Мир ГФЛ.

      Эта омерзительная погода не думала меняться. Промозглая гадкая ночь была окутана сизым туманом, оставляя в легких чувство тяжести. Как вообще в городе, где автомобильный смог может потягаться с матерью-природой в количестве испарений мог быть такой мерзкий, воняющий перепрелыми водорослями туман, словно город находился на берегу моря. Но к счастью для нескольких десятков человек, а может и к сожалению — туман заменял стоячий дым сигарет, пропитавший спортзал, в котором шел боксерский поединок. Спортсмен двигался не слишком ловко, удары проходили сквозь защиту, несмотря на его мастерство. Все-таки пара суток голода давали о себе знать. Этот матч должен принести ему денег, если повезет победить. Его соперник был тоже не так вынослив. Боец напротив, наседавший на него уже пятый раунд подряд был наркоманом. Он выяснил про него многое, что смогли откопать его менеджеры из одной группировки в его родном мглистом городе. Как же он ненавидел свои родные пенаты. Но уехать из городишки на отшибе мало — надо найти работу, что могла бы хоть ненадолго дать ему возможность заработать денег, и забыть о том ужасе, что таился в его основном роде деятельности.       Отвлеченные размышления не мешали ему наносить мощные удары, от которых соперник шатался и уходил в защиту. И вот — гонг на перерыв. Он высматривал среди этих сизых потных и опухших рож бизнесменов и мрачных воротил кое-кого, кто мог бы помочь с сегодняшним делом. И заодно помочь с пропитанием. Она смотрела на него, сидя в темном углу зрительского зала, единственным открытым глазом. Не сказать, что он рад ее видеть, но такая моральная поддержка лучше, чем ничего. Его никто не любил. Местные букмекеры пытались заставить его пойти против его принципов, но и у боксера были тузы в рукавах. Многие из тех, кто пытался ему намекнуть на смерть, лежат в земле, но даже они — завидная перспектива у тех, кто встретился с истиной, сокрытой от слабого разума людского. Их крики в разносятся по темным и холодным каменным коридорам психушек. Крики, от которых даже крепкие духом санитары начинают нервно одергиваться. Он тоже боится истины. Искренне боится узнать правду, но его работа состоит в том, чтобы не давать выйти наружу таким вещам, для которых любой человеческий бог это лишь мгновение их сна. Прозвучал гонг о начале раунда.       Раз она тут, то это значит, что бой надо заканчивать. Быстрая серия прямых ударов и сильный хук в челюсть свалили противника. Он знает этот момент. Знает, что противник уже не встанет после его удара. Сердце вновь стало биться ровно, и его рука была поднята, как рука победителя. Где-то раздались удары голых кулаков по лицам, разбивались стаканы и бутылки, но его менеджеры пошли к кассе вместе с ним. Девушка же уже ушла. Он знал, где она будет ждать. Она всегда его ждет на одном месте. А на улице был этот грязно-серый смрадный туман. Не хотелось вдыхать его полной грудью. Коллега предложил боксеру сигарету, но тот не курил. Хуже тумана, вызывавшего приступы удушья и тошноты от сырой вони были лишь эти гадкие раковые палочки. Будь проклят тот человек, что додумался, что сигареты это приятно и вкусно.       Она стояла под фонарем на улице и смотрела на стену, расписанную из баллончика. Краска уже начала слезать, уступая место отсыревшему бетону, сквозь который пробивалась плесень. Девушка, стоявшая напротив него, всегда так себя ведет, словно находится не совсем в своем теле. Он знал, что это никак не связано с Великой Расой, и привык к такому поведению. — Ты опоздала на начало. — Знаю, но мне это неинтересно, ты слишком хорош. Ты голоден? — Очевидный вопрос. Но ты не за заботой пришла.       