***
Дазаю девять, и он влюблён. Влюблён в мальчишку по имени Чуя Накахара. В мальчика-солнышко, в чьих почти что красных глазах, несмотря на мир, в котором он расцветает прекрасным цветком, сама непорочность. — Не ожидал, что шайка Рембо будет в этом году, — прокомментировал Мори год назад. На лице Осаму сиял красный след в полщеки, растянутая счастливая улыбка и блестящие глаза. Словно он выиграл в лотерею, а не получил леща за сомнительное поведение, на которое и не каждый взрослый решится. Огай был впечатлён. Тогда-то Осаму и узнал о «Арахабаки». Чуя Накахара. Чуя. Такое сладкое имя, что лаконично, скользит из его уст, приятно обволакивая и едва подрагивая. То, с какой он периодичностью прокручивает имя в своей голове, кажется даже немного ненормальным. — Осторожнее с этой помесью, Накахарой, — нелицеприятно отозвался Мори. — несмотря на то, что его мать одна из наших шлюх, мальчонка главный претендент на кресло «Арахабаки». Жемчужина тёмной Франции, ты их знаешь. Они по большей части занимаются вопросами снабжения, производством холодного оружия. Может, имеют небольшие группы наёмников, но в основном занимают посты, приближённые к главам крупных организаций или имеют таковые связи. Не стремятся к господству, но не прочь посодействовать, если кусок за службу будет сладким. Учитывая эту паутину, легко предвидеть, что даже если пацан и не станет главой, то благополучно устроится как мастер или связной в семейном деле. Мори нравился этот опасный огонь в глазах и жажда крови, когда он упоминал рыжего в грубой форме. Ему нравилась эта реакция. — Не упусти это из виду, Дазай, — чуть мотнул головой собеседник. — Дело за молодыми, пускай наш договор с Артюром Рембо ещё в силе, он не вечен на своей позиции.***
Дазаю десять, и он тонет в Чуе. Его японский стал намного лучше, особенно в плане ругательств. Ах, каждый раз, когда эти губы размыкаются, слова с лёгким французским акцентом льются агрессивным потоком, желая прогнать прилипчивый объект или разбить его морду о ближайшую стену. Дазаю невероятно нравится любить. Такое новое чувство, которое вызывает лишь одна личность настолько легко и просто, что шатен удивляется сам себе. Если раньше сдвинуться или начать действовать его могла заставить лишь скука да временное увлечение, то теперь — лишь высокомерный аквамариновый взгляд. Жест, слово, эмоция — всё, что угодно, направленное в его сторону — и Осаму готов выполнить любой каприз. Пусть идиотский, пусть кровавый, пусть безнравственный, но желанный для Накахары. А это много значит. — Съебись с глаз моих, грёбаный ублюдок! Тебе, блять, жить надоело?! И в который раз угрозы жестокой расправой. И в который раз его мальчик не сдерживает эмоций при нём. Ах, это точно любовь.***
Дазаю одиннадцать, и он потрясён этой мощью. Презентация нового оружия — хороший шанс развеять скуку. Не всегда, но зачастую. Отныне это больше не так. Он бы и дальше игнорировал приглашение, вырисовывая линии знакомых черт на бумаге и строя планы присвоения столь желанного объекта, настолько изощрённые и извращенные, что совершенно не вяжутся с его юным возрастом. Вот только это презентация «Арахабаки». Когда столь сладкая информация дошла до нейронов мозга, позволяя свободно её переварить и уложить в сознании, у Осаму голова пошла кругом. — Значит, — задумчиво произнёс Огай, глядя на мальчишку, что был готов вылететь прямо сейчас и которому было плевать, что приглашение вручалось за несколько недель. — Ты всё же решил ехать. Занятно, я думал, что и на сей раз мне придётся вытаскивать тебя силой, — Мори, конечно же, так не думал. Уж если что-то взбрело в голову мальчишки, тот не отступит даже под дулом пистолета. Более того, с удовольствием сам нажмёт на курок. — Любопытно узнать, с чем же связана такая заинтересованность? Огай знал. Более того, уверен, что Дазай не скажет, опасаясь действий со стороны наставника. На самом деле они оба знают о своей информированности в этом вопросе. Но продолжат молчать вслух. Когда Дазай всё же попадает во Францию, заморские виды не привлекают его так, как факт того, что среди демонстраторов вольно стоит рыжеволосый паренёк невысокого роста. Тот, при виде широкой улыбки и глаз, что наполнились