадовать её, раз уж в роли её сабмиссива он провалился. Йосано уверяла, что это не так, и заверяла, что Дазаю просто нужно больше времени, но он в это не верил. Он не верил словам своего доминанта. И этим, в общем-то, всё на тот момент уже было сказано. Накахара Чуя появился как чёрт из табакерки. Вот на просторном балконе чьего-то загородного особняка - Дазай даже имени хозяина не запомнил - никого нет, кроме них двоих, потому что Йосано захотела немного отойти от шума толпы, а вот невысокий рыжеволосый мужчина уже целует костяшки её пальцев, и в тёмно-лиловых глазах вспыхивают искры интереса и неприкрытого удовольствия от встречи. Двое заводят непринуждённый разговор, и Йосано даже одаривает своего старого приятеля обворожительной в своей искренности улыбкой, а Дазай ловит себя на том, что стоит чуть в стороне и может только... Неприкрыто пялиться на появившегося незнакомца. И казалось бы, этот Накахара Чуя был самым обычным за исключением броской внешности, подтверждающей смешанную кровь, но стоило ему перед уходом бросить всего один взгляд на Дазая, и у того сердце ухнуло, провалилось куда-то вниз. - Кто это был? - негромко спросил Дазай, когда Йосано взяла его под руку и увлекла за собой к арке, ведущей с балкона в забитый гостями зал. - Мой старый знакомый, - ответила та, мгновенно выхватывая мелькнувшую ярко-рыжую макушку в толпе, а после повернулась к Дазаю и серьёзно посмотрела ему в глаза. - Дазай, он не член «Темы». Дазай ничего не ответил, только кивнул, спокойно выдержав сканирующий взгляд. Через две недели Накахара Чуя окрикнул его, прислонившись задом к капоту тёмно-синей спортивной иномарки, припаркованной возле полицейского участка. Ещё через полторы Дазай подал заявление на увольнение. Спустя месяц ни к чему не обязывающих спонтанных прогулок вместе с Накахарой Чуей по городу Дазай сообщил Йосано, что хочет досрочно расторгнуть их контракт. Йосано не стала задавать ненужных вопросов, пусть и позволила Дазаю увидеть свою тревожность. Она знала, что дело не в ней - не только в ней - но не могла не волноваться за неприкаянную душу своего подопечного, медленно, но верно соскальзывающую за грань. Перед уходом Дазай позволил себе мягко коснуться губами её щеки. Йосано лишь с нотой грусти улыбнулась в ответ. В её глазах светились толика вины, понимание и смирение. - Дазай-сан... Встрепенувшись, Дазай переводит взгляд со светящегося окна рабочего кабинета на распахнувшуюся парадную дверь. Стоящий на ступенях под декоративным навесом высокий парень в чёрном плаще привычно сканирует Дазая нечитаемым взглядом ртутных глаз, сдавленно кашляет, прикрыв рот тыльной стороной ладони, и делает шаг в сторону. - Накахара-сан попросил вас не мокнуть дольше под дождём. Медленно кивнув, Дазай прослеживает, как Акутагава - помощник Чуи - удаляется к потерявшейся в темноте парадной парковки чёрной машине, которая вскоре выезжает за пределы территории особняка, шурша колёсами по мокрому гравию. Только после этого Дазай поднимается вверх по ступеням, чтобы ступить в долгожданный свет и тепло. Мокрое пальто и хлюпнувшие влагой ботинки вместе с мокрыми носками остаются у входа. Ослабив галстук-боло и встряхнув мокрой шевелюрой, отчего во все стороны полетели брызги, Дазай проходит вглубь дома, зная, что бесшумные невидимые горничные, как и всегда, приберут оставленный им бардак. Зная, что хозяин этого дома, как и всегда, приберёт бардак в его душе. Накахара Чуя - не доминант. Он никогда не был в «Теме» и с Йосано - по официальной версии - познакомился на одном из занудных вечеров, организованных элитой. Дазай знает, что Йосано - превосходный практикующий хирург вне стен клуба, и немудрено, что многие обязаны ей своими жизнями, буквально. Возможно, Чуя - один из этих людей. Так или иначе, «Тема» никогда не связывала этих двоих, пусть Чуя и знал о ней, и оттого Дазаю вдвойне удивительны крепкие отношения, что связали его с этим человеком, который никогда не знал всех тонкостей отношений доминанта и сабмиссива, никогда не практиковал ничего подобного, никогда этому не обучался. Возможно, это то редкое явление под названием «свой человек»? А может, правду сказала Йосано, когда обронила однажды, что некоторые люди просто рождаются такими, какими остальным учиться и учиться, чтобы стать. Накахара Чуя сделал то, что не смогла сделать Йосано - он изменил жизнь Дазая, перевернул её, вытряхнул, выстирал и высушил, выгладил этот бесполезный ненужный никому, даже своему хозяину, мешок. Чуя ненавязчиво подвёл Дазая к тому, чтобы тот уволился из полицейского участка, который день за днём напоминал о смерти Одасаку. Чуя был тем, кто самыми обычными разговорами ни о чём растормошил Дазая, таская его по всему городу и выпивая вместе с ним в тускло освещённых позабытых всеми барах. Чуя был тем, кто смог пробудить в Дазае эмоции, будь то интерес или раздражение, удивление или недоумение, злость или умиротворение, покой. И именно из-за последнего Дазай сказал твёрдое, уверенное, незамедлительное «да», когда Чуя невзначай поинтересовался, не хотел бы Дазай отдать себя ему. Опасно. Безрассудно. Попросту глупо. Йосано так долго вбивала в голову Дазая бесконечные правила взаимоотношений доминантов и сабмиссивов, рассказывала о тонкостях отношений, напоминала раз за разом, что границы важны даже при желании полностью освободиться, и ради чего? Чтобы Дазай в итоге плюнул на них и связал себя пародией на контрактные отношения без самого контракта - Йосано убила бы, если бы узнала - с тем, кто ничего толком о «Теме» не знает. Чтобы вверил свою жизнь в руки человека, который - как оказалось позднее - так легко эти самые жизни отнимает. Раз - и кончено. Раз - и нет. Дорога до кабинета Чуи невозможно долгая. Дазай искренне ненавидит все эти запутанные коридоры, но когда добирается, наконец, до тяжёлой массивной двери, вновь не сразу заходит внутрь, а сначала стоит перед ней, касаясь лакированной поверхности самыми кончиками пальцев. Он очень замёрз, но дерево греет не поэтому, а потому что там, за ним, скрывается пламя, что топит льды в душе Дазая. Пламя это опасное, хаотичное, всепожирающее. Пламя это питает тень Йокогамы, от которой Одасаку всю свою жизнь стремился защищать мирных людей, с гордостью нося свою униформу. От которой в своё время пытался защищать мирных людей и Дазай. До того момента, как из грязной подворотни раздался женский крик. До того момента, как кинувшийся на помощь Ода словил пули в грудную клетку, падая на руки бросившегося вслед за ним Дазая. Опоздавшего. С того дня и до встречи с Чуей прошло больше года. Полиция ничего не смогла сделать, не смогла найти убийцу. Чуя смог, когда Дазай нашёл в себе силы рассказать о том, что произошло в грязной тёмной подворотне. Чуя нашёл, и Дазай помнит, как лопнула голова скулящей крысы, охваченная алым свечением чужой способности. Будто арбуз упал на асфальт с высоты третьего этажа, и полетели во все стороны ошмётки красно-розовой мякоти и осколки белеющей изнутри корки. Говорят, месть - не выход. Говорят, месть выжигает душу и оставляет после себя пепелище. Глядя на безобразный труп, глядя на пальцы Чуи, ткань перчатки на которых пропиталась свежей кровью, Дазай улыбался. Да, смерть этого подонка не вернула Оду к жизни, но и эта шваль больше не могла ходить по земле и наслаждаться возможностью дышать. Это всё, что имело для Дазая значение. Впервые за долгое время там, в провонявшей страхом и кровью крошечной тёмной пыточной клетушке, куда Чуя привёз его с завязанными глазами, обещая «бесценный подарок», Дазай ощутил себя так, будто непомерная тяжесть исчезла с его плеч. Накахара Чуя - мафиози. Правая рука криминального Босса. Исполнитель, устраняющий врагов Портовой мафии, слухами о которой полнятся и свет, и тень ночной Йокогамы. Ещё Накахара Чуя - эспер, человек, владеющий потусторонней способностью, природу которой Дазай никак не может понять. Да и не хочет, если быть честным, потому что Накахара Чуя может быть кем угодно для других людей, для до сих пор обеспокоенной их связью Йосано, для целого города, но для Дазая Чуя - человек, осуществивший его желание о мести и дарящий раз за разом покой, ощущение нахождения на своём месте, хоть какой-то смысл в этой чёртовой жизни. Толкнув дверь, Дазай бесшумной тенью проскальзывает внутрь кабинета. Он знает это помещение до названия последней книги в книжном стеллаже из тёмного