Она повернулась к человеку. Половина ее лица, не прикрытая густой челкой, была освещена уличной лампой фонаря, из-за чего ее черные волосы блестели холодной желтизной, а глаз сверлящий человека был плохо различим из-за отбрасываемого блика и запотевших очков от гадкой мглы. Он мог купить себе линзы, но очки надежнее, чем два куска тонкого стекла, которые надо запихивать себе в глаза. — Да. Гэф, новое дело. Оно безотлагательное, — как и все дела, что расследовали до этого. — На сытый желудок думается лучше, пойдем сначала купим еды. Ты сама-то ела сегодня? — Не похоже на тебя. — Когда мы вообще были сами собой, учитывая наш род занятий, Арха?       Круглосуточный был почти пуст. Никто не приходил сюда за покупками в такое время. И в такую погоду. Плащ Гэфа был сырым, джинсы тоже, а заплаты на коленках и вовсе промокли и пронизывали кожу до коленной чашечки при ходьбе. Арха старалась этого не замечать. Ткань ее полицейской формы была кое-где насквозь мокрая. А сам Гэф стоял и смотрел на перекрытия высокого потолка, который был ему на расстоянии вытянутой руки. Его тело возвышалось над витринами с продуктами, а отродье города, стоявшее за прилавком поглядывало на него с пассивной агрессией. Как же Гэф ненавидит этот город. Его узкие улочки, в которых то и дело попадаются мертвецы с ножевыми ранениями, либо избитые до бессознательного состояния и порой с отрезанными пальцами, потому что времени на снятие драгоценностей попросту нет и грабителям надо действовать максимально быстро. Он ненавидел многоэтажные дома с сотнями квартир. Наследие времен королей, чьи крыши напоминали о старинных замках из средневековых эпосов со шпилями пронизывающими небеса, которых он не видел уже достаточно давно из-за гадкого тумана. Он ненавидел автомобили, ночные кварталы, людей, что сновали туда-сюда в безмолвной мольбе о прекращении их мучений в существовании их самих, как кукол с уже заданными функциями, которые они осознают, но не могут прервать. Хотелось разнести весь магазин, но денег у него не так много, чтобы оплатить еще и штраф. И хотелось кушать. Очень. Двое суток жизни на черством хлебе и кофе не внушали хорошего настроя на работу. Арха уже оплатила и звала Гэфа, застывшего на одном месте.       Его квартира была напротив магазина на самом верхнем этаже. Идя по лестнице, он невзначай раздавил бегущую по лестнице вниз крысу. Лифт все равно не работает, чтобы доехать с комфортом к нему. Ни ламп, ни окон, к тому же разницы нет, в окнах был бы серый туман. Густой, настолько, что он проникал внутрь дома, когда дверь открылась, только детективы вошли в подъезд. И в окнах нельзя разглядеть, что происходит напротив. Этим и пользовались отбросы человечества, грабя и порой убивая, что случайно забредет в этот район Тердфлайсвилля. Гэф не жаловался, что его конура не слишком комфортна для проживания более нежных людей, иногда водопроводные трубы выли от отчаяния, прежде чем выдать воду, а кровать была лишь немногим лучше сточной канавы под мостом с бездомными. Главное, что в доме было электричество, которое не отключили за неуплату. И до сих пор работало отопление. — Знаешь, даже твоя конура лучше улицы. — У тебя хорошее настроение. Неужели работа настолько хороша? — Не то слово. А еще это потому, — она сняла ботинки, поставив их у горячей батареи, — Что, мы сейчас будем есть, Гэф. Сам предложил.       Он открыл пустой холодильник и сложил туда продукты. Только бы холодильник прожил достаточно долго, хотя бы до конца их расследования. Еда не заставила себя долго ждать, и скромный ужин из копченых колбасок и хлеба с горячим чаем расслабил пару детективов. — Так что с работой, что за дело на этот раз? — он смотрел в ее карий глаз, что отстраненно смотрел в него. — Помнишь месяц назад, культ Древних принес в жертву целый город? — Это стало великим трауром, но меня это не очень волнует. Переходи к сути. — Лидеры живы. Их надо найти, улики их деятельности убрать, их самих уничтожить, либо отдать на растерзание… — она уставилась в стол и раздавила муху, -…Чему-то.       