чем-то до одури пугающим, лишь вздёрнул нос и фыркнул. Осаму не отрывал взгляда от ловких рук и обольстительной улыбки такого юного Накахары. То, как мальчишка работал своими ловкими пальчиками, умело и бесстрашно разрезал что ткань, что фрукты, периодично поедая небольше кусочки, от чего его милый воротник испачкался фруктовым соком. От этой нахальной улыбки и небольших цветных и пьянящих подтёков сока голова шла кругом. Никто из соучастников не выглядел настолько сведущем в исполнении и мастерстве, как мальчик, которому нет и двенадцати. Подающий надежды. Его точность и мёткость в метании, умение держаться гордо даже в присутствии тех, кто выше по статусу, покоряли Дазая, и не только его, всё больше и больше. Как наркотик. Чуя Накахара — жемчужина тёмной Франции. После подобного шоу, шатен был готов купить у него всё, что Чуя предложит. Подпишет любой договор и заключит любую сделку. Что они с Огаем и поспешили провернуть. Не они одни.***
Дазаю двенадцать, и он еле сдерживается. Накахару всегда окружает множество людей. Они, словно пираньи, обступают того со своими фальшивыми улыбками и бродят волками в овечьей шкуре, внимая каждому слову. Не то, чтобы Чуя с охотой позволял заглядывать себе в рот, но его положение не всегда позволяет отвесить оплеуху своей изящной рукой. Людям этого мало. Накахара — несомненный талант, что наверняка достигнет успеха. Потому к нему и лояльны, потому к нему и тянутся, но в то ж время не спускают палец с курка. «Преданный пёс» — навеки стало кредом «Арахабаки», но даже при таких обстоятельствах, доверие к организации нельзя назвать безоговорочным. А если и можно — всегда найдутся завистники, что только и ждут возможности смести тебя с пути. Все эти люди вкупе с простыми идиотами лёгкого вознесения сливались в один поток и день за днём кружились вокруг юного представителя. Рыжий мастерски выполнял своё дело, превосходно держался, но у Дазая чесались руки проломить им череп. Настолько, что он самолично придушил парочку глупцов, зашедших слишком далеко. Он был очарован мальчишкой намного раньше. Осаму как ребёнок был убеждён, что заметил игрушку в магазине первым, потому она и принадлежит ему! Конечно же, Чуя не был простой игрушкой с полки, но некая детская ревность присутствовала. Шатен не видел ничего такого в устранении неугодных для Чуи людей, или же конкурентов на его драгоценное внимание. Чуя восходил и расцветал стремительно. И Дазай не мог отвести восхищённого взгляда, но жгучая ревность пробирала до дрожи в кончиках пальцев. Она обволакивала и топила в своём постоянстве и жажде забрать своё, обозначить, уберечь. Ему нравилось любить, быть очарованным, но ему совершенно не нравилось, что кто угодно может так же покориться обаянием грациозного тела и острого языка.***
Дазаю тринадцать, и в этом мире нет никого счастливее него. — … надеюсь, на наше сотрудничество, — Артюр склонился в едва заметном, но уважительном поклоне. Это было невероятным сюрпризом, случайно зайти к старику и сквозь щёлку заприметить Рембо с юным наследником. Компания в лице пяти человек негромко переговаривалась, не ожидая, что взбалмошному ребёнку по имени Дазай, который обычно просиживает свои часы либо на нулевом этаже организации, развлекаясь криками пленных и предателей, либо в своём кабинете, корпя над очередным подарком ненаглядному ангелу, вздумается появиться здесь. — Дазай-кун, хорошо, что ты решил к нам присоединиться, — от цепкого взгляда Мори не укрылось, что наследник, несмотря на поздний час в районе четырёх утра, нагло стоит под дверью. Осаму и раньше знал, что Артюра и Огая связывает многолетний договор сотрудничества, чья прочность и верность проверена не одной трудностью в жизни обоих. Потому неудивительно, что он заехал по работе в последнюю очередь, дабы спокойно обсудить дела, без лишней суеты и спешки. Понятия «верность» и «преданность» не особо дружат с обозначением их сферы деятельности, но «Арахабаки» всегда действовали по чести и заключённому союзу, за редким исключением в правилах игры. Дазай искренне верил, что сможет переиграть это в свою пользу. И, как видно, не зря. При свете тусклых, слегка погашенных ламп в кабинете Огая расположились Коё Озаки