Каменное сердце

— Ты лжешь, мой милый. Произнесла как отрезала. Усмешка искривила красивое лицо — словно кто-то провел острием ножа по зеркалу, и оно разбилось на тысячу осколков, из которых на него со смехом глядели разноцветные глаза. Гелла стояла ровно, гордо подняв голову; золотые кудри, не удерживаемые прочными лентами, рассыпались по ее плечами. Альбус знал, что стоит солнцу выглянуть из-за вечных туч, и ее волосы нельзя будет отличить от нимба. Альбус знал, что нет никого лучше неё в лжи. Альбус знал, что одна замешка, ошибка — и он тоже поверит ей. Ее слова наполнены сладостью дорогого шоколада и горечью виски; ее слова не имеют в себе ни грамма правды. Ее слова могут достичь любого сердца, даже самого холодного, самого ожесточенного, спрятанного в броню равнодушия и ребер. Даже каменное сердце слабо против ее улыбки. (Против неё самой — и той любви, что она несла за собой; той любви, что наполняла ее жизнь, что ломала судьбы людей, что изменяла каждого на ее пути; что была рождена из безумия и искры хаоса) — Нет, Гелла, — произнес он и покачал головой. — Это ты лжешь самой себе. Уже не юная, но все еще молодая — молодая и прекрасная, молодая и безумная; поставившая пол мира на колени, заставившая говорить о ней шепотом и только со страхом даже после проигрыша, — она потрясала его одним своим видом. И смехом — звонким, громким, без девчачьего кокетства. Наполненным не поражением — собственным величием. Даже запертая в замке она не сдалась, не согнулась; лишь чернота ее зрачков — необычайно мягкая, словно ночное озеро, — иногда вспыхивала отчаянием. — Лжешь, — повторил Альбус, на мгновение забывшись. И ушел, не оборачиваясь. Даже зная, что ему долго смотрели вслед. Самообман, Гелла. Нет ничего хуже него. Даже гордыня, самоуверенность, высокомерие не стоит так много, как он. Собственный опыт подтверждал это каждый раз, когда на глаза попадались золотые волосы или слышался знакомый акцент. Боль в сердце — в его глупом, мягком сердце, которое он так долго прятал в камень и гранит, что оно срослось с ними, стало непробиваемым, но внутри все еще что-то тянуло, и жгло, и напоминало о себе, — тому было подтверждение. И после того, как он ушел, чтобы никогда больше не возвращаться, чернота ее зрачков снилась ему самыми лунными ночами, и по утрам он не мог понять отчего: это вина мучает его или страх, или желание все изменить? Гелла никогда не давала ответов — только тайны, только загадки, приведшие не одного человека к смерти. И ему приходилось держаться подальше от маховиков времени — он хорошо знал самого себя, этого старого дурака, чтобы понимать: от соблазна удержаться будет невозможно. (Той любви, что однажды подарила ему свободу быть самим собой и) Прошло время — много ли лет, мало ли? Альбус не знал, боялся пересчитать года и понять, что не видел ее почти всю жизнь, — и мир изменился в ту сторону, о которой они никогда и подумать не могли. В ту сторону, что так и не даровала волшебникам тихую и спокойную жизнь, что так и не дала возможность жить — и жить счастливо, долго, без страхов и дрожащих рук, крепко сжимающих газету с новой смертью. В ту сторону, что привела в его жизнь дары смерти — но уже ненужные, уже неважные, потому что не было рядом того, кто готов был посвятить их поиску всю жизнь. Он обезумел, увидев то самое кольцо. Небольшое, с рисунком даров смерти — оно притягивало взгляд, манило его к себе, и невозможно было понять что это: сложнейшие и темнейшие на свете чары или казалось бы погребенные под толстым слоем земли мечты? "Когда-нибудь я подарю его тебе" "Только если в качестве обручального" Не подарил — но прикоснулся, надел на палец и увидел: все те же буйные кудри, гордо поднятую голову и улыбку, редко когда идущую от самого каменного сердца. Краткий миг счастья принес боль — но он принял ее без колебания, без надежд на избавление. За все нужно платить, знал он, и за все сотворенное им в жизни он заплатит сполна. Что такое мучения нескольких месяцев, когда он десятилетиями жил с гниющим сердцем внутри? И в смертельном заклинании слышался ее смех, и пока он падал в черноту на него с привычной насмешкой глядели знакомые до боли разноцветные глаза, и Альбус знал, что это конец. (и убила его)