Его челюсти сжались. Он знал, о чем говорит Арха, и не хотел вспоминать. Это бередило его рассудок. Те культисты давно уже сбежавшие пациенты психбольницы на возвышенности за городом, в честь которой родители Архи назвали ее так. А сама девушка смотрела в потолок, когда бормотала. Она давно на грани. Разобрать бы ее молитвы голосам в голове, но Гэф не хотел царапать ноющую рану рассудка. Слишком опасно. — Лидеры, ты говоришь о той семейной паре? — Да, — она на него не смотрела, когда наклонила голову в его сторону, — Ты их помнишь?       Хотелось бы забыть. Супружеская чета Нэгвиллов с детства были вместе. Как и их родители — они стали членами секты с названием столь богохульным и омерзительным для человеческого языка, что даже в голове проговаривать название их культа было святотатством. Нэгвиллы Генрих и Эвридика пожертвовали своим божествам целый населенный пункт, находящийся на побережье темного и неприветливого моря. Как им это удалось, Гэф не знал и не хотел узнавать, поскольку сразу после того, как на место преступления прибыли детективы и коронеры — их увезли в смирительных рубашках или в пластиковых мешках. Рассудок несчастных не вынес ужаса, что их ждал на пустых бездушных улицах, освещаемых послеполуденным солнцем. Вот несчастные и вышли из игры единственным доступным им способом. Сам культ был перебит особым отделом, занимающимся сектами и неведомыми смертями. Гэф был в числе убийц. Он лично кинул в оргию посреди мертвецов бомбу с часовым механизмом. Ему на мгновение показалось, что переплетенные тела стонущих людей превращались во что-то новое, что-то, что должно было родиться из энергии от пожертвований. Нет, Гэф, не думай, не вспоминай. Нельзя. Сосредоточься на деле. Надо убить Нэгвиллов. — Ты помнишь, да? — Я не хочу отвечать на это. — И не надо, ты не один там был, — она тоже помнит. Ее рассудок справился слабо. Но чем он лучше? В окна забили капли дождя. Снова треклятый дождь. И туман не уходит, — Ненавижу туман. — Он уже месяц стоит. Нэгвиллы могут стоять за этим, как считаешь? — Они же жрецы. Все может быть. Но из города нам стоит уезжать. Сразу, как только закончим. Надо переехать куда-то… — она ушла в себя. Пустой взгляд ее темных глаз лишь подтвердил это. — Надо. Но сначала надо пережить новое дело.       Она отправилась с Гэфом в участок. Они должны изучить материалы по делу трехлетней давности. Нэгвиллы Роджер и Эвридика. Высокие ростом, белокуры, обладатели строгой нордической внешности, в которой было что-то безмерно пугающее. По показаниям тех немногих, что пересекались с ними — в них изначально было что-то нечеловеческое. И никто не мог понять, что конкретно. Вина ли это близкородственной связи их отца и одновременно старшего брата с собственной матерью, сейчас никто не скажет. Это было не важно. В кабинете тикали напольные часы с подзаводом. Причуды Гэфа. Он был архаичен в вопросах дизайна своего кабинета. Арха сидела в старом кресле, и рассматривала фотографии семейного портрета Нэгвиллов. Их поместье на окраинах, где даже машины для ремонта дорог не ходили, было сожжено из страха самих горожан. Но гигантская печная труба то и дело иногда пускала дым, пугая людей. А иные безумцы говорили, что к пепелищу подходят люди, несущие сундуки. Людская молва могла солгать, но рассудок кричал Архе: «Все что говорят это истина!». Она все разглядывала фотографии портрета, их нечеловеческая натура прослеживалась все сильнее. Их строгие черты и бездушные глаза свежевали ее мысли, и с каждой минутой ей казалось, что они все знают. Арха отбросила фото, немало удивив коллегу. Это невозможно. Омерзение и страх, вот что вызывала эта супружеская чета брата и сестры Нэгвиллов. — Тяжело смотреть на них дольше трех минут. Больше так не делай. — Ты по мне горевать не будешь, так откуда такая забота? — ей действительно было интересно. Если он хочет секса с ней — пусть так и скажет. Она не против. Она знает о своей сексуальности, — Может перепихнемся? — Нет, дело не в сексе. Наш отдел состоит из нас с тобой. Ты часть отдела. И ты ценный элемент для оного. Твоя бесславная участь в психушке или в