и Рюро Хироцу, но компания не привлекла внимание Осаму, как Рембо или старик. Его взгляд всё время был сосредоточен на низкорослом парне, что, несмотря на свой измотанный вид, всё равно держал осанку и профессиональную собранность, проявляя уважение. Осаму, за годы наблюдения и изучения объекта своего обожания, мог с лёгкостью сказать, что Чуя до невозможности вымотан. Наверняка это был не первый перелёт через границу, и шатен боится представить, сколько часовых поясов могла сменить эта парочка за последние сутки. Сам знает, как перелёты выматывают, а если учесть, что они отправляются не на курорт, а по работе, нагрузка просто огромна. К тому же, сеть «Арахабаки» и диапазон их контрактов да связей имеет мировой масштаб. Дазай свободно вошёл, бестактно прерывая разговор, который уже долгое время проводился без его участия, несмотря на занимаемый им пост. Это раздражало, а именно то, что рыжий ангел с пронзительными голубыми глазами, под которыми залегли замаскированные круги, находится здесь некоторое время. Без его участия, знания, информированности. Чуть позже Осаму обязательно обсудит это с Огаем, но пока... — Прошу простить, за столь непочтительный визит, — Дазай извинился чисто для галочки, прожигая взглядом острую ухмылку Мори. Они оба друг друга поняли. — Доброго здравия, Рембо-сан, не знал, что вы прибыли в Йокогаму этой ночью, — опять-таки для галочки и из-за уважения к Чуе, поприветствовал Осаму. — Надеюсь, — растянул он острую ухмылку. — Что я вам не помешал. — Нет, Дазай-кун, — добродушно отозвался Огай, яд из его уст лился едва ли меньше, чем изо рта воспитанника. — Мы как раз подходили к завершению нашей беседы. В её суть было решено посвятить тебя этим утром, — конечно же, мужчина врал, они не обсуждали ничего важного и весь этот фарс был ради того, чтобы огорошить шатена на следующий день и проследить реакцию от осознания, что его милый ангел не один час находился в его стране. — В таком случае, я не вижу препятствий, дабы забрать Чую из вашей «веселой» компании, — Накахара, что сохранял молчание даже тогда, когда на красном ковре появился шатен, моментально отмер от такого наглого поведения. Дазай и раньше казался ему каким-то пугающим с его маниакальным наблюдением и мышлением, но, несмотря на это, он был одним из немногих, в ком рыжий видел искренность. Даже если «искренность» была выражена одержимостью его персоной. Компания молчала, но в глазах застыл невинный вопрос: «Забрать?» Осаму посмотрел на Накахару и с самой милой улыбкой позвал: — Пойдём, Чуя. Шатен мог проявить благородство и увести рыжего мирно, без лишних слов и неприятных последствий, но и одного «пойдем», будто бы Накахара какая-то псина, было достаточно для ответного потока агрессии и нецензурных колких выражений. Тогда Дазай, продолжая игнорировать сонное сопротивление, притянул парня к себе и пояснил своё решение. — Малыш Чу устал, ему пора спать, — было сложно сказать, кому именно было обращено последующее замечание. — Мы вынуждены вас оставить. — шатен не желал приносить извинения за непочтительное поведение. Ведь не его вина, что они не способны заметить по-настоящему важные вещи. Но сейчас взрослые хорошо его поняли. — Доброй ночи. Чуя не успел ничего возразить, да и не хотел, после «унизительного похищения». Осаму держался уверенно, мягко и заботливо. А сам он так устал, что эти дни слились в один устрашающий поток событий и лиц. Всё же для его возраста — неимоверная нагрузка. Сам не понял, что позволил рукам счастливого Дазая прижаться и обвить тело. Следующие пару недель Осаму был самым счастливым, потому что Чуя наконец-то был с ним.***