дерева, поэтому не тратит время на бессмысленный осмотр и сразу находит взглядом сидящего за столом Чую. Как он и думал, столкнувшись с Акутагавой, тот весь в документах, даже рабочую одежду не снял. Шляпа и та лежит на краю стола, будто Чуя в любой момент готов подхватить её, надеть на голову и покинуть кабинет, чтобы вскоре захлопнуть за собой и входную дверь дома. От мысли об этом по коже бежит нисколько не связанный с мокрой одеждой холодок, но стоит перехватить чужой взгляд, и в голове блаженно пустеет. - Наконец-то, - довольно кивает Чуя и поднимается из-за стола. Дазай делает пару нетерпеливых шагов навстречу, и уже через мгновение на его щёки опускаются тёплые ладони. Чуя не любит снимать перчатки даже дома, но делает это ради него, и от этого на душе иррационально тепло. Впрочем, отношения с Чуей на этом и строятся - на иррациональности. Или на сумасшествии, как точно назвала бы всё происходящее Йосано. Дазай предпочитает думать, что не всё можно объяснить словами, и не каждые отношения нужно загонять в рамки. Вне всяких сомнений, когда на кону твоя собственная жизнь, важно обсудить все детали и каждый нюанс, но Чуя не делает ничего из того, что обычно расписывается в долгоиграющих контрактах между доминантами и сабмиссивами. Чуя даже не доминант «официально». Забавно, что этот статус не играет в их отношениях никакой особой роли. Вероятно, Йосано всё-таки права: некоторые просто рождаются с дом-геном в крови, потому что иначе Дазай не может объяснить, почему чувствует свою принадлежность этому человеку каждой клеткой своего тела без всякой на то разумной причины. - Опять мок под дождём, - цыкает Чуя, соскальзывая ладонями по вискам и ушам на голову, зарываясь пальцами в мокрые, ещё сильнее вьющиеся пряди волос. - Однажды ты точно подхватишь воспаление лёгких. - В жизни не болел, - едва слышно фыркает Дазай и склоняется вперёд, вжимаясь в чужой лоб своим. Разница в росте порой очень мешает. Например, в такие моменты, как этот, когда Дазай хочет простоять вот так вечность, чувствуя чужое тепло, и пальцы в своих волосах, ерошащие пряди на затылке, и запах сигарет и парфюма хозяина этого дома. Проблема в том, что очень быстро начинает ныть шея и между лопаток, и как бы Дазай ни пытался это скрыть, Чуя в итоге всегда чувствует его напряжение и отстраняется первым. Вот и сейчас он подаётся назад, отклоняется, и когда Дазай тянется вслед за призраком прикосновения, в его лоб вжимаются пальцы, а тишину комнаты нарушает смешок. - Я хочу, чтобы ты отправился в ванную, - негромко, спокойно говорит Чуя, пусть на дне его глаз и пляшут смешинки. - Хочу, чтобы ты отогрелся в горячей воде и переоделся в сухую одежду. Но не вытирай волосы. Я сам ими займусь. Сделаешь это для меня, Дазай? - Хорошо, Чуя. - Прекрасно. Иди. По щеке напоследок вновь скользит тёплая ладонь, и Дазай мимолётно ластится к ней, прежде чем сделать шаг назад, развернуться и покинуть кабинет. Эхо собственного имени, произнесённого низким, хрипловатым голосом, гуляет в ушах весь долгий - серьёзно, слишком много коридоров - путь до гостевой спальни, которая с некоторых пор официально принадлежит Дазаю на то время, что он остаётся в этом доме. Несмотря на полтора года отношений, какими бы они ни были, Дазай не чувствует в себе готовности слышать от посторонних ставшее непривычным «Осаму». Так его всегда называл только Ода, с самого детства, когда подобрал мальчишку-беспризорника и позволил остаться у себя, не сдал органам опеки и власти. Дазай в ответ звал его исключительно «Одасаку», и это было чем-то, что было только между ними. Чуя близок Дазаю и важен ему, но собственное имя жжёт калёным железом. Очередной признак иррациональности, но рано. Для этого ещё слишком рано. Добравшись до своей комнаты, Дазай проходит в ванную и первым делом включает воду, чтобы набиралась, пока он стягивает мокрую одежду и достаёт полотенца, выбирает из шкафа одежду. Чуя в своё время по своему желанию и усмотрению накупил ему кучу всего, и когда Дазай услышал от него, что на полках и вешалках его ждут обновы, то недовольно скривился. С учётом чужого чувства стиля и явной любви к эпатажу и броскости, Дазай ожидал чего-то вычурного и непрактичного, но шкаф оказался забит кучей мягких домашних штанов и не менее мягких безразмерных свитеров, футболок и худи. В первый раз Дазай так и застыл, глядя то на одежду, то на явно довольного собой Чую. Открывая створки шкафа в настоящем, Дазай каждый раз вспоминает, как однажды во время обеда Одасаку притащил откуда-то книжку с психологическими тестами. Ответ на один из вопросов сообщил, что Дазай «ищет комфорт и тепло, как в норе у кролика» или что-то подобное. Он тогда посмеялся, потому что, ну, бред же. В настоящем Дазай выбирает тёмно-синий свитер крупной вязки, в который при желании можно забраться целиком, и чувствует тепло в груди от осознания того, что Чуя вот так запросто может его прочесть. Кто бы мог подумать? С Йосано в плане чтения и сближения всегда были проблемы. Дазай до сих пор не уверен, что тому послужило причиной. Быть может, Йосано была так озабочена правилами, что Дазай вечно чувствовал себя так, будто раз за разом заключает сделку с дьяволом - нудным, чрезмерно щепетильным и даже немного раздражающим. Быть может, сама Йосано держалась каких-то правил, от которых не смела отступать даже тогда, когда это было нужно. Дазай не может сказать, что встречи с ней были совсем бесполезны, но на контрасте с отношениями, которые связали его с Чуей, разница огромна и очевидна. «Дазай, он не член «Темы»», - мелькает в памяти эхо чужого голоса, в тоне которого затаилась тревожность. Добавляя в исходящую паром воду немного мятного масла, Дазай убирает пузырёк обратно в шкафчик и забирается в ванну, откидывая голову на прогретый покатый бортик и вытягивая ноги. Да уж, таким комфортом он может насладиться только дома у Чуи. В его съёмной квартирке, в которую он переехал после смерти Оды, не то что нет такой шикарной огромной ванны, горячая вода и та бывает с перебоями. Впрочем, раньше Дазай и не знал, что является по природе своей любителем понежиться в горячей воде. Эту мелочь открыл ему Чуя. Он же открыл Дазаю и многое другое. Не доминант «официально», но доминант по своей природе, Чуя очень мягок с Дазаем. Когда Дазай спросил, почему тот предложил ему подобные отношения, зачем искал его, Чуя ответил весьма размыто. Он не смог подобрать нужные слова, даже немного замялся под пристальным взглядом Дазая, и в тот момент Дазай предположил, что, возможно, и для Чуи одного-единственного взгляда там, на балконе после разговора с Йосано, хватило для того, чтобы почувствовать непонятную связь, которая зацепила их обоих. Давая своё согласие без всяких гарантий, без контракта, без соблюдения тысячи и одного правила, Дазай в глубине души немного нервничал, заодно переживая и о том, как сообщить обо всём Йосано, но в настоящем нисколько не жалеет. Как оказалось, Чуя не любит все эти бумажки, договора, пункты о гарантиях и торги, потому что ему этого и на работе хватает. Чуя сразу сказал, что ему не нужны все эти «сэры» и прочие уважительные штучки сабмиссивов во всех их вариациях, потому что вне работы он хочет побыть собой, просто Чуей, а не кем-то, занимающим более высокое положение над всеми остальными людьми. Чуя также не заинтересован в сессиях как в таковых, потому что сессии - это вновь правила, правила, правила и железный контроль и себя, и доверившегося человека. Куда больше Чуе нравится отдавать указания и видеть их моментальное исполнение - чего ему явно не хватает на работе. И это вовсе не причуда, не какая-то издёвка и не попытка сделать из Дазая мальчика на побегушках. Нет, всё совсем, совсем иначе. Наверное, это и значит «свой доминант» или, что ближе слуху Дазая, несмотря на его тематическую осведомлённость, «свой человек». В любом случае, неважно, какое слово будет описывать Чую, потому что гораздо важнее другой акцент - это собственническое и по-своему нервирующее «свой». До появления Чуи, находясь под опекой Йосано, Дазай так и не получил никакого облегчения, никакой эмоциональной разгрузки. Он вставал каждое утро лишь для того, чтобы отправиться на ставшую ненавистной работу, чтобы после поехать в клуб на встречу с Йосано, чтобы после вернуться разочарованным в свою крошечную съёмную клетушку, серую и унылую, пустую и холодную. Дазай с радостью бы подставился под шальную пулю во время очередной операции, подставился бы под лезвие ножа, загоняя в угол очередного воришку, но не мог. Он дал обещание, сковавшее его цепями, и хотел выполнить его любой ценой, даже если этой ценой станут его собственные страдания. Дазай считал, что заслуживает этого. Дазай считал, что и не должен жить и радоваться жизни. Не после того, как не смог помочь, не смог спасти самого дорогого и близкого, важного для себя человека. Все эти мысли в итоге привели его во тьму того, что врачи могли бы назвать, вероятно, депрессией. И состояние это заставляло всё чаще и чаще покупать алкоголь. Состояние это заставляло всё чаще и чаще коситься на лезвие бритвы. Открыться Чуе получилось не сразу. Дазай дал своё согласие попробовать, но не то чтобы верил, будто что-то изменится. Возможно, ему просто хотелось верить? Возможно, ему просто хотелось надеяться? Он не знал, как Чуя будет добиваться близости между ними и будет ли добиваться вообще. Дазай постоянно думал об этом, анализировал и сравнивал. Может, поэтому и не сразу заметил, что давно уже открылся Чуе, что подпустил его близко, что ждёт встреч с ним - простых прогулок по городу - с затаённым воодушевлением, чего с ним не случалось очень, очень давно. После была вспышка разочарования, которая чуть не толкнула Дазая разорвать отношения с Чуей, начавшие повторять то, что у него было с Йосано. Чуя просто без предупреждения, вскользь, невзначай начал отдавать ему указания, и Дазай даже не сразу это понял, выполняя разные мелочи. Когда же пришло осознание, он понадеялся, что вот сейчас на него свалится это мифическое озарение сабмиссива, которое не раз описывала ему Йосано, что вот сейчас от выполнения банального «подай мне телефон, Дазай» по позвоночнику пробежится ток и... Ничего. И это «ничего» породило очередную волну накрывшего с головой разочарования. Спас ситуацию, как ни странно, Чуя - то ли увидел перемены в Дазае, то ли почувствовал их. А может, это просто был случайный разговор, пришедшийся на нужное время - Дазай понятия не имеет. Но он хорошо помнит, как Чуя впервые привёз его в этот дом - в свой дом - налил вино в бокалы, протянув один ему, а после без всяких красивых слов и завуалированных посылов рассказал, почему решил ввязаться в эти отношения, набросив себе на плечи сеть очередных обязательств. - У нас однажды был разговор с Йосано на эту тему, - рассказывал Чуя, блуждая взглядом по лицу Дазая, покачивая в пальцах тонкую ножку бокала. - Я знал о её увлечении, назовём это так, но никогда не понимал его. Йосано - гений хирургии. Она тащит на своих плечах много, очень много, слишком много. От её вмешательства в ход операции зависит многое. Не всегда всё решает бензопила. - Что? - ошарашенно переспросил Дазай, на что Чуя едва слышно чертыхнулся и качнул головой. - Не бери в голову. Личные шутки, понятные лишь двоим, - криво улыбнувшись, он сделал глоток вина и откинулся на спинку кресла. - Возвращаясь к «Теме» - это большая ответственность. Ответственность в первую очередь за жизнь и психическое состояние другого человека. Нельзя перегнуть. Нельзя недогнуть. И там, и там - дискомфорт сабмиссива, а это недопустимо. В общем-то, всё это дерьмо слишком сложное и запутанное, чтобы влезать в него - вот как я думал. И тогда Йосано рассказала мне, что доминанты тоже бывают разных типов. Что каждому доминанту нужно что-то своё, и это не обязательно железный контроль или полное подчинение, или чужая жизнь в собственных руках. Правда, мнения у нас разделились. Йосано считает, что контроль необходим в любом случае. Я же считаю, что контроль важен лишь в тех отношениях, которые могут причинить вред. - Но ты не доминант, - напомнил Дазай, и повторяя слова Йосано, и констатируя факт. - Да, - усмехнулся Чуя, салютуя ему бокалом. - А мужья и любовники отправляются за решётку, потому что придушили во время ролевого секса доверившихся им жён и любовниц ремнём. Они тоже не доминанты, знаешь ли, и со стороны принимающей стороны было полнейшее доверие и согласие. А после что? Новая могила на кладбище и небо в решётку. - Чего же ты тогда хочешь от меня? - спросил Дазай. Чуя тогда мимолётно улыбнулся ему. Глаза блеснули в полумраке огнём лисьей хитрости и лукавства. - Подчинения, Дазай. Я хочу от тебя послушания и подчинения. Выводя пальцами круги на поверхности воды, Дазай поглубже вдыхает приятный аромат мяты и прикрывает глаза. Он не включал верхний свет, оставив лишь угловую подсветку, и полумрак ванной напоминает ему полумрак гостиной тем вечером, когда он повторно дал своё согласие на DS-отношения с Чуей. И на этот раз не пожалел, потому что после откровенного разговора понял, куда нужно смотреть, и картонность наконец-то исчезла. Это было одной из причин, мешающих ему построить подобные отношения с Йосано. Она слишком тряслась над ним, слишком контролировала себя, и Дазай ни на секунду не забывал, что всё это - игра. Но и игры бывают разные: хорошие и плохие, интересные и не очень, с хорошей графикой и нет. В игре с Йосано всё казалось искусственным. Чуя подарил Дазаю искренность. Казалось бы, такие мелочи - подать что-то, сказать что-то, сесть где-то в определённом месте или найти что-то, принести, купить. Дазай делал всё это поначалу без энтузиазма, но после разговора с Чуей будто снял чёрные очки и наконец-то увидел мир вокруг себя, увидел довольство на лице Чуи, блеск в его глазах. Чуе нравилось, в самом деле нравилось видеть выполнение своих желаний, сиюминутных беспричинных капризов, просто потому, что он и в самом деле видел это исполнение, чего ему очень сильно, чертовски сильно не хватало в загруженной работой жизни, где всё всегда растягивалось, возникали бесконечные проблемы, которые нужно было решать, и даже каждая капля крови врагов Порта проливалась в соответствии с какими-то деловыми бумагами или из-за них, или ради них. Дазай никогда не забудет тот вечер, когда остался дома у Чуи, и к тому заявился Акутагава. Это была его первая встреча с этим молчаливым мрачным типом, а ещё первая невероятно сильная вспышка эмоций. И вызвана она была не чем иным, как словами Чуи, который из-за сильного раздражения даже не сразу заметил, что именно сказал, а когда осознал случившееся... - Простите, Накахара-сан, но он как сквозь землю провалился, - негромко говорил Акутагава, вытянувшись струной перед столом своего Босса. - Мы весь город перерыли, но... - Хватит, - прошипел Чуя и ударил ладонью по столу. - Если бы вы перерыли весь город, об этом уже трубили бы во всех новостях. До чего же вы все бесполезные! - Кофе, - неуверенно, едва слышно пробормотал Дазай, застыв на пороге и невольно услышав окончание чужого разговора. Акутагава зыркнул на него так, будто хотел снести голову. Он явно не знал, кто такой Дазай и что делает в доме его начальства, и какое право имеет вот так врываться в кабинет без предварительно поступившего разрешения в ответ на стук в дверь. Чуя же отреагировал иначе, совершенно иначе. Переведя откровенно злой, потемневший, угрожающий взгляд на Дазая, он просто... Просто мгновенно погас. Его лицо разгладилось, затянутые в тонкую ткань бархатных печаток пальцы перестали скрести по столешнице в бессознательном желании свернуть кому-нибудь шею, и Чуя рухнул обратно в кресло, из которого подскочил, одаряя Дазая кривой, но вполне искренней улыбкой, легко взмахивая рукой. - Кофе, - кивнул он, подтверждая, что Дазай может подойти к его столу, и перевёл взгляд на Акутагаву. - Кофе, Акутагава. Найти этого человека так же легко, как сварить кофе. Слышишь меня? Так что просто стань таким же расторопным и полезным, как Дазай, и... Найди. Мне. Этого. Человека. - Я постараюсь, Накахара-сан. Акутагава едва не выбежал из кабинета. Полы его плаща взвились за спиной, будто живые, и Дазай заметил бы это, если бы не застыл после слов Чуи соляным столбом, глядя на него широко раскрытыми глазами. Хорошо, что он уже поставил блюдце вместе с чашкой на стол, потому что иначе наверняка бы пролил кофе - так сильно у него задрожали пальцы. Чуя же проводил подчинённого раздражённым взглядом, а после схватился за кружку, делая глоток, блаженно выдохнул, поднял взгляд на Дазая и... Выбравшись из остывшей воды, Дазай открывает слив и берёт полотенце, начиная вытираться. По его губам блуждает лёгкая улыбка, и в груди вновь собирается рождённое воспоминаниями тепло. Чуя тогда очень сильно разволновался, и Дазай даже не сразу понял из-за чего, а после увидел своё отражение в зеркальных вставках дверцы одного из книжных стеллажей, и как кипятком ошпарило с ног до головы. Лицо красное, глаза дикие, и трясёт всего. Чуя тогда усадил его в собственное кожаное кресло и бухнулся перед ним на колени, обхватывая ладонями лицо и вглядываясь в глаза, говорил что-то, а Дазай не слышал ни слова. Он смотрел на двигающиеся губы Чуи, в его взволнованные глаза, а в ушах гремело «будь расторопным и полезным», и пальцы тряслись всё сильнее. Не из-за самих слов как таковых и не из-за того, что они были сказаны при незнакомце, а из-за тех эмоций и тона, каким они были сказаны. Чуя сказал это так, будто на всём белом свете один только Дазай стоит чего-то, тогда как все остальные - бесполезные безликие серые тени. И пусть он вряд ли считал так на самом деле, пусть его питало раздражение и злость, факт остаётся фактом - Дазай наконец-то почувствовал это мифическое чувство, которое в красках расписывала ему Йосано, позаботившаяся не об одном сабмиссиве. Он наконец-то почувствовал себя нужным, на своём месте. В настоящем их отношения существенно отличаются, и Дазай знает это. Спустя время он видит разницу и чувствует разницу, и дело не только в нём самом, но и в Чуе тоже. Изначально тот только брал, но после той истории с кофе начал и отдавать. Чуя начал заботиться не только о себе, он начал заботиться и о Дазае, постепенно вызнавая всё и о его нуждах. В самом начале Дазай рассказал о том, почему связался с Йосано, рассказал о потере близкого человека, рассказал о том, что не видит больше смысла в жизни. Йосано пыталась убедить его, что всё не так плохо, что это только так кажется в настоящем, что время залечит раны. Чуя ничего такого не говорил, и сейчас Дазай знает, почему. Чуя за свою жизнь, с детства проведённую в мафии, потерял немало близких, дорогих людей, верных подчинённых, и годы прошли, но он всё ещё мучается совестью, не может отпустить и винит в их смерти себя. Он понял Дазая, даже не зная всех подробностей, и не стал трогать его горе. Вместо этого Чуя сделал всё, чтобы Дазай смог жить с этим горем дальше, чтобы смог и дальше тянуть эту кажущуюся неподъёмной ношу. Проблема изначальной картонности их отношений в том, что каждый человек - эгоист по своей природе. Чуя не был доминантном, не углублялся в изучение потребностей сабмиссивов и самого Дазая сабмиссивом как таковым не считал, потому что не располагала обстановка, да и отношения их были далеки от нормированных для «Темы». Дазай не возражал, потому что на контрасте с Йосано это искреннее эгоистичное потребление казалось ему лучшим вариантом: по крайней мере, Чуя не пытался цеплять на себя какие-то маски и делать вид, что сможет вылечить душу Дазая. Когда же Чуя взялся за дело всерьёз, перестав думать только о себе... Что ж, Дазаю и в самом деле не на что жаловаться, даже если в глубине души он уже знает, понимает и осознанно утопает ещё сильнее в связи, разрыв которой убьёт его. И это не просто трагично-лживая метафора. Если бы Дазая спросили, кто для него Чуя, он бы сказал - сердце. Пока сердце бьётся, гоняя кровь по венам, в теле теплится жизнь, и именно это Чуя делает для него. Дазай с радостью бы закрылся в четырёх стенах, покрылся пылью и превратился в призрака. Его ничто не интересует в целом. Ничто особо не радует. Ничто не вызывает интереса. Родной город навевает тоску. Некоторые улицы, а порой и целые кварталы Дазай до сих обходит стороной, опасаясь призраков прошлого. Однажды он застыл столбом на тротуаре, когда увидел припарковавшуюся возле кофейни полицейскую машину, из которой вышел мужчина, со спины до ужаса похожий на Одасаку. Прошлое будто вернулось на миг, и Дазай увидел призрак более юного себя, выбегающего ему навстречу с широкой улыбкой, блеском в глазах, радостным «Одасаку-у-у» и двумя стаканчиками с кофе. Дазай не помнит, что было дальше - вокруг сомкнулась тьма. Когда он открыл глаза в следующий раз, то сидел на пыльном асфальте узкого проулка, прислонившись спиной к кирпичной стене здания, а перед ним на корточках сидела девушка с длинными тёмными волосами в лёгком белом платье и укороченном кружевном пиджаке. Она взволнованно спросила, всё ли с ним в порядке, и позволила самому прижимать ко лбу смоченный в воде платок, вместо этого взявшись за попытки напоить его из бутылки, которую Дазай не удержал бы в трясущихся пальцах. Дазай поблагодарил тогда за заботу, поднялся и на подгибающихся коленях двинулся в сторону дома. Если бы он не был так потерян после случившегося, обязательно бы понял, что ему знаком цепкий взгляд ртутных глаз, что где-то - у кого-то - он его уже видел, но Дазай был в полнейшем раздрае и не заметил ничего. Тем не менее, в настоящем его жизнь не так уж и пуста. Дазай ходит на новую работу, где за стойкой небольшого уютного кафе-бара очаровывает всех и вся, из-за чего в помещении вечно не протолкнуться. Дазай вынужден пересекать город, чтобы добраться до того или иного книжного магазина, чтобы забрать заказанное Чуей вино из винной лавки, чтобы купить в какой-то богом забытой лавчонке пластинки с классической музыкой. И не только. В моменты особого пасмурного настроения Чуя может несколько часов слушать на повторе шуршащее звучание «It's been a long, long time» Гарри Джеймса, запись шестьдесят третьего года. Дазай, как оказалось, способен несколько часов сидеть почти неподвижно и любоваться им, растёкшимся в кресле гостиной, бездумно смотрящим за окно и лишь покачивающим и покачивающим бокал с чуть пригубленным вином. Но это вопросы масштаба. Вопросы, которые касаются внешнего мира. Чуя считает, что давящие со всех сторон стены и потолок - не лучший выбор, и поэтому Дазай постоянно находится в движении. Однако Чуя захватил и весь внутренний мир Дазая, который с радостью бы приходил домой, падал лицом в сбитое комом покрывало и просто отключался, как робот. С Чуей так не получается. Чуя просит принять душ или ванну. Чуя просит приготовить ужин или съесть уже приготовленный. Чуя просит сварить кофе, потому что у Дазая он якобы волшебный. Чуя просит о разных мелочах - помочь ему с чем-то, прочитать что-то, продиктовать. Однажды Дазай - уже после того, как узнал правду о деятельности Чуи - пересчитывал ссыпанные по разным пластиковым пакетикам и коробочкам крошечные сверкающие в свете настольной лампы бриллианты, сидя на диване рядом с зарывшимся в очередные документы Чуей. Сам Чуя неосознанно рисовал пальцами круги на его пояснице, вычитывая что-то в чёрной папке. Когда Дазай закончил и записал получившиеся цифры на листок бумаги, который Чуя, прочитав, тут же сжёг в пепельнице, ему на ухо прошептали тихое, усталое, искреннее «спасибо», от которого в животе стало тепло. Из-за Чуи вообще всегда тепло. Поэтому Дазаю и наплевать, насколько ненормальны их отношения. Возможно, они созависимые, а возможно... Дазай не может говорить за Чую, но может говорить за себя. Правда в том, что Чуя подарил ему смысл жизни, и если этот смысл исчезнет, рухнет и весь хрупкий мирок, который Дазай построил для себя из рисовой бумаги. Ода попросил Дазая жить, попросил защищать. Со вторым не сложилось, потому что после смерти друга мир перевернулся, и Дазай не смог принять его новую вариацию. Глядя на надгробие могилы единственного важного для себя человека, холодное и бездушное, Дазай видел зарёванное лицо студентки с потёкшим макияжем. У неё была красивая родинка на щеке. А ещё на ней было ярко-розовое открытое платье и чулки в крупную сетку. Она возвращалась из клуба после встречи с друзьями и решила срезать путь до дома. Одна, полупьяная, полураздетая, в первом часу ночи. - Она сама напросилась, - прошептал тогда Дазай, опускаясь на корточки и глядя на выведенные на камне буквы, складывающиеся в родное имя. - Она напросилась сама. Все они... Все они так часто напрашиваются сами. Не думают головой и находят неприятности, влезают в них, прыгают с разбега, потому что не пользуются мозгами, потому что считают себя неуязвимыми, потому что верят, что уж с ними-то ничего не случится. Её могли изнасиловать и убить, но убили тебя, Одасаку. Потому что ты бросился её спасать. Ты бросился её спасать и теперь лежишь здесь, а она сидит дома, и её все жалеют, ведь она такая бедняжка, и чуть не случилось страшное, непоправимое. А ты мёртв, и тебя жалеть теперь бесполезно. Ты мёртв, и меня... Меня никто не пожалеет. Когда Чуя ненавязчиво поинтересовался, почему Дазай не уволится, если ненавидит свою работу, Дазай ничего не ответил. Он просто задумался об этом, а потом написал заявление об увольнении. Нынешняя работа не то чтобы нравится ему, но заведение закрывается в десять вечера, и как бы ни были пьяны клиенты, Дазая не то чтобы заботит их дальнейшая судьба. В настоящем он думает только об одном человеке - если не считать призрака - о Чуе. О том, что он где-то там ждёт его. О том, что он встретит Дазая их устоявшимся жестом, прижавшись лбом ко лбу и позволяя почувствовать тепло своих ладоней, каждый раз удерживающих Дазая в реальности, переключающих в нём режимы. О том, что тот факт, что Дазай ходит на работу, ездит в метро и гуляет по книжным лавкам, делает Чую счастливым. Не каждый доминант замахивается на полный контроль над жизнью своего сабмиссива и не каждый сабмиссив позволяет своему доминанту взять под контроль каждую сферу своей жизни. Чуя контролирует Дазая «от» и «до», собирает его расписание из кусочков мозаики, строя картину в зависимости от своего настроения, и Йосано, если бы узнала о том, что между ними происходит, придушила бы обоих, но Дазая всё устраивает. Чуя не манипулирует им и не подавляет в нём личность. Совсем наоборот, Чуя заставляет Дазая делать то, на что у него самого не хватило бы ни сил, ни желания. Чуя не присвоил себе жизнь Дазая. Через эти кусочки мозаики, через части различных цельных мозаик, Чуя пытается собрать жизнь Дазая воедино, чтобы тот не просто слонялся без дела, не в силах разорвать последнюю тонкую нить своего обещания, а хоть немного получал удовольствие от своего существования, чтобы хоть немного чувствовал запах и вкус, видел цвет. И Дазай чувствует и видит всё это. Просто восприятие у него искажено, как и понятие собственной нужности. До появления Одасаку Дазай был никому не нужен, обычный беспризорник Сурибачи, каких много. После смерти Одасаку Дазай вновь оказался никому не нужен, совершенно одинок, абсолютно потерян. Он долгое время носил маски. Он и сейчас их носит - новые и старые. Только вот пепелище, которое скрывали эти маски, начало меняться только после встречи с Чуей. Дазаю не нужна собственная жизнь, но ему нравится мысль о том, что он может заботиться о Чуе, быть нужным Чуе, что сама его жизнь небезразличная другому человеку; нравится, как загораются глаза Чуи, когда Дазай беспрекословно слушается его, и как он едва заметно, но искренне улыбается в те моменты, когда видит, что Дазай постепенно проникается их связью всё сильнее, увязает всё глубже и оттого раскрывается всё больше. - Вероятно, всё же созависимость, - улыбается своему отражению Дазай и выходит из ванной. Одевшись и одёрнув подол просторного свитера, Дазай накидывает на шею полотенце, чтобы вода с мокрых волос не мочила голую шею и ткань широкой горловины, и выходит из комнаты, спускаясь в малую гостиную, окна в пол которой выходят на дорожку, ведущую в сад и обросшую по краям белыми и красными кустовыми розами. Чуя уже ждёт его. Он тоже успел переодеться, но в отличие от Дазая распаковался из своего костюма только для того, чтобы надеть белую рубашку и «домашние» брюки, что подразумевает, что они такие же дорогие, как и вся его одежда, но не от известного дизайнера. Дазай знает, что Чуя не может позволить себе пушистых свитеров или открытых маек и шорт до колен из-за того, что нужно встречать заглядывающих редких подчинённых в подобающем виде, и это рождает в нём сочувствие, бессознательное сожаление. Когда не можешь расслабиться даже в собственном доме... Что ж, Дазай может понять. Он тоже заперт - в своей собственной голове, в своей памяти. И тоже не может сбежать. - Ты долго. Я уж думал, ты там уснул, - улыбается Чуя и жестом указывает на банкетку перед собой. - Садись. Дазай не садится, рушится на мягкое сиденье, обитое тёмно-синим бархатом. Он знает, что произойдёт дальше, и ждёт этого с нетерпением, потому что ему нравятся прикосновения Чуи и потому что самому Чуе нравится прикасаться к нему. Это началось не так давно, но стало традицией. Каждый раз, когда Дазай выходит из душа с мокрой шевелюрой, Чуя сам занимается ею, даже если опаздывает с утра пораньше на работу. Он просушивает полотенцем, перебирает мокрые пряди, накручивая их шёлком колец на пальцы, а после сушит феном, мягко ероша, расчёсывает сначала пальцами, а после и крупным гребнем. Вот и сейчас Чуя делает всё это. Сначала снимает с шеи Дазая полотенце и начинает вытирать ему голову медленными, размеренными движениями. После полотенце исчезает, и Дазай чувствует зарывшиеся в пряди на затылке пальцы. Руки у Чуи тёплые и ласковые, ногти поскрёбывают по коже так приятно, что пальцы на ногах поджимаются. Минута, две, пять, десять - Дазай не знает, никогда не знает, сколько времени проходит. Каждый раз он теряется в себе и может только поплывшим взглядом скользить по гостиной, и каждый раз в нём зарождается ощущение странной невесомости, отстранённости от всего остального мира. Чуя любит синий цвет, предпочитает его холодные оттенки во всём доме. Из-за этого гостиная порой напоминает Дазаю толщу океана со всеми этими бледно-голубыми обоями, синим бархатом, картинами с бушующим морем на стенах и хрустальной люстрой, капли которой растворяют в себе синь искусно сделанных из тончайшего фарфора цветов, стоящих по центру кофейного столика. - Не засыпай, - слышится негромкий смешок над головой. За пряди волос слегка дёргают. Дазай медленно моргает и отмечает, что сам не заметил, когда откинулся спиной на бёдра и живот Чуи; не заметил, когда тот включил фен. Мерное жужжание кажется размытым гулом. Дазай вдруг думает о том, что был бы не против съездить на какой-нибудь дикий пляж, где не будет никого и ничего: только валуны, коряги, крики чаек и шелест набегающих на берег волн, оставляющих клочья грязной жёлтой пены на мокром, тёмном песке. - Дазай? - Мм? - Какие планы на этот вечер? - Никаких. Я сделаю всё, о чём ты попросишь. Короткая заминка, и пальцы замирают в волосах. - ... Вот как. Совсем всё? - Совсем. Ответ слетает с губ легко и спокойно. Дазай не напрягается ни телом, ни разумом. В самом вопросе не было ничего, что могло бы заставить его задуматься. Ничего не было в самом Чуе, в его поведении и отношении, что могло бы заставить Дазая хоть секунду потратить на то, чтобы всё обдумать. Это ведь Чуя. Чуя, который заботится о нём. Чуя, который опекает его. Чуя, который так мягок с ним. Чуя, который с одного взгляда, с одного-единственного взгляда увидел в глазах Дазая пустоту, увидел отражение извечно грызущей боли, знакомой не понаслышке. Чуя, который не пытается изменить его, но помогает справляться, хоть как-то держаться на плаву. Чуя, который и в самом деле волнуется о нём. Который привязался и дарит свою искренность. Раньше Дазаю было страшно. Несколько месяцев назад, когда он вдруг осознал, как на самом деле круто повернулась его жизнь, как зациклилась на одном лишь Чуе. Страх этот был рождён не самим Чуей и не связью с ним, а короткой вспышкой осознания их контраста. Страх этот был рождён осознанием того, как прочно Чуя закрепился в жизни Дазая, выстроив её заново вокруг себя. Одна потеря важного человека уже разбила Дазая вдребезги, и он не хотел пережить это снова, а «снова» было неизбежно, ведь Чуя не был офисным клерком и не был владельцем цветочного магазина. Он был обладающим высоким положением в криминальном мире мафиози, и это не могло закончиться ничем хорошим. Так Дазай думал до тех пор, пока Чуя не заметил его волнения и не напомнил о том, что является эспером, не признался в том, что его способность активируется сама в тот момент, когда жизни владельца угрожает лезвие ножа или пуля - интуиция, помноженная на паранойю. Криминальная тема вообще является довольно скользкой. По крайней мере, так явно считает Чуя. Дазая это не заботит. Он заподозрил неладное ещё после той первой встречи с Акутагавой. Тон Чуи, взгляды Акутагавы, сам обрывок разговора - места для фантазии было не так уж и много. Помножить это на огромный дом Чуи, на его статусность, на количество у него денег, на его ауру властности и силы - места для фантазии осталось ещё меньше. А потом у Чуи появились неотложные дела на работе, и он сообщил Дазаю, что его какое-то время не будет. Но Дазай всё равно приехал к нему через несколько дней. Подскочив посреди ночи после кошмара, в котором Одасаку ушёл от него во мрак, а вслед за ним ушли и Йосано с Чуей, Дазай натянул первые попавшиеся вещи и вызвал такси, рванув в пригород. Он знал, что Чуи нет дома, но отпечаток его пальца был в базе электронного замка, и Дазай просто хотел оказаться в ставших родными стенах и убедиться, что встреча с Чуей была, что это не бред его воспалившегося после потери Оды воображения. Внутри особняка было пусто, но когда Дазай направился на второй этаж, решив переночевать в своей комнате, он услышал голоса, доносящиеся из кабинета на первом этаже, в котором Чуя обычно принимал незваных гостей, вызванных подчинённых с низким статусом или тех, с кем можно быстро распрощаться. Это всколыхнуло в нём беспокойство, но послышавшийся голос Чуи мгновенно успокоил, и Дазай даже не задумался о том, что делает; о том, что, вероятно, Чуя не рассчитывал на постороннее присутствие. Дазай просто толкнул дверь кабинета и вошёл внутрь, чтобы тут же почувствовать что-то ледяное вокруг горла, напомнившее консистенцией плотный чёрный туман, и замереть, в шоке уставившись на подобравшегося Акутагаву, плащ которого заклубился вокруг ног хозяина, превращаясь в нечто бесформенное и откровенно пугающее своим видом. - Дазай? Какого чёрта ты здесь делаешь?! - раздражённо рявкнул тогда Чуя, вмиг оказываясь рядом. Он вытолкал его из кабинета, но было поздно. От окрика Дазай пришёл в себя и заметил и вернувшийся в норму плащ Акутагавы, и застывшую рядом с ним фигуру в маске и с ножом в руке, и скрючившегося на полу человека, баюкающего истекающую кровью руку, на которой явно не хватало пальцев. Но испугался Дазай тогда не увиденного - в полиции он и не такое дерьмо видел. Испугался Дазай того взгляда, тёмного и тяжёлого, каким одарил его Чуя, вытащив в холл. Казалось, он вот-вот вышвырнет его за порог и навсегда закроет дверь перед его лицом. Почему-то мыслей о смерти или о том, что за подобную выходку может последовать что-то жуткое, не было. Возможно, потому что на всё это Дазаю было наплевать. Возможно, потому что единственным, что он боялся потерять, была связь с Чуей, которая и встала под угрозу. - Прости, - первым подал голос Дазай, опуская ладонь на пальцы Чуи, впившиеся в его предплечье. - Мне не следовало приезжать вот так, без предупреждения. Но я не думал, что ты дома. Ты говорил, будешь занят работой... - Зачем тогда приехал? - чуть сбавив тон, спросил Чуя, всё ещё нервно косясь на дверь кабинета. - Мы не виделись почти неделю, - не желая говорить о кошмаре, озвучил другую правду Дазай, не отводя взгляда от чужого лица, считывая каждое изменение, подёргивание губ. - Ты сказал, я могу приехать в любое время дня и ночи. Разве нет? - Можешь, - мгновенно ответил Чуя, уловив, как дрогнул голос Дазая на последнем вопросе, и тут же обратил всё своё внимание на него, разжимая болезненную хватку и вместо этого сжимая в ладонях его запястья, поглаживая большими пальцами тёплую кожу. - Можешь, Дазай. Конечно, можешь. Я бы не сказал подобного, если бы было не так. Но то, что ты... Увидел... - Я могу развидеть, - предложил Дазай; и криво улыбнулся, перехватив чужой взгляд. - Я предполагал нечто подобное, и меня... Меня это не волнует. Я прихожу к тебе и связан с тобой, а не с тем человеком, которым ты являешься для своих подчинённых. То, что происходит между нами, не касается больше никого. И то, чем занимаешься ты сам, не касается меня. - Теперь коснулось, - так же криво улыбнулся в ответ Чуя. - Но мы... Мы поговорим об этом позже, хорошо? Мне нужно... Закончить дела. - Конечно, - кивнул Дазай, немного расслабляясь от того, что Чуя касался его с привычной мягкостью, до последнего не отпуская его запястья. - Я подожду тебя в своей комнате? - Подожди, - согласился Чуя и отпустил его, отходя к кабинету, но в последний момент обернулся и заглянул в глаза, спокойно и собрано, серьёзно, но по-своему мягко. - Пожалуйста, подожди меня, Дазай. Хорошо? От облегчения Дазай не нашёл в себе сил на ответ и смог только кивнуть. Чуя скрылся за дверью кабинета, а он ещё какое-то время стоял на месте, прежде чем подняться наверх. Чуя пришёл через полтора часа, не меньше, и до самого утра они разговаривали: и о том, что увидел Дазай, и о работе Чуи, и о его положении, и о том, что Дазай никогда не окажется втянут в криминал, и о том, что о Дазае никто никогда не узнает, если только Чуя или Дазай сами этого не захотят. После этого Дазай постепенно начал узнавать всё больше, так или иначе становясь свидетелем тех же встреч Чуи и Акутагавы, а после и помогая Чуе по мелочам и не только - история с подсчётом бриллиантов - но, как и сказал, как пообещал Чуя, жизнь Дазая нисколько не изменилась, и открывшаяся правда никак его не коснулась. - Дазай... Лица касается тёплая ладонь. Открыв глаза - и когда только закрыл? - Дазай сонно смотрит на Чую. Фен давно выключен, гребень отложен, а сам Чуя стоит перед ним, держит его лицо в ладонях и мягко поглаживает большими пальцами скулы. В его взгляде буря эмоций, смесь из которых становится сплошной стеной, и Дазай не может прочитать этот взгляд. Чуя выглядит одновременно напряжённым и расслабленным. В его размеренных, монотонных прикосновениях ласка, но они же являются и явным признаком глубокого раздумья. Чуя смотрит на Дазая, но складывается впечатление, что и сквозь него. Вспомнив озвученный ранее вопрос, Дазай передёргивает плечами, подаётся вперёд, вжимаясь подбородком в чужой живот, и смотрит на Чую снизу вверх. - Что не так? - Всё не так, - помедлив, отвечает Чуя и ласково зарывается пальцами в пушащиеся каштановые кудри. - Всё, абсолютно всё не так. Йосано убьёт нас, когда узнает - а она узнает - о наших отношениях. Я не доминант, Дазай, и даже так умудрился нарушить всевозможные правила. Задача доминанта - подарить сабмиссиву покой и гармонию с самим собой. Я привязал тебя к себе. Ты больше не самодостаточен. Ты принадлежишь мне, и это не просто красивые слова. Твоя жизнь - моя. Ты так легко говоришь подобные вещи, говоришь, что сделаешь всё для меня, и это... - Я не солгал, - выдыхает Дазай, притираясь затылком к тёплой ладони, и криво усмехается, заглядывая в потемневшие до синевы глаза. - И не собираюсь идти на попятную. Я знаю, что Йосано не одобрит. Знаю, что всё это неправильно. Знаю, что такие отношения другие назовут нездоровыми. Но есть ли мне до этого дело? Нет. После... После смерти Одасаку я не... Я не хотел жить. Я наговорил ему много чего перед тем, как он перестал дышать, и я поклялся, что проживу достойную жизнь. Не вышло. Ни достойно, ни как-то иначе, потому что я вообще не хотел жить. И когда встретил Йосано, ничего не изменилось. И даже когда встретил тебя - тоже. Но сейчас... Сейчас всё иначе... - И как же? - мягко спрашивает Чуя и касается ещё ласковее, чувствуя его уязвимость. - Я живу для тебя, - шепчет Дазай и вжимается лицом в живот, зарывается носом в ткань рубашки, не в силах выносить прорезавшуюся во взгляде Чуи неприкрытую нежность, заставляющую чувствовать себя таким хрустальным и ломким, таким... - Это единственное, что мне осталось тогда. Я думал, если моя жизнь не нужна мне, пусть контроль над ней порадует кого-то другого. Пусть кто-то другой распорядится ею в своё удовольствие, и я приму это, потому что это хоть как-то поможет мне справиться с пустотой в душе. Но ты сделал куда больше, Чуя. Ты заставил меня жить. Ты... Не могу сказать, что ты меня спас, потому что я всё ещё вижу картину жизни блёклой и тусклой, но после нашей встречи в этой картине появились хоть какие-то цвета. Ты заставляешь меня чувствовать себя нужным, небесполезным. Ты так смотришь на меня, так касаешься... Я чувствую себя... Я чувствую себя драгоценным. Дороже всех бриллиантов, которые проходят через твои руки. Бесценным. - Тебе это не нравится? - уточняет Чуя и берёт за руку, тянет за собой к дивану. - Я не думаю, что заслуживаю этого, - честно отвечает Дазай и привычно укладывается на правый бок лицом к окну с дорожкой, ведущей в сад, пристраивая голову на бедре Чуи и подтягивая колени к груди. - Я знаю, что Одасаку хотел бы, чтобы я был счастлив. Его «живи» подразумевало это. Он всегда хотел для меня только одного - чтобы я был счастлив. Но как я могу жить счастливо, быть счастливым, если это я подвёл его? Я не отдёрнул его. Я не закрыл его собой. Я не успел сделать ничего. Эти чёртовы отчёты... Если бы я сдал их вовремя, он бы не остался ждать меня, и я поехал домой один. Один - значит, на метро, и три пути разошлись бы в разные стороны. Одасаку поехал бы домой на служебной машине на два часа раньше, я бы вышел из участка и двинулся в противоположном направлении, а та девушка, на крик которой бросился Одасаку... Мне плевать, знаешь? Мне наплевать, что было бы с ней. Что бы ни было, Одасаку был бы жив и ждал меня дома с очередным ужасно острым карри на ужин. - Я понимаю, - отзывается Чуя. Дазай поворачивает голову, недоверчиво смотрит ему в глаза, и Чуя усмехается. - Что? Ты думал, я обвиню тебя в эгоизме или что-то подобное? - Другой так бы и сделал, - пожимает плечами Дазай и вновь отводит взгляд. - Другие меня не волнуют, - бросает Чуя и зарывается пальцами в его волосы, начиная накручивать прядку волос на указательный палец. - Лично меня волнуют только вверившие мне свои жизни люди под моим руководством, которых я пообещал защищать. Меня не волнуют убитые мной враги Порта, их семьи, их любимые, их дети, если они есть. Таков мир. Полное равнодушие - не выход, не спасение и не гарантия отсутствия душевных ран, однако нет ничего плохого в том, чтобы честно признавать своё безразличие. Ода был твоим другом, твоим напарником и твоей семьёй. Он умер по чужой вине, и я не вижу ничего странного в том, что ты винишь в этом ту спасённую девушку - если бы она не шлялась по улицам посреди ночи полураздетая в одиночестве, ничего бы не было. Если бы твой друг умер, спасая выбежавшего ребёнка из-под колёс машины, ты бы винил мать или отца этого ребёнка, или сестру или брата - того, кто недоглядел, кто не вбил в голову знание, что нельзя выбегать на проезжую часть. Что новый мячик можно купить, а новые шейные позвонки - нет. Что можно купить мячик и даже нового щенка, но не купить, не выкупить человеческую жизнь. Если бы ту девушку изнасиловали и убили, её семья винила бы насильника и убийцу, а не её саму. Если бы ребёнка сбила машина, недоглядевшие родители винили бы водителя, который не успел затормозить, а не самих себя. Так устроен мир. - Верно, - эхом отзывается Дазай и переворачивается на спину, вновь заглядывая Чуе в глаза. - Я так и не поблагодарил тебя толком за то, что ты нашёл его убийцу. - Ну, нашёл Акутагава, - усмехается Чуя и отводит с его лба пряди чёлки, проводит кончиками пальцев по линии бровей. - Так что это его ты должен благодарить. К тому же, мне не нужна твоя благодарность. Я сделал это не ради неё и не ради твоего доверия или признания или нашего сближения. - Я знаю, - улыбаться Дазай тоже учился заново и благодаря Чуе научился, пусть почти незаметно, зато искренне. - Ты понимаешь меня. Ты всегда меня понимал. Даже когда мы толком не знали друг друга, ты смог забраться мне в голову и покопаться в мозгах. - Ты не лучше, - склонив голову к плечу, Чуя рисует пальцем маленький круг на его виске и стекает прикосновением ниже, поглаживая скулу и линию челюсти. - Ты сказал, я заставляю тебя чувствовать себя живым, важным и ценным, но я тоже чувствую всё это. Из-за тебя. Наставница всегда говорила и продолжает говорить, что я удался как мафиози, но совсем не удался как человек. Я всегда жил на работе и только работой. Я всегда думал лишь о деле и никогда - о себе. Ты изменил меня, Дазай, точно так же, как я изменил тебя. - Созависимость, - впервые озвучивает свою мысль при Чуе Дазай, и тот, помедлив секунду, с прищуром кивает. - Да. Думаю, да. И это ужасно, Дазай. Мы увязли друг в друге, и это точно не закончится ничем хорошим. Что, если со мной что-то случится? - Ну, я знаю, где ты хранишь оружие, и умею им пользоваться. Всё закончится быстро, - кривит губы Дазай и отводит взгляд. - К тому же, ты поклялся, что это странное красное свечение защитит тебя от любого удара в спину. Скажешь, солгал мне? - Тц, ты невыносим. Ладно, хорошо, но чем всё закончится, если я потеряю тебя? Дазай только хочет отшутиться, ведь разговор явно потерял градус своей серьёзности в тот момент, когда Чуя не пожурил его за чёрное чувство юмора - если так можно назвать правду, заключённую в том, что, если Чуя погибнет, и Дазай вновь останется один, на этот раз он точно приставит дуло к виску и спустит курок - но перехватывает серьёзный, пристальный взгляд, и слова застревают в горле. Чуя говорит серьёзно. Чуя на полном серьёзе спрашивает у него, что ему делать, если он... Потеряет Дазая? Это даже звучит абсурдно. Куда Дазай денется от него? Даже если бы захотел, а Дазай не хочет. Нет. Ни за что. Не после того, как наконец-то обрёл пусть шаткое, но душевное равновесие. Не после того, как признался себе в том, что Чуя и в самом деле стал очень важен, и дело уже давно не только в их странных отношениях, построенных на искажённой DS-основе. - Ты... Ты боишься потерять меня? - осторожно спрашивает Дазай и садится прямо, подбирая под себя ноги. - Ты? Почему? - Хороший вопрос, - усмехается Чуя и отводит взгляд, начиная нервно тарабанить пальцами по колену. - Очень хороший. И я не знаю, что тебе ответить, Дазай. Наша встреча была случайной, верно? И я увёл тебя у Йосано, подтолкнул к разрыву контракта с опытным доминантом, который действительно является им. Я втянул тебя в эти отношения, я зафиксировал - осознанно и неосознанно - твоё сознание на собственной важности в твоей жизни, и теперь я - твой якорь, но... Но что делать мне? Если однажды... Если однажды ты захочешь по каким-то причинам уйти, я отпущу тебя. Только удостоверюсь сначала, что ты будешь в безопасности, что тебе будет хорошо там, куда ты уйдёшь... Но ты... Ты уйдёшь. Ты уйдёшь, Дазай, а я останусь, и тебя больше не будет рядом... Что мне тогда делать? Дазай мог бы сделать вид, что не понимает. Дазай мог бы свести всё к шутке. Дазай мог бы подобрать нужные слова, чтобы сбить градус напряжения и увести разговор в сторону. Дазай мог бы... Многое. Правда в том, что их с Чуей отношения вместо сухих страниц контракта построены на взаимном доверии и обещании говорить правду, если это касается их двоих. Дазай не собирается строить из себя слепца или идиота. Дазай не собирается делать вид, что не замечал ставших более долгими взглядов, ставших более частыми прикосновений и всей той нежности, которой в последние два месяца постоянно лучатся голубые глаза. Они с Чуей прошли приличный путь: начали как незнакомцы и продолжили натянутой связкой ступающих по минному полю партнёров, чтобы в итоге прийти к взаимопониманию и сблизиться достаточно, чтобы считать друг друга друзьями. А потом Дазай уснул однажды на диване в гостиной в ожидании Чуи, чтобы проснуться от скользящих по щеке ласковых пальцев и тёплых губ, прижавшихся к виску. Чуя отстранился достаточно быстро, и если бы Дазай проснулся на мгновение позднее, он бы ничего не заметил. Но он успел почувствовать этот поцелуй, как успел заметить и мелькнувший в чужих глазах испуг. Этого хватило, чтобы сделать вид, что Дазай не лежал минут пять, не меньше, нежась в ласке чужих прикосновений, и что он не задохнулся в тот момент, когда почувствовал прикосновение сухих мягких губ. Эта та сторона отношений, о которой Дазай никогда не задумывался. До смерти Оды он был тем ещё весельчаком и обожал флиртовать со всеми подряд, но это больше носило игривый характер. Дазай не считал себя готовым к отношениям и наслаждался своим свободным одиночеством. Когда он пришёл к Йосано, ему и говорить ничего не пришлось. Доминантка сразу поняла, что Дазаю нужно совсем не это. Хотя физический контакт был важен и приятен. Дазаю нравилось чувствовать чужое тепло, напоминающее о том, что он не один, что рядом кто-то есть, поэтому Йосано очень часто касалась его. Но никогда так, как Чуя, прикосновения которого с самого начала были к лицу, к шее, к запястьям - по-своему уязвимым местам. И Дазай всегда позволял ему это: сначала бессознательно, а после и осознанно. Потому что в глубине души всегда этого хотел. Помедлив, Дазай осторожно придвигается поближе, а после смелеет и, перехватив напряжённый взгляд Чуи, опускает ладони на его плечи и перекидывает ногу через его колени, усаживаясь сверху. На мгновение оба замирают, не дыша. Дазай малодушно радуется тому, что на улице продолжает лить как из ведра. Шелест воды по гравию такой громкий, что разбивает тишину. К тому же, в дождливые дни Чуя предпочитает не включать полное освещение, оставляя во всех помещениях приятный полумрак, и это сглаживает лишнее напряжение. Тени смягчают восприятие, рождая взамен ощущение, что Дазай может в любой момент спрятаться, раствориться в них, и именно поэтому он решается на то, что делает. - Было бы так просто, верно? - негромко спрашивает. - Просто приказать мне остаться. И я бы выполнил твой приказ, потому что ты был бы счастлив. - Я знаю, - натянуто улыбается Чуя и опускает ладони на его бёдра, крепко сжимая, заставляя опуститься всем весом, расслабить напряжённые ноги. - Я знаю, Дазай. Знал бы ты, сколько раз я думал об этом. Это и в самом деле было бы очень просто - просто приказать тебе остаться здесь, со мной, жить здесь и никогда никуда не уходить. Если я попрошу тебя не выходить за порог, ты с радостью согласишься, потому что выходишь туда лишь потому, что так нужно, лишь потому, что я прошу тебя. Потому что я хочу, чтобы ты пытался жить хоть сколько-то нормальной жизнью. - Почему не попросишь? - склонившись, Дазай упирается в чужой лоб своим и дрожит, стоит горячим ладоням скользнуть по его ногам до колен и снова вверх, по бёдрам и ягодицам, по пояснице и спине, сминая мягкую ткань свитера на лопатках. - Потому что мне может принадлежать твоя жизнь, но не твоя свобода, - шепчет ему в самые губы Чуя, притираясь лбом ко лбу, задевая кончиком носа его нос. - Это единственное правильное, что осталось в наших сумасшедших отношениях, Дазай. Я могу просить тебя жить дальше, потому что это правильно, потому что это важно мне, потому что это нужно тебе, пусть ты и не можешь найти для этого сил. Но твоя свобода - только твоя, и я никогда не ограничу тебя в ней. У всего должны быть границы, даже у того хаоса, что связал нас. - Говоришь, как настоящий доминант, - улыбается Дазай и прижимается, льнёт всем телом, когда Чуя сгребает его в крепкие объятия. - Может быть, - усмехается Чуя, и Дазай чувствует эфемерный отпечаток его улыбки на коже шеи. - Но Йосано отходит меня плетью без всякой сессии, когда узнает. Потому что я не «настоящий» доминант, а твоё психическое состояние... - Самое лучшее, - обрывает Дазай и отстраняется, обхватывая лицо Чуи ладонями и заглядывая в загоревшиеся игривой насмешкой глаза. - Неважно, что думают другие, и неважно, насколько мы оба здоровы или нет. Ты по уши в крови, как оказалось, Чуя, а я напился и пытался повеситься через два месяца после похорон Одасаку. - Ты не говорил об этом, - разом подбирается Чуя. Дазай отводит взгляд и пожимает плечами. - Не хотел. Это был малодушный поступок. Мне стыдно за то, что я пытался сделать. Тогда жалел, что верёвка не выдержала - плохо завязал - а теперь вот наоборот... И это «наоборот» подарил мне ты, а не Йосано со всеми своими правилами и не кто-то другой. - Тогда... Тогда я спрошу тебя, - помолчав, Чуя выпрямляется и чуть трётся, вжимается щекой в тёплую ладонь. - Ты хочешь остаться со мной? Здесь, в моём доме? Остаться жить здесь, со мной? Хочешь? Ты хочешь быть моим, Дазай? Вслушиваясь в шелест дождя, аккомпанирующий низкому, хриплому голосу, Дазай смотрит на Чую, поглаживая большими пальцами его скулы, а в памяти проносится вереница воспоминаний. Первая встреча лицом к лицу и обжигающий взгляд. Громкое «ой, полицейский-сан!» спустя две недели и сверкающие насмешкой ярко-голубые глаза. Первый совместный вечер в баре и вкус непомерно дорогого виски на языке - мёд, дым и вереск. Разговоры ни о чём и обо всём одновременно. Позолоченные ярким полуденным солнцем и растрёпанные сладко пахнущим весенним ветром яркие рыжие волосы и широкая улыбка - в тот день, когда Дазай написал заявление об увольнении, Чуя впервые мимолётно коснулся его запястья. Кажется, не так уж и много времени прошло с того дня, но Дазаю кажется, целая вечность. Столько всего изменилось за прошедшее время, и в первую очередь - он сам. Дазай всё ещё пустой, и желания жить в нём не то чтобы много, но после смерти Одасаку он будто погрузился в темноту, непроглядную и вязкую, как дёготь, а потом в его жизни появился Чуя, а вместе с ним и невидимый маяк, свет в ночи, крошечная поначалу огненная точка, служащая ориентиром, заставившая перестать стоять на месте в нежелании двигаться, в боязни оступиться, заставившая сделать шаг, хотя бы попытаться. Дазай попытался и не может сказать, что пожалел. Наградой стал блестящий довольством взгляд Чуи, его надежные руки и поселившееся в груди тепло и ощущение нужности хоть кому-то. Дазай и в самом деле попытался однажды оборвать свою жизнь и жалел, что не удалось, но в настоящем... В настоящем он рад этому, потому что теперь его жизнью, которой так дорожил Одасаку, дорожит ещё один человек, а счастье этого человека пусть и неожиданно, незаметно, стало его собственным. А теперь он сидит у Чуи на коленях, и тот крепко обнимает его, смотрит в глаза и дожидается его ответа. Теперь Чуя - его жизнь, его мир и его самое большое желание. Не нужно ничего больше и не нужен никто, чтобы чувствовать себя счастливым. И неважно, насколько их созависимость нездорова, и насколько нездорово то, что Дазай находит покой в руках, с которых не один и не два раза отмывал кровь, когда Чуя возвращался домой явно не после офисных посиделок в штабе Портовой мафии. Главное, что у Дазая мир из чёрно-белого становится цветным, когда Чуя встречает его прикосновением не скрытых перчатками тёплых ладоней к щекам; когда поднимается, лишь завидев, и идёт навстречу, чтобы поскорее коснуться; когда посмеивается и улыбается, и беззлобно насмешничает, и смотрит серьёзно, и крепко держит за руки, повторяя раз за разом все эти так нужные Дазаю «ты хорошо справился» и «спасибо за помощь», и «что бы я без тебя делал?»; когда даёт так необходимую Дазаю поддержку: возможно, Чуя и не является «настоящим» доминантом, но Дазай в полной мере ощущает себя абсолютно сломленным сабмиссивом. А может, спустя столько лет они вообще зря так хватаются за «Тему», в которой оба не то чтобы разбираются. Да, Йосано обучала Дазая достаточно долго, и он даже успел проникнуться этой специфической стороной жизни, но, возможно, он просто сломленный обстоятельствами человек, потерявшийся в своём одиночестве, а Чуя - человек с большим израненным сердцем, который может найти своё исцеление лишь в спасении и защите других. Может, они оба просто по-своему сломленные. Может, они друг для друга взаимно «свои люди». Дазай не знает. Дазай ничего, ни черта не знает. Всё, что ему известно, это что в обнимающих руках Чуи он впервые за долгое время чувствует себя цельным. И поэтому он склоняется вперёд, поэтому позволяет подавшемуся навстречу Чуе поцеловать себя, сгрести в охапку, сжать до боли в рёбрах. Потому что рядом с Чуей Дазай ощущает себя на своём месте, и это по-настоящему бесценно. А то, что мафиози и бывший коп, что не «официальный» доминант и замкнувшийся на нём не-совсем-сабмиссив... - От Йосано получим оба, - шепчет Дазай спустя минуты, растянувшиеся в вечность, не меньше, когда губы уже начинают гореть от непрекращающихся поцелуев. - Может быть, - усмехается Чуя, и его глаза блестят так ярко, как никогда раньше. - Хотя я не уверен. Ты явно стал её любимчиком. Йосано может сколько угодно строить из себя железную леди, но она очень слаба к тем, кто нуждается в её защите. В нашу первую встречу ты выглядел трясущимся кроликом. Тебя хотелось спрятать в своём кармане или что-то вроде того. - Ты можешь спрятать меня на заброшенном пляже, - предлагает Дазай. Чуя приподнимается на локте, нависая над ним. Они уже давно мнут декоративные бархатные подушки, половина из которых свалилась на пол. Дождь за окном так и льёт, шурша гравием, и массивные вычурные часы в холле давно пробили третий час ночи, но они продолжают валяться на маленьком неудобном для полноценного отдыха диване, сплетясь в комок, и после всех этих обниманий и тисканий в свитер Дазая влезет не один, а ещё два человека, но ему всё равно, потому что когда Чуя смотрит на него так, когда касается так, когда целует так, в голове блаженно пустеет, и всё вокруг теряет свою значимость. - Быть может, я так и сделаю, - шепчет Чуя в его губы, прежде чем втянуть в новый поцелуй. Из его груди рвёт звук, похожий на довольное урчание. Дазай улыбается в поцелуй, обнимает за шею и прижимается теснее. Он уверен - уже через несколько часов они будут вместе любоваться отражением восходящего солнца в заливе, и никто их, потерявшихся на окраине Сурибачи, не потревожит, никто их, потерявшихся на окраине Сурибачи, не найдёт.

|End|