петле из собственных подвязок это расточительство с какой стороны ни посмотри. — Верно, — он ей отказывал почти всегда. Он не видел в сексуальном влечении уход от душевного терзания. Если вообще видел в сексе что-то приятное. Его вытянутое лицо было преисполнено сосредоточения на своем деле, а глаза достаточно глубоко посажены, чтобы она видела лишь тень с редкими проблесками карих глаз, бегавших по компьютерной строке на мониторе. Наблюдать за ним — это как наблюдать за роботом. На лице никогда не дрогнет ни единый мускул. Его лицо всегда выражало холодное недоумение, а глаза всегда были безжизненны и пусты, как лунный пейзаж. Смотреть в них было бессмысленно. Словно глаза никогда не были ими, а были стеклянными протезами, но к сожалению для окружающих, это были живые глаза мертвого внутри человека. И никто не знал, Гэф с рождения такой, или с момента поступления на службу. Арха была одинокой в полицейском участке. Ее отдел в принципе не пользовался популярностью у обычных легавых, а ее саму за глаза называли буйно-помешанной. Даже комиссар участка был мягко сказать не в восторге, когда она заходила к нему в кабинет. Его не привлекало даже ее податливое и молодое тело с большой натуральной грудью. Но плакать она не собиралась. Ей было даже не грустно. Те вещи, с которыми сталкивается она — выше человеческих гормональных биохимических процессов в коре головного мозга. Она выглянула через окошко кабинета в неприветливый участок. Стекло и дверь со стенами отделяло их от полицейских, что рискуют жизнью на туманных улицах криминальных районов Тердфлайсвилля. Так она себе внушала, что стены кабинета, давящие на них двоих со всех сторон защищали их двоих от презрения и страха обычной полиции.       На самом деле кабинет защищал саму полицию от сиих давно сошедших с ума людей, которых не выгнали из отдела лишь из-за их внушительного послужного списка. И ужаса, таящегося в местах, где людям никогда не будут рады. Она вновь стала рассматривать потолок, невпопад повторяя детскую считалочку: «Один мальчик пошел в поход, сломал ногу и упал, второй мальчик пошел в поход, нашел первого и съел, третий мальчик пошел в поход, нашел второго и казнил, что с четвертым повтори…» — она не помнила, что это за считалочка. Большую часть детства она не помнила, после контакта с богомерзким памфлетом «Некрономикон» безумного араба Абдула Аль Хазреда. Ее детские воспоминания застилает пелена жутких, пленяющих сознание гротескных и одновременно прекрасных в своем безобразии образов, из-за которых она с дикими и истошными воплями просыпается в ледяном поту и не может сомкнуть глаз вплоть до утра. — Я кое-что нашел, Арха, выходи из транса, — Гэф одернул ее своим монотонным предложением. — А? Да. Что же ты нашел? — Ошибки в логистических документах. В них указываются химикаты, идущие по адресу, который прекратил свое существование. Это как ты поняла, особняк Нэгвиллов. Слишком много химикатов и пищи за пару лет доставлено в особняк на окраине. Точнее на его пепелище. — Да, слишком много, чтобы это не оставалось незамеченным. — Культисты, подобные им, слишком старомодны, — он зачесал свои волосы набок, сделав прическу в стиле из двадцатых годов прошлого столетия, — Полиция все равно боится идти к ним, даже с учетом сожженного особняка и целиком заброшенного участка.       Боится, потому что такую трагедию не забыть. И участок всегда был гадким пустырем, настолько, что земля там гадко хлюпала даже под палящим оком Гелиоса во время жаркого лета. Земля, пропитанная гнусным кровосмесительством в десятом поколении и неведомым злом, живущим в каждом последующем потомке Нэгвиллов. Старожилы боялись, что скверна с их земли распространится на все фермерские угодья, уничтожив посевы. То был первый раз, когда Особняк Нэгвиллов сожгли. Спустя десятилетия на пепелище вернулся прадед Генриха и Эвридики, отстроив со своей дочерью-женой здание, которое напомнило всем, чего они боялись. В доме не включался свет, и иногда доносился странный воющий гул прямиком из-под источавшей химическую вонь земли, а бесконечные процессии в белых балахонах шли прямиком в особняк, уже не возвращаясь обратно. Тем не менее, Арха осознавала, что история этого особняка не поможет им убить двух лидеров культа древних космических божеств, чьи холодные взоры даже не обращены на свою паству, несмотря на бесконечные жертвоприношения.       