Дазаю четырнадцать и он в ярости. В ярости, что не может соперничать в своей мощи за неимением достойного противника, который способен похоронить её. Она заволакивает сознание дымкой, врезается иглами в кожу пленных и тонким лезвием в запястье. Заставляет кидаться на своих и на чужих, хотя, для Осаму они стали одним сплошным месивом, которое только и делает, что провоцирует его бросать взгляд на пистолет, желая всадить его по дуло в чью-то глотку. А потом нажать на курок, и не раз, и не два, после засыпать солью, залить кипятком, спиртом, кислотой, да даже чёртовой содовой! Всё, лишь бы услышать крик, отдачу, что не принесёт пользы, но немного успокоит. Как эти шавки, крутящиеся вокруг Чуи, выражая свою преданность, как его организация и названые братья могут вести себя настолько спокойно? Как они могут продолжать улыбаться и заниматься своими делами, строя планы?! — Это трагедия, но Чуя-кун, не хотел бы, что бы мы останавливались, — говорят они раз за разом. — Мы ведём поиски, и обязательно найдём его. Ублюдки. Твари. Сволочи. Дазай понимал, что агрессия и жажда крови усиливается в безуспешной попытке заглушить грызущее чувство вины и беспомощности. Накахара Чуя, как и Артюр Рембо и ещё несколько членов шайки, были перехвачены и впоследствии похищены на границе Англии, после возвращения из Японии. Чуя. Его милый Чуя. Такой сильный и неукротимый, за чьей спиной всегда кружила орава зевак и шестёрок, не мог отыскать в них опору в момент слабости. Но нет, нет, это не слабость. Накахара какой угодно, но не слабый, Дазай точно это знает. Он грубый и дерзкий, очаровательный и изящный, грациозно идущий по головам наследник. Человек, который у многих стоит на пути, вызывая зависть и ненависть. Как бы Огай ни призывал к сохранению спокойствия, Дазай не мог этим похвастаться. Ему казалось мало, что Порт забросил половину своих ресурсов на выручку, ему казалось, что людей недостаточно, что время идёт слишком быстро и за него с его милым мальчиком могло случиться что угодно. Ему казалось, что все вокруг насмехаются над этим, желают, чтобы Чуя никогда не нашёлся, чтобы сгинул. И только за это Осаму с радостью всаживал пули в чужие головы. Они не имеют права смотреть на его ангела свысока, не имеют права говорить столь омерзительные вещи в сторону объекта обожания и допускать оплошности по отношению к его избраннику. Дазаю четырнадцать, и он жаждет мести.***
Дазаю восемнадцать, и он сожалеет. Он стал намного холоднее и отстранённее. Жестокость и отчуждённость топили в своём постоянстве, и без дорогого очарования милым созданием, что всё ещё числилось «пропавшим без вести», Осаму сходил с ума. Его давно стали опасаться на приёмах, боялись встречаться взглядом, а жажда пролить его кровь была равноценна ужасу перед ним. Стойкий и цепкий взгляд, что буравит, и вкрадчивый шелковистый голос, что проникал под кожу и хозяйничал в голове. Осаму повзрослел. Его длинные музыкальные пальцы уносили слишком много невинных жизней ради развлечения и удовлетворения чувства возмездия, но спокойствия это не приносило. Подобное заставляло желать большего в слабой попытке заглушить боль потери прежнего изумительного ангела. Пока до Дазая не дошла сладкая новость — нашли. Одно вкрадчивое слово от старика Огая выбило гомон чужих голосов в голове. Нашли. Жив. Крохотная новость, но огромна по своему значению, перевернула слишком многое, и Осаму не сразу задался вопросами, но слишком быстро нашёл на них ответ, что совершенно не понравился. Он сожалеет, что, по его мнению, приложил мало усилий. Он сожалеет, что не смог побороть в себе чувство вины и не подошёл к нему. Он сожалеет, что позволил этому произойти. Ему не нравилось, с каким снисхождением смотрят на его мальчика, что казался за проведенные четыре года отсутствия, хрупким. Казалось, что его рост не изменился с их последней встречи, а огонь волос даже утратил своё пламя. Ему не нравилось, что все перешёптываются, что смотрят, словно на мусор, не ставя ни во что. Считают жалким и немощным, а всё из-за чёрной полоски ткани, что скрывала глаза. Лицо Накахары выглядит сосредоточенным, словно бы он обратился во слух и только и ждёт летящего ножа с готовностью отправить его обратно. Чую нашли три года назад. Рыжее чудо самостоятельно сбежало из плена и вызволило несколько своих подчинённых. Кроме скончавшегося Артюра и одного старшего брата. Но вследствие пленения — утратило способность видеть. Аквамариновые глаза пугали своей чистотой, но, из-за воздействия химикатов и пыток, никогда не увидят белый свет, вместо окружающей тьмы. Три года Накахара привыкал к новому образу жизни, и по слухам, что дошли до Дазая, достиг успеха. Он по-прежнему оставался жемчужиной тёмной Франции, по-прежнему был способен выполнять свою работу, а его реакция и владение оружием только возрастали. Но очевидно, этого было мало для наследия, однако достаточно для завистников. Рыжего ни во что не ставили, несмотря на умения и мощь, он потерял возможность занять кресло наследника организации. Его стали считать очаровательной безделушкой, что радовала глаз своей красотой и умениями, но им совершенно не нравилась мысль о потенциале, сокрытым в нём, постоянно недооценивая. Вставляли палки в колёса и только и делали, что ограничивали. Дазая грызло чувство вины. Оно затопило сильнее, когда мужчина понял, отчего с Накахарой ходит сопровождение, и отчего тот молчит. Осаму не отрываясь наблюдал за вернувшимся в поток жизни Чуей, не в силах подойти. Не было чувства жалости, лишь ощущение собственной никчёмности и неспособности уберечь.***
Дазаю девятнадцать, и он не может оторвать свой взор. По-прежнему боясь подойти, Осаму не находит в себе силы прекратить следить за юношей. Он находит возбуждающее волнение в знакомых жестах и едва заметной улыбке, в подаче и манере держаться. Чуя слишком прекрасен, даже будучи лишённым возможности видеть. Но, несмотря на это, «Арахабаки» ни за что не позволят ему занять руководящую должность, считая это своего рода унижением. Зная их политику и зависть по отношению к любимчику босса и последнему, кто видел того живым, рыжего отправят как можно дальше в качестве связного или трофея, или же оставят как можно ближе, пряча под семью печатями. С таким новым и спорным статусом, Чуя стал любопытным куском на столе вкусностей, и это только сильнее напрягало Дазая. Но чувство вины не позволяло ему сделать что-либо, кроме того, чтобы незримо наблюдать со стороны. Оберегать.***
Дазаю двадцать, и он восхищён. Восхищён музыкой, что ласкает слух и льётся из-под бледных пальцев и тонких струн. Восхищён так же, как и все остальные. Здесь и раньше можно было повстречать искусного мастера или умельца с чудными талантами, но ни один из них не имел настолько очаровательного умения владеть скрипкой. Рыжий стоял на просцениум, извлекая из таких покорных струн прекрасную мелодию в экстравагантном стиле, что не унималась и не останавливалась. Быстрые движения пальцев и едва заметное перемещение смычка — и кто угодно готов поклясться, что это чудо. Удивительное зрелище. Восхитительное. Музыкант стал жемчужиной многих мероприятий, завоёвывая любовь толпы, приковывая к себе взгляд. Прекрасный экземпляр.***
Дазаю двадцать один, и он в отчаянии. В удушающем и беспросветном отчаянии. Он всё ещё не может подойти к ангелу со скрипкой, как и не может не смотреть на окружающих его людей. Накахара держится уверенно, но скованно, пребывая в постоянном напряжении. Ещё бы не пребывать в нём, когда тебя целыми днями только и сопровождают, не из-за заботы, а из-за опаски того, на что ты способен. С недавних пор его часто сопровождает мужчина с пронзительным взглядом аметистовых глаз. Ходят слухи, что они помолвлены и что через несколько лет Чуя исчезнет с ним в недрах другой страны в качестве трофея и мужа. Он нежно похлопывает его по ладони и вырисовывает на ней узоры, целует тыльную сторону и помогает сесть в машину. Дазай кусает губы до крови. Заматывает бинтами запястья, скрывая следы. Заставляет жрать асфальт и оставляет три пулевых отверстия в теле пленных. Дазаю двадцать один, и он протянул руку к низкому мужчине с повязкой. Тот не проявил никаких эмоций, но Осаму тут же почувствовал остриё в районе возле печени. — Чуечка, успокойся, — Достоевский положил свою руку сверху на ладонь в перчатке, сжимающую оружие. — Чем обязаны? Осаму никогда не нравилась эта учтивая улыбка глаз и острых губ. Возможно из-за того, что она напоминала его собственную. Фёдор стоял вплотную к рыжему, что послушно скрыл запрёщенный предмет, и приобнимал за плечи. — Нам нужно идти, — вкрадчиво говорил русский, наблюдая за молчаливым Дазаем, чьё сердце было не на месте. — Если вы желаете побеседовать, вам стоит сообщить о своих намерениях заранее. И повёл его дальше. Осаму лишь проводил их взглядом, сжимая кулаки с неимоверной силой, от чего ногти впивались в кожу. Фёдор обернулся и усмехнулся. Шатен наблюдает, выжидает и наконец дожидается момента, когда его пальцы смыкаются на запястье. Звучит музыка, и Осаму ведёт рыжеволосого парня с трепетным сердцем, периодично сжимая и разжимая руку, дабы ощутить тепло. Он расположил вторую на спине, позволяя облокотиться и медленно, словно боясь спугнуть или ранить, ведёт. Он не танцевал с ним под оркестровую музыку семь лет и сейчас как никогда счастлив вдыхать знакомый аромат одеколона, кондиционера и простой запах человеческой кожи. — Не думаю, что тебе, Осаму, нужны проблемы, — произнёс Фёдор, оставшись с ним наедине. «Тебе» — было учтиво выплюнуто. Оба слишком хорошо помнили о старой одержимости юного Дазая. Угроза не подействовала. Да и не могла, шатен всё равно находил возможность смыкать пальцы на чужом плече или запястье, специально вставал на пути Накахары, позволяя тому врезаться в его грудь. Всё мировоззрение сужается до единственного человека и Осаму не может проронить и слова в момент, когда небольшая ладонь доверчиво располагается в его руке. Дазаю нравится любить, нравится быть очарованным вновь, нравится сжимать небольшую руку.***
Дазаю двадцать два, и он не выдержал. Рука русского прошлась по нежной щеке в одном из переулков, что подняло ярость и желание убивать на новый уровень. Если раньше он мог смириться с тем, что сейчас происходит, позволяя себе болезненную одержимость, то отныне — нет. Если раньше он мог позволять себе быть очарованным, но не идти на крайние меры из-за чувства вины и мыслей, что Накахаре так будет лучше, то отныне — нет. Дазай стал подмечать множество невольных символов и знаков, дабы принять кардинальное решение, о котором давно грезил в своих тёмных желаниях. Спусковой крючок был спущен и Осаму доволен тем, на что собирался пойти. Уже давно жаждал. Кажется, решение было принято много-много лет тому назад, может даже в прошлой жизни, но оно стояло вопросом времени. Больше ждать Осаму не намерен. Оно того стоило. Определённо. Очередное мероприятие, и рыжий ангел всё же сумел оказаться в одиночестве, словно зная о постоянном наблюдателе рядом. Он только что послал за чем-то сопровождающего. Наверняка просто банальный предлог ради того, чтобы наконец-то остаться одному. Около двух минут вслушиваясь в ночную тишину и проверяя окружение на наличие посторонних, Чуя приблизился к перилам. Чехол инструмента, что выглядит неимоверно дорого, без энтузиазма поставлен на мраморный пол, а сам человек облокотился на широкие перила. Дазай не дышал, отчего-то казалось, что и Накахара тоже. — У Господина, есть закурить? — поинтересовался рыжий и чуть запрокинул голову в его сторону. Вопрос не столь для вымогательства табака, сколько для обозначения осведомлённости о наблюдателе. Накахара не знал, кто стоит недалеко от него, но рискнул предположить, что это всё же мужчина. Не дождавшись ответа, рыжий легко смирился с игнорированием или своей оплошностью. Серебряная луна проходилась лёгким теплом по контурам тела, а ветер, от которого периодично ввысь поднимались ярко рыжие локоны, не позволял расслабиться в, казалось бы, тёплую погоду. Чарующий образ спокойствия и незримой тоски, хрупкой и слабой. Редкий момент уединения был прерван тем, кто никогда не покидал Накахару, следя за каждым шагом и действием. Дазай легко коснулся плеча, привлекая внимание, и Чуя, знавший о нахождении некого человека рядом, лишь едва повернул голову в предполагаемую сторону, когда его собственную руку чуть приподняли и прижались немного сухими губами к коже перчаток. — Я очарован вами. Чуя узнал смутно знакомый голос мальчишки, что сейчас звучал мужественно и статно, бархатно и пьяняще, закрадываясь в самое сердце и отголосками памяти выстраивая образ странного мальчишки-обожателя. Сейчас же Накахара мог с точностью сказать, что перед ним не мальчишка, а мужчина высокого роста. — Я, — Чуя отвернулся от источника звука, но не развернулся полностью и не отнял руки. — тебе не девчонка. Осаму смог разглядеть в тёмной ночи отблески румянца под чёрной лентой на глазах. Подняв вторую руку, он за подбородок развернул лицо рыжего и прошептал в самые губы: — Потанцуй со мной, Чуя. И прежде, чем Накахара ответил, он прижался к нему и плавно приобнял, переплетая пальцы одной руки. — Хорошо, но поведу я, — интимно прошептал Накахара, чуть меняя своё положение. — Ты совсем не сведущ в этом. — Значит, — лицо Накахары было так близко, запах волос пьянил и манил, а дрянная шляпа раздражала ещё больше. — Ты знал, что это был я? — Нет, — легко ответил рыжий. Сейчас он казался Дазаю ещё более уязвимым, чем когда-либо. И от осознания, что никто этого не видит, кроме него, становилось тепло. — Не был уверен. Шатен бросал взгляд на окружение, подмечая, как мастерски они лавируют в нём. — Чуя, — Дазай остановил их движение и лишь сильнее прижался к телу, понижая голос до шёпота. — Хочешь, уйти со мной? Этот вопрос прозвучал звоном колокольчика в пустом пространстве. Слишком ярко и громко. Рыжий всё ещё слышал интимное дыхание в районе своей шеи, понимая, что Осаму по-прежнему наблюдает за его реакцией. Он всегда наблюдал: что тогда, что сейчас. Оставаясь рядом незримой тенью и ходя по пятам. — Если я уберу мусор под твоими ногами, будешь ли ты плакать по нему? — шляпа юноши спала, позволяя лунному свету бродить по жидкому золоту. — Ха, — злобно рассмеялся Накахара, по привычке поднимая голову к источнику звука. — Зачем же мне плакать по мусору под моими ногами? — Чуя, — вновь позвал Осаму, опаляя дыханием аккуратное небольшое ухо, прижимая собеседника ближе. — Не останавливай свою потрясающую игру сегодня. Даже когда услышишь крики, не переставай играть. — Накахара открыл рот в немом изумлении. — Прошу тебя, сделай это для меня. Сыграй лишь для меня. — длинные пальцы заправили выпавшую прядь. — Только для меня. К тому моменту, когда сопровождающий вернулся, Чуя уже был один, пробегаясь подушечками пальцев по своему уху, повернув голову в сторону. Его белое лицо было расслабленным и спокойным. Сопровождающий лишь окликнул его по имени в уважительной форме и помог отряхнуть шляпу, которую тот держал в руках, не осмеливаясь надевать. *** Чуя вдохнул аромат цветов поглубже, словно желая запечатлеть его в своей памяти. Чуть запрокинул голову и расположил инструмент на своём плече, грациозно размещая смычок. — Я подсяду? — так же фальшиво-учтиво поинтересовался Дазай, без спроса располагаясь рядом с русским. — Оу, что вы, конечно. Извольте насладиться музыкой вместе со мной, — от отказа не было толку, и Фёдор лишь выдавил острую ухмылку, восседая за белоснежной скатертью стола. Достоевскому не нравилась улыбка на лице мужчины. Восхищённая, пожирающая и до одури собственническая. Потому он повернулся в сторону музыканта, как и все гости мероприятия, и трепетно поинтересовался: — Разве это не прекрасно? Дазай смотрел, не отрываясь, словно не смог бы сделать это чисто физически. Фёдор вновь перевёл взгляд и собирался продолжить, когда его удостоили ответом. — Прекрасно? Подобное слово не способно описать такое великолепие, — азартно, но спокойно поделился Осаму. Достоевский удовлетворённо закинул ногу на ногу, чуть покачивая носком начищенного ботинка. — Ты прав, Осаму, прав, — как же ему хотелось его учинить, задеть, напомнить. — И каково же это, когда столь прекрасный экземпляр не принадлежит тебе? — Должен задать этот вопрос тебе, — Дазай впервые повернулся к собеседнику, и от тёмного взгляда карих глаз по спине Фёдора пробежали мурашки. Он инстинктивно перестал качать ногой, с лиц обоих стекла улыбка. — Ты не достоин даже смотреть на него. Фёдор не услышал выстрела. Реакция подвела и белое одеяние начало окрашиваться в красный цвет, топя дорогой наряд в неприятном, вязком запахе. Тело не замертво, но повалилось с кресла. Послышался крик. Следом ещё, и ещё по цепной реакции. Чуя почувствовал запах металла, но не перестал водить смычком. Даже наоборот: после первого крика и очередного выстрела, его белая рука задвигалась всё быстрее и быстрее. Запах крови становился всё сильнее, а панические крики — всё громче. Что-то разбилось: то-ли посуда, то-ли стёкла окон. Всё смешалось в один непрерывный гул, и Накахара не мог вообразить разворачивающуюся картину. От амбре кружилась голова, но рыжий лишь с большим азартом спасался в музыке струн. Дазай же буквально кружился в безумном танце по кровавому полу, всаживая пули в ничтожеств, что когда-то посмели смотреть на его мальчика свысока. Что однажды позволили себе открыть рот в неприятном слоге в сторону рыжего музыканта. Последний крик потонул в красной вязкой жидкости. Пол был усыпан телами, а те, кто не попал под раздачу, поспешно скрылись. Не было ни одной чистой скатерти, краски были повсюду, в том числе и на лице мужчины. Рубашка покрылась следами, как и брюки. Хорошо, что он снял плащ и повесил его на спинку кресла. Человек на сцене продолжал играть и Осаму затаил дыхание. Тихо сел на место и во все глаза уставился на музыканта. Тот продолжал играть свою композицию, и, если не быть с ним знакомым, можно подумать, что Накахара даже не заметил кровавой бойни. Музыка плавно затихла. Чуя опустил скрипку и склонил голову, слушая. Осаму поднялся с места и громко зааплодировал в хрустальной тишине. Хлопки отражались эхом от стен. Обувь противно хлюпала по красной жидкости, пока Дазай обходил стол и приближался к рыжеволосому, что обратился во слух. Подошёл вплотную и осторожно наклонился, беря чужую руку. — Он ещё жив, — Осаму не хотел говорить об этом в такой момент, но лучшей сейчас. — Ты хочешь сделать это сам, или позволишь мне? Чуя почувствовал, как его сжатой руки, в которой был зажат смычок, коснулся холод ствола. Он не вскинул головы, лишь оттолкнул предмет. В следующую секунду Осаму заметил блеск ножа и лишь возбуждённо улыбнулся. — Прошу, — он позволил рыжему самому положить свою руку на раскрытую ладонь и повести себя вниз. Дазаю не нравилось вести того по грязной крови, но рыжий сам проявил желание, и Осаму не имеет права перечить. Если бы он отказался, отрицательно покачал головой или проявил хоть малейшую каплю протеста — шатен бы не стал настаивать. Накахару давно не волновало, как происходящее может аукнуться в будущем. Уже давно плевать на этих людей, что списали его со счетов. Он жив. Он дышит. Он мыслит. И он может многое, гораздо больше, чем быть простым украшением или диковинкой. Накахара готов уйти с этим человеком, что сейчас подводит его к последнему штриху. И отступать в планах не числится. Стоит даже похвалить Осаму — ведёт он недурно, умело. Ушей достиг хриплый кашель в слабой попытке бросить то-ли мольбу, то-ли угрозу. И на рукавах Чуи появились следы крови от уже бездыханного тела. Шатен смотрел на это с нескрываемым восторгом. Он сделает всё, что тот пожелает, даст всё, что тот захочет. Подаст руку, когда Накахара вознамерится идти по головам. Откроет дверь и поведёт по любой дороге. Будет ступать рука об руку с этим человеком, что очаровывает его слишком сильно, дабы отпускать его так просто. Потому шатен выполнит любой каприз и заставит мусор, вроде этих тварей, пожалеть, если они посмеют неверно посмотреть в его сторону. — Теперь твой пиджак испачкался, — учтиво и как-то по-детски проговорил Осаму, словно бы на пиджаке Накахары были не следы крови, а простая пыль. Но голос так и сквозил безумием и возбуждением от происходящего. Накахара поморщился и одним движением отправил предмет гардероба на пол, где он ещё больше пропитался оттенком вина — подарок чёртово русского. — Разве она тебе не мешает? — Дазай давно хотел спросить, но лишь сейчас позволил себе пройтись пальцами по чёрной ткани. — Ты позволишь мне?.. — его руку быстро перехватили. Договорить ему не дали, рыжий подцепил узел на затылке и резанул по нему окровавленным ножом. Полоска бархата упала и на Осаму уставились чистые, светлые, но застывшие глаза. Они пугали своей глубиной и спокойствием. Но боже, как это притягивало шатена. Как же ему нравилось смотреть на это очаровательное лицо, на милейшие веснушки, на бледную кожу, на полоску губ, на чистейший аквамарин, что отныне не закрыт. Это всё сводит с ума. Посмотрев на тонкую рубашку, чьи рукава всё равно окрасились красным, и оглядев помещение с ужасающей картиной, Осаму подхватил с кресла свой плащ. На плечи Чуи опустился большой для него предмет гардероба, от чего тот чуть вздрогнул и инстинктивно поднял голову. — На улице холодно, — бархатно сказал Дазай, запахивая плащ и приобнимая за плечи. — Пойдём? Но вопреки своим словам, как только на его ответ пришёлся кивок, сам оторвал тело от земли, поднимая на руки. — Здесь слишком грязно, — пояснил шатен и зашагал прочь. Дазаю двадцать два, и он намерен вести того под руку до смерти.