Записка

      Рома терпеть не мог День святого Валентина. За сопливость, за ванильную атмосферу, за тупые нежности парочек на публике и за нелепые валентинки, разбросанные по партам и карманам. «Самый идиотский праздник в году», — говорил он, презрительно кривя губы, и друзья его — ну как друзья, приятели, — согласно кивали.       Но была и ещё одна причина ненавидеть этот день. Причина такая же дурацкая, как и весь этот праздник, из-за чего Рома её никогда и никому не озвучивал.       И причина эта — банальная зависть. А ещё, возможно, одиночество. Совсем чуть-чуть.       Рома не считал себя первым парнем на деревне, но и откровенным уродом он не был. На фоне Бяши или Семёна так вообще красавец. Но по итогу все валентинки доставались каким-нибудь смазливым парнишкам. Да что уж там, даже Бяше парочка перепала. Даже, блять, Антону.       Валентинки на парте Антона раздражали особенно сильно.       А Рома… ну, так уж получилось, что он никому не был нужен. Ни бойкой и громкой Кате, ни милой и ласковой Полине, ни какой-нибудь другой, даже самой захудалой девчонке.       Не то чтобы ему нужны были какие-то там девчонки, даже наоборот, совсем не девчонки нужны ему были, а…       Впрочем, эти мысли он всегда гнал прочь, подальше от себя. Никто ему не был нужен, ни четырнадцатого февраля, ни когда-либо ещё. Но всё равно сердце грызла зависть. И совсем немного — тоскливое одиночество.       Но об этом Рома тоже старался не думать.

***

      Этот День святого Валентина начинался так же дерьмово, как и предыдущие. Будучи в плохом настроении, Рома пару раз прикрикнул на Семёна, несколько раз демонстративно объявил, как презирает подобные праздники (особенно эмоционально он возмущался рядом с влюблёнными парочками), и осуждающе посмотрел на Полину с валентинкой в руках. Когда Полина, нервно оглядываясь, подбросила картонное розовое сердечко на парту Антона, раздражение Ромы переросло в жгучую ревность.       Разумеется, он это чувство проигнорировал.       — Смотри, Полинка твоя на Петрова запала, на! — Бяша мерзко загоготал и ткнул Рому в бок. Будто тот без него не видел эту сцену.       — С чего она моя-то? — вяло отмахнулся Рома.       — А я чё ль не вижу, как ты на неё пялишь? Особенно когда она рядом с Петровым, — Бяша развеселился ещё сильнее.       — Да пошёл ты.       Смотрел Рома в такие моменты вовсе не на Полину, но Бяше это знать не обязательно.       Настроение окончательно упало и держалось стабильно низко до тех пор, пока они не пришли в украшенную в честь праздника столовую. Там оно упало ещё ниже. А вершиной издёвки, финальным плевком в лицо стало кислотно-розовое сердечко, отклеившееся от стены и упавшее в его гречку.       — Фу. Ну и мерзость, — прошипел он, отшвыривая паршивую картонку в сторону. Попал случайно в Семёна.       — Я тебе чё сделал-то? — Семён брезгливо скинул с себя сердечко.       Вообще-то Рома хотел огрызнуться, послать Семёна подальше или вскинуться, защищаясь — мол, чё ты на меня гонишь, сам поди под бросок подставился. Но с середины дня глухое раздражение окончательно измотало Рому, поэтому он выдал лишь сухое:       — Сорян, не в тебя метил, — и отвернулся.       Бяша присвистнул:       — Ничё себе, на… А у тебя совсем всё тухло.       — Реально, — подхватил Семён.       — Из-за Полины этой что ли?       Рома не ответил. Он уже по привычке выцепил взглядом из толпы учеников белобрысую макушку Антона — он почему-то пришёл в столовую с опозданием. Семён проследил за направлением взгляда Ромы и сказал:       — Опа, Петров! Может, чаем его облить?       — Внатуре, на! Склеил Полину и ходит довольный.       Бяша и Семён переглянулись с не самым доброжелательным видом. Бабурин подтянул к себе кружку с чаем.       — Не надо, — оборвал приятелей Рома. Шутки над Петровым разонравились ему уже в классе седьмом. — Похер мне и на Полину, и на Антона.       Ага, конечно.       Антон тем временем одиноко уселся в уголке, и Рому это даже удивило — обычно Петров в столовке всегда подсаживался к этой Полине. Осмотревшись, Пятифан заметил, что на этот раз она уныло ковырялась в тарелке в другом конце столовой. Сидящая рядом Катя шептала ей что-то на ухо, приобнимая подругу за плечи.       Походу Антон отшил Полину.       Настроение немного поднялось, но всё же вид искренне расстроенной Полины аппетита не прибавлял, поэтому Рома встал, отодвигая от себя порцию:       — Пошёл я отсюда.       — Эй, а курить? — спросил Бяша.       — Без меня.       — Ну ты чё, на? — Он скривился: сиг у того не было, зато были у Семёна — дешёвые и вонючие. Бяша наверняка рассчитывал стрельнуть нормальных сигарет у Ромы, но не вышло.       Рома, игнорируя возмущённые лица друзей, прошёл к выходу из столовой, ловя на себе взгляд Антона. Пятифан зыркнул на того сердито, чтобы не пялился так больше, а тот тут же потупился.       Забавно. Немного даже мило.       Игнорируя все ненужные мысли — в последнее время игнорирование стало его постоянным занятием — Рома поднялся на нужный этаж и зашёл в кабинет.       Зашёл и растерянно уставился на парту, а точнее — на валяющийся листок сложенной пополам белой бумаги. Абсолютно простая, белая такая, наверняка отрезанная от обычного листа А4. Выделяло её лишь то, что Рома точно её на своей парте не оставлял. У него в принципе на парте лежала лишь тетрадь с ручкой, и непонятным бумажкам там взяться неоткуда.       Рома взял её в руки. На развороте было написано «Роме П.» Он ещё тупо посмотрел на неё пару секунд, почему-то не разворачивая, и тут до него дошло.             Людей в классе практически не было, не считая пары-тройки человек, но на всякий случай Рома нацепил на лицо уже родную маску презрения. Ненавидя себя за чувство затаённой радости и предвкушения, он раскрыл записку.       «Ты мне нравишься».       Вот и всё. Всего три слова нужны были для того, чтобы обрадовать Рому Пятифана.       Как же хорошо, что Семён и Бяша не видят этот позор.       «А вдруг это чья-то шутка?» — обожгла его мысль. Нет, никто бы не стал так шутить над ним, ведь никто не хочет с ним связываться. Но всё же…       От начавшегося было потока самобичевания его отвлёк хлопок двери. Рома торопливо засунул записку в карман, оборачиваясь. В кабинет вошёл Антон, и Рома, не удержавшись, рассеянно мазнул по тому взглядом.       Антон… Нет, это точно был не он. К чему ему, в самом деле, страдать подобной хернёй?       «Ну, если посмеяться…» — противно пронеслось у него в голове. Рома скривился. К чёрту эту записку, а Антона — нахуй. Не будет он думать об этом. Ни к чему хорошему это не приведёт.       К тому же Антон никогда не стал бы заниматься чем-то подобным. Он определённо хороший парень — немного тихий и добрый. И взгляд у него такой ясный и мягкий, и с этой мягкостью он смотрит даже на Рому, несмотря на все Ромины недостатки, которых, наверное, слишком много на одного человека.       Но самое замечательное было даже не в той доброте, которую он излучал, а в силе, которая таилась внутри него. Эта сила не видна с первого взгляда, отчего порой казалось, будто Антон — безвольная тряпка. Но то, как яростно и жестоко он мог дать отпор, ярко демонстрировало то, что в тихом омуте черти водятся.       Наверное, за это Рома его и…       Так, блять. Опять его мысли пошли не туда.       Рома вышел из своих раздумий, тут же натыкаясь взглядом на Антона. Тот быстро отвернулся от него, стоило им пересечься взглядами — неужели всё это время смотрел на него, Рому?       Подумать об этом ему не дал звонок на урок. Да оно и к лучшему — надумался уже сегодня, превысив лимит гейских размышлений. Четырнадцатое февраля определённо плохо на него влияет.       В итоге следующие сорок пять минут он провёл, пытаясь догадаться: а кто подбросил ему эту записку? Уж точно не Полина — она явно заинтересована в Антоне, и понять её можно. Катя? Да она скорее удавится, чем влюбится в такого как он. Да и не дай бог к нему учительская дочка привяжется — от неё проблем не оберёшься.       В общем выходило так, что никто эту записку подбросить не мог. Потому что никому Рома и не нравился особо — то ли из-за своей репутации хулигана, то ли из-за внешности — ну чё поделать, ну не самый красивый он парень, что ж ему теперь, обосраться что ли?       Да и в целом, думать об этой чёртовой записке было глупо. Словно он сопливая малолетняя девчонка, а не нормальный парень.       «А сохнуть по своему однокласснику — вот это по-нашему, по-пацански, да?» — съязвил внутренний голос. Рома с трудом удержался, чтобы не врезать самому себе.       От отчаяния он послушал часть учительской лекции о гетеро- и гомозиготах, отколол пару самоуничижительных шуток на этот счёт (рассказывать их соседу по парте он не стал, иначе тот понял бы, насколько низко Пятифан пал), и даже попытался вести конспект. Вышло так себе, но он честно старался.       Всё что угодно лучше мыслей об Антоне.       К сожалению, они так и не покинули его, будто желая окончательно задавить морально, и если раньше он мог хотя бы как-то отгонять их, то сейчас ничего не получалось.       Всё. Приехали.       Рома уронил голову на парту и пролежал так, погружаясь в пучины самокопания, до тех пор, пока не прозвенел звонок с урока. А на перемене вновь пришлось сделать угрюмо-насмешливое выражение лица — а то объяснять ещё пацанам, чё он такой унылый.       «Пойти покурить что ли, — подумал Рома. — Может, хоть сиги помогут успокоиться».       Вздохнув, он полез в карман за пачкой, но вместо неё нащупал записку. Чёртову любовную записку. Не сдержавшись, он вытащил её из кармана и вновь перечитал несколько небрежные слова. «Ты мне нравишься».       Простенькое признание грело душу и успокаивало получше дорогущих сигарет. И, если честно, это попахивало… отчаянием, что ли. Так цепляться за глупые три слова — это ли не яркий признак одиночества?       Поразмышлять над этим ему не дал окрик: «Эй, Пятифан!» — и Рома, воровато оглядевшись, спрятал записку в карман. Звавший его Семён вроде ничего не заметил.       — Ты домашку по матеше сделал?       Вопрос был настолько тупой, что Рома едва не расхохотался.       — Мне чё, делать больше нечего?       — А ведь математичка сегодня тетради собирает.       Рома чертыхнулся. Как обычно, хер поймёшь, когда эта училка будет домашку проверять — то она её через день собирает, то через три недели. Он огляделся в поисках того, у кого можно списать, и почти было направился к безотказной Полине, но тут Бяша подошёл к Антону.       — Эй, Петров, дай списать.       Антон опасливо покосился сначала на Бяшу, затем на Рому, после чего сказал:       — С чего бы это?       — Да чё ты ломаешься? — влез Семён. — Тебе чё, жалко что ли?       — Ничего мне не жалко! Просто это… — Семён угрожающе навис над Антоном, и тот на секунду замялся, но всё же продолжил: — Не мои проблемы, что вы ничего не делаете, и…       — Ну и пошёл ты. — Семён одним резким движением схватил тетрадь с парты и перекинул её Бяше. Тот гоготнул и прижал её к себе, глядя на Антона, пытавшегося прорваться к родной тетрадке сквозь оборону Семёна.       — Эй, я не разрешал вам её трогать!       — Ну и сдалась вам эта матеша? — вмешался Рома. Впрочем, с защитой он уже немного опоздал. — Ну влепит она вам двойку и влепит. Похер.       — Что, жалость проснулась? — спросил Семён.       — Нет, просто не понимаю, зачем так стараться. Можно ж было забить, ну или у Полины попросить — она сама дала бы списать.       — Так мы ж уже эту взяли. — Бяша раскрыл тетрадь на нужной странице. Антон, похоже, сдался, и Семён устроился рядом с Бяшей, оттолкнув его плечом. — Ты сам-то списывать будешь?       — Не, — отмахнулся Рома, но в тетрадь всё равно заглянул — так, чтобы оценить масштаб работы. Всё равно Антон уже смирился с временным одалживанием домашки.       Задали, судя по всему, много. Какие-то теоремы, кружки, радиусы-хуядиусы — всё это Рома не понимал и понимать не хотел. Он уже хотел отвернуться, но тут взгляд зацепился за почерк Антона.       Удивительно знакомый почерк.       Рома сначала уставился на тетрадь в немом удивлении, а затем вытащил её из-под носа приятелей.       — Эй, ты чё? — взбрыкнул кто-то из них. Рома не обратил на это внимание. Сейчас его больше интересовал небрежный почерк. Рука машинально потянулась к карману с запиской, но он тут же одёрнул себя — нет, нельзя доставать её на глазах у других.       И тут раздался резкий звук отодвинутой табуретки и крик: «Да отдайте же вы её сюда!» Опешившего Рому яростно оттолкнули, и тот со всей силы ударился бедром об угол парты. Тетрадь вырвали из рук, оторвав клочок страницы. Рома вскинул голову: перед ним стоял Антон, и на его раскрасневшемся лице читалась смесь из страха, растерянности и злобы.       Рома замер, вглядываясь в лицо напротив, и вместо него начал Семён:       — Эй, а ты… — Антон, понятное дело, слушать мнение Бабурина насчёт ситуации не стал, а вместо этого просто выбежал из кабинета.       Рома перевёл взгляд с агрессивного Семёна на ошарашенного Бяшу и на всякий случай сказал:       — Оставьте его. У кого-нибудь ещё спишете. — Глядя на то, как его товарищи пошли выпрашивать заветную домашку у одноклассницы, Рома в который раз за день задумался о своём. Мысли лихорадочно метались в его голове, и он лишь чудом (ну или усилием воли) удерживался от нервных подёргиваний или хождений по классу туда-обратно.       Очевидно, что почерк в тетради и на записке совпадает. Но неужели… неужели он в самом деле нравится Антону?.. Хотя зачем такому милому и умному парню, как Антон, кто-то такой как Рома? А что, если всё это злая, жестокая шутка? Да нет же, он бы никогда так не поступил! Да и его бурная реакция на то, что Рома взял тетрадь… Но вдруг он на самом деле сговорился с Полиной, чтобы посмеяться над Ромой…       Так, хватит. Рома одёрнул себя, посмотрел на время. Звонок на урок уже через три минуты, ну да и чёрт с ним. Надо срочно пойти и поговорить с ним прямо. В конце концов, трусом он никогда не был и разборок не избегал. Хотя какие с Антоном могут быть разборки?..       В последний раз осмотрев записку и проверив, а не ошибся ли он, Рома вышел из кабинета. Он с лёгким стыдом отметил, что от волнения его походка вовсе не такая уверенная, как обычно.       Ладно, не так уж он и боялся — он же не ссыкло какое-то, в самом деле.       Антон обнаружился в туалете, где он сидел на подоконнике, уныло листая страницы своей злополучной тетради. Будто это что-то интересное, в самом деле. Рома подождал, пока какой-то мелкий пацан выйдет из туалета и, едва закрылась за ним дверь, подпер её шваброй, закрывая. Было бы неловко, если бы им помешали.       Набрав в грудь побольше воздуха, он подошёл к Антону и сказал, пытаясь придать голосу твёрдости:       — Давай поговорим?       Возможно, с твёрдостью вышел перебор, так как Антон дёрнулся и едва не свалился с окна — хотя не исключено, что дело тут скорее в эффекте неожиданности. Тетрадка выпала из рук и улетела на грязный пол. Рома проследил взглядом за её полётом и тут же перешёл к делу:       — Ты записку написал?       Антон решил включить режим дурака, и не то чтобы Рома винил его за это.       — К-какую записку? Ничего я не писал… — Да только по тому, как дрожал его голос, можно было понять правду, но Рома всё равно достал бумажку и раскрыл её:       — Эту вот. Я по почерку догадался.       Антон вздохнул, оценивающе глядя то на Рому, то на валяющуюся тетрадь. Он всё ещё колебался, и поэтому Рома постарался сделать выражение лица помягче. Похоже, это сработало, потому что Антон признал:       — Ну я.       — Зачем?       Антон вновь замолчал, вглядываясь в лицо Ромы. Руки у него мелко дрожали, и особенно ясно это было видно, когда он нервным жестом поправлял свои очки. Рома постарался улыбнуться дружелюбно и заверил:       — Спокойно, бить не буду. — Он прислонился спиной к стене, чтобы не так бросалось в глаза, как дрожат его колени.       Антон молчал, и Рома не торопил его, давая время собраться с духом. Отчасти это было нужно и ему самому. Он должен быть готов к любому ответу. Даже к чему-то в духе: «Да так, посмеяться хотел». Разумеется, он не расстроится, услышав что-то подобное. Ни капли.       Хотя кого он, блять, обманывает?       Антон, наконец, решился:       — Нравишься ты мне. Серьёзно нравишься. Доволен?       Как бы Рома ни уверял себя, что примет любой ответ, он всё равно едва не упал, услышав что-то подобное. Он вгляделся в лицо Антона, пытаясь усмотреть хотя бы намёк на неискренность, но ничего подобного не заметил — лишь волнение и страх.       Надо было срочно что-то сказать, срочно, иначе Антон окончательно перенервничает и решит, что он совсем ему не симпатичен…       И тут раздался звонок.       Рома от неожиданности вздрогнул, а Антон, похоже, вышел из своего мини-ступора и начал пятиться к выходу. Подобного побега Рома допустить не мог. Он схватил Антона за руку, и тот дёрнулся, но руку вырывать не стал. Хороший знак.       — Ч-чего тебе? Я ведь уже всё сказал… — Антон облизнул пересохшие губы, и Рома уставился на них, чувствуя, как мучительно краснеет. Пора было срочно прервать это неловкое молчание, и поэтому он выпалил:       — Ты тоже мне нравишься. Прямо… эм… очень, да. — Получилось жалко, но Антон, кажется, впечатлился — уставился на него во все глаза, замерев, точно впервые увидев.       — Правда? — Антон обернулся, будто ожидая увидеть, как из кабинки выпрыгивают Бяша и Семён с криками: «Ха, повёлся, педик!»       Разумеется, Рома не опустился бы до подобных розыгрышей. Пару лет назад он, быть может, и отколол что-то подобное, но не сейчас. Но откуда это знать Антону? У него в принципе не было причин доверять ему. Пятифан — тот ещё мудак и сволочь, и поэтому, наверное, его никто никогда не любил.       А Антон полюбил. И даже открыл ему свою душу, признавшись в чувствах. И сейчас, глядя в ясные глаза Антона, Рома верил: он всё исправит, он станет лучше и светлее, лишь бы на него смотрели вот так открыто и… нежно.       Антон первый подался вперёд, положив руку на плечо Ромы. Они посмотрели друг в другу глаза ещё пару мгновений, а затем Антон приподнялся на цыпочки и легонько поцеловал Рому в уголок губ. От этого ласкового, едва уловимого движения его словно током прошибло. Он, точно идиот, уставился на Антона, а затем неожиданно даже для себя рассмеялся. Перехватив растерянный взгляд, он пояснил:       — Прости, это всё так… странно. Но мне нравится.       Антон счастливо улыбнулся, и сердце Ромы сладко заныло.       — Да, это в самом деле так необычно, но так приятно. Никогда бы не подумал, что можно чувствовать себя… вот так. Не знаю, как описать. — Он притянул Рому в свои объятья, и тот почувствовал, как обмякают его ноги. — А ведь изначально я вообще не планировал ничего присылать. Хотя иногда мне так хотелось рассказать тебе обо всём, но стоило мне представить, как ты отреагируешь, и вся моя решимость исчезала. А сегодня я увидел, что ты с самого утра ходишь печальный, и решил сделать тебе хоть что-то приятное.       — У тебя получилось.       — Да? Я рад, — улыбка Антона стала ещё шире. — Но знаешь, когда ты увидел мою тетрадь, я сначала пожалел о том, что сделал. Мне тогда казалось, что всё кончено, и что теперь меня будут за гаражами бить. Я и подумать не мог, что всё так обернётся, — он тихо засмеялся, и Рома почувствовал, как его сердце пропускает удар.       «Боже, я влюблённый идиот», — подумал он, но эта мысль не вызвала у него никакого отторжения.       — А представляешь, всего этого не было бы, если бы Семён и Бяша сделали бы домашку, -задумчиво сказал он. — Или пошли списывать её у Полины. Или если бы математичка решила собрать тетради в другой день. Надо же, я впервые в жизни ей благодарен.       — Кстати, — Антон вдруг нахмурился, — о математике. Нам всё ещё надо на урок. И вообще, где моя домашка?       Выяснилось, что всё это время Рома стоял на тетради.       — Прости, — сказал он, разглядывая отпечаток ботинка на зелёной бумаге.       — Ладно, что уж там. Куплю цветную обложку. Слушай, — в глазах Антона блеснула хитринка, — а может, ну её, эту математику? Всё равно последний урок.       — Предлагаешь прогулять? — удивился Рома. — От тебя я не ожидал.       — Ну так что? — Антон хихикнул. — Согласен, нет?       — Ты еще спрашиваешь! — Рома расплылся в ответной улыбке. — Кстати, можем ко мне пойти. У меня как раз никого дома нет.       — Давай! — оживился Антон, но тут же сник. — Но что там с твоими друзьями? Они наверняка тебя потеряли. Да и то, что именно мы двое отсутствуем…       — Да чёрт с ними, с друзьями. Не помрут без меня, — отмахнулся Рома. — Зато мы можем потом мороженое купить. И ещё видик у меня посмотреть.       Ну, или заняться ещё чем-нибудь, более интересным. Вслух этого Рома не сказал, да и не важно это было.       Важно было то, что Антон улыбался в его объятьях, и глаза его светились нежностью, перемешанной с весельем. И в этот День святого Валентина Рома чувствовал себя самым счастливым человеком на земле.