Детектив достала пистолет из кобуры под подмышкой и раскрутила его барабан, пока мысли Гэфа были сосредоточены на изучении плана местности. Он в детстве бегал к этому особняку. Он прекрасно помнил, как презренные желтоглазые птицы кричали ему в след, когда он подбегал через холодный и темный лес, громоздившийся над ним своими кронами деревьев, представлявшимися ему в детстве жуткими и искалеченными кривыми гигантами, молившиеся старым богам природы об избавлении. Гэф помнил, когда он выбежал на участок, поспорив с соседскими мальчишками, что сможет принести земли с участка Нэгвиллов. И ведь обмануть невозможно — эта омерзительная субстанция с участка кровосмесителей была омерзительна не только с виду. Ее запах отдавал тошнотворным сладковатым ароматом ванили и хлеба. И от вдыхания этого запаха ему становилось дурно. Он кашлянул, когда вспомнил, как он впервые вдохнул воздух, находясь рядом с забором особняка. Он смотрел на этот крайне старомодный, но чистый особняк, не внушавший ему ужаса, но в нем изначально было что-то неправильное. А от запаха у него просто кружилась голова. И из-за этого, он развернулся и побежал. Он чувствовал даже тогда. Чувствовал, хотя сам не мог испытывать даже страх, что Гэф там попросту умрет жуткой смертью во чреве Нэгвиллов, если не покинет участок тотчас же.       Хотя документы все-таки были интересны, в них было много юридических просчетов. И совпадение ли — но туман накрыл город своим грязным саваном ровно тогда, когда на участок Нэгвиллов стали свозить товары: «Уже месяц они скрываются под боком нашего отдела. Хитро, взять и спрятаться на виду у всех».       Либо они прекрасно осознают, что их раскроют, и они спокойно завербуют новых культистов, а то и новых жертв. Подобный культ не первый, и далеко не последний. Гэф потер глаза, напряженные от выискивания несоответствий в уликах и документациях. Дело почти сделано — осталось малое, надо взять оружие, автомобиль и взрывчатку. Нельзя, чтобы подземелья оставались в свободном доступе. А еще надо уничтожить наконец-таки род Нэгвиллов окончательно. Времена аристократии были недобросовестным пережитком дрянного консервативного прошлого, к которому Гэф и сам себя ранее причислял, но потом понял, что смысла в этом нет.       Хотя какие-то привычки остались. Он окликнул Арху, что застывшим взглядом сверлила белую стену, на которой ничего не было. Арха не отзывалась. Очевидно, она что-то стала видеть. И ему не хотелось знать, что она видит. — Они обязуются придти к нам. Эти плебеи, недостойные нашего внимания, дорогая сестра, — Арха заговорила несвойственной для нее речью, — Нам лишь остается уповать на милость Великого Ключа, что и Ключ, и Врата. Генрих, возлюбленный муж мой, нам нужно скорее закончить ритуал. Чернь знает о нас. Некрономикон, данный нам свыше нашим дорогим пращуром, показал истину. Мы должны показать ее всем остальным. Мир обязуется стать пищей для нашего Великого Соглядатая. — Интересно, а Арха осознает происходящее? — после сказанного, отсутствующий взгляд Архи вернулся к жизни, а она сама упала на пол, зайдясь пеной изо рта. Гэф спокойно подошел к ней и пощечиной привел ее в чувство. Такое было с ней не первый раз. Сие не было эпилептическим припадком или чем-то ужасным, что требовало медицинского внимания. Рассудок Архи страдал, а из-за него страдало и тело, пропуская в себя миазмы неведомых знаний. Она пришла в себя и ползком забралась в кресло в позу эмбриона, вновь начиная бормотать. — Я видела их. Видела. Их ужасные лица, я видела их божество, ждущее своего часа, чтобы освободиться, он был неописуем. Это… Это… — она закрыла руками свой рот от панического визга, чтобы не пугать коллег за стеклом, то и дело косившихся на их кабинет. — Мы убьем их, помни об этом. Нэгвиллы не доживут до следующего вечера. Выпей таблетки и пойдем. Надо снарядить автомобиль. — Да, Гэф, верно. Я должна… Я клялась… — она достала из сейфа цепочки с защитной пентаграммой, одну из которых повесила на себя, а вторую взял Гэф. Он никак не привыкнет носить их. Это была пентаграмма, но она была ассиметрична, и глядя на нее возникали образы прошлых дел, от которых ком подступал к горлу. Но дело безотлагательно. Придется терпеть. — Арха, дай мне парочку пилюль, не хочу упасть в обморок, — она протянула ему оранжевый пузырек с сильнодействующим лекарством.       Иронично, что их рассудок держался на том, что рассудок уничтожает. Он запил эти таблетки чаем. Арха же достала бутылку виски. Ей сегодня вполне можно выпить. Гэф же не пил. Он не любил алкоголь. Для него он был лишь иллюзорным порталом в мир забвения, когда само забвение всегда можно постичь без спиртового дурмана. К тому же Гэф был за рулем. Хоть он и полицейский, но всегда можно свернуть в кювет, находясь под алкоголем. И уже не важно, в форме ты или нет — обворуют, не успеешь моргнуть. Они однажды ехали через торговое шоссе, и на обочинах всегда находились искореженные и разобранные до каркасов остовы автомобилей без начинки. Десятки их. По всем обочинам и отравленным автомобильными выбросами полям и ухабам вросли в землю скелеты автомобилей, как свидетельство того, что когда человек уйдет, то вслед за ним уйдет и планета, без шансов на восстановление природного покрова.       В арсенале на них косились все, кто пришел потренироваться в стрельбе. Глаза не отрываясь, сверлили их, безмолвно сообщая, что им тут не рады. Завсклада смотрел Гэфу в глаза, стараясь быстрее пробить его запрос на оружие и взрывчатку: «Он лишь несчастный человек, что не знает о тех ужасах, что существуют вокруг, и пребывает в блаженном и чистом неведении, которого я уже не могу достичь. Я уже знаю, то чего не следует, а несчастная Арха знает даже больше». За их спинами перешептывались, но когда Арха стала засматриваться на них своим не моргающим, отсутствующим взглядом, то их шепотки сменились заиканием и напряженностью, сформированной между ними всеми. Один полицейский с дробовиком хотел что-то сказать, нервно сжимая рукоять помпового ружья, но его окликнул другой и попросил не трогать ее. И правильно делает. Гэф же забрал сумку с необходимой амуницией и проследовал в гараж, забрав с собой напарницу. Но даже так они ощущали на себе их взгляд и четко слышали выдох облегчения на выходе из арсенала.       После легкого перекуса они приехали по грунтовой дороге со следами множества ног к тому, что им было нужно. Пропитанная нечестивой скверной земля хлюпала под их ногами, а гнетущая тишина не внушала уверенности. Арха держала в руках дробовик и нервно оглядывалась, идя по когда-то застроенному участку особняка Нэгвиллов. На улице был день, но даже так все было затянуто тучами, без единого проблеска солнца. Небо было серым, как и туман, что застилал собой весь город. Это место было проклято с самого рождения первенца Нэгвилла, что возжелал космическое могущество. И теперь Гэф и Арха принесли с собой земное возмездие. — Ищи люк под землю. Они не могли просто испарить припасы. — Хорошо. Мне не нравится здесь. Эта вонь вызывает тошноту, она словно проникает в каждый орган.       Невозможно привыкнуть к этому аромату. Вдыхая даже ртом, язык ощущал омерзительный химический привкус ванили и хлеба. Стоило взять противогазы, но ему что-то подсказывало — они не помогут. Эта вонь, вызывавшая лишь помысел о скорейшем возвращении в свою раковину подальше от этого богохульного места, шла из иных миров и по несчастливой случайности задержалась на этом месте. Арха ходила рядом с гигантским кирпичным обелиском, бывшим когда-то большим камином с печной трубой. Даже спустя годы ни один смельчак не тронул его кирпичи как трофей. И ветра не смогли повалить эту поистине крепкую громадину в три этажа. И Арха обратила внимание на то, что место рядом с самим камином было аккуратно прибрано. — Кажется, я нашла вход. — Да, я тоже подумал, что смотрится подозрительно чисто, но в таком случае, как нам войти? — Гэф положил сумку со взрывчаткой и достал из кармана фонарик. В камине ничего подозрительного, кроме относительно свежего запаха дыма. Он постучал костяшками пальцев, в поисках потаенного рычага, запускавшего автоматику двери. Ничего. — Может ключ и есть врата? — Говоришь, как настоящий пророк темных богов. — Это на тебя не похоже. Юморишь. — Не юморю. Ты говорила это в участке. — И что я говорила? Я смутно помню, — Гэф продолжал искать способ открыть подземелье. — О ритуале для ключа и врат, в общем, наши архиепископы новой церкви сами осознают, что их могут подслушивать, — его пальцы нащупали что-то напоминающее кнопку. И он нажав ее отстранился от того места, где было прибрано. Именно там открылись автоматические двери, как открылась пасть жуткого зверя, погруженного в черную землю. Они приготовили оружие, когда вошли внутрь. Лестница вела так глубоко вниз, что не хотелось об этом даже думать. Их шаги по камню ступенек не отражались эхом от стенок, что радовало, ведь тогда у них есть шанс застать врасплох свои цели. Гэф вытер рукой пот со лба. Ему было неприятно. Он ощутил то далекое их детства ощущение, кричащее о скорейшем побеге. Ноги дрожали, но шли в нужную сторону.       С каждым шагом глухой стук крепких ботинок по ступенькам приближал их к развязке. Было темно. Фонарики освещали лишь на расстоянии вытянутой руки, и это не придавало уверенности дуэту детективов. Они понимали, само пространство, эти темные тоннели в глубины катакомб, где проводили святотатственные ритуалы, напоминающие собой гротескное панно на религиозную тему — поглощало свет. Арха шла впереди, и по ней было заметно, как она боится. Но идет вперед. И они достигли катакомб. Сырое, темное и пахнущее нестерпимым химическим запахом, въедающимся в кожу: «Гадкое местечко» — они хотели бы услышать эхо в этом месте, но даже их шаги не отражались от каменных стен, возвышавшихся над их головами. Если они начнут кричать — их никто не услышит. Наверное, тут раздаются крики сотен людей, запертых в вечной агонии, а их страдания возбуждают на отвратительное соитие двух жрецов Йог-Сотота, божества, чье имя настолько же омерзительно, насколько и его облик, описанный в памфлете «Некрономикон». И в отличие от Архи, экземпляр Гэфа был ознакомительным и стилизован под истинный. Тоннель был длинным. Угнетающе длинным. Ноги нехотя переставлялись, двигая туловище вперед, а руки крепко сжимали его дробовик.       Спустя минут двадцать блужданий, хотя в подземелье сложно следить за временем, они вышли на пустой овальный зал с зажженными свечами. В сием месте чувствовалось незримо, что оно построено настолько давно, что коренные жители еще сидели в пещерах и молились на грозу. И Гэф кинул в это место заряды взрывчатки, кои достал у себя из сумки. Это место должно уйти из человеческой истории, как исчезли атланты. Они слышали шаги. Арха без слов поняла, что надо делать, и присела у входа, готовясь к гостям, пока Гэф устанавливал взрывчатку на алтарь со свечами. Он не знал, что это за язык, очевидно, что алтарю больше лет, чем самой древней клинописи. От свеч шел тот же отвратительный аромат, что шел от всего участка Нэгвиллов. — Святотатство! Вы станете кормом для нашего сына!!! Айя Йог-Сотот! — на него побежала девушка с ритуальным вычурно украшенным ножом, чье лицо было смутно знакомым. Точно — Эвридика. И ее горло было пронзено другим ножом, который не был таким вычурным, но был остро заточенным. Ее проклятия захлебнулись в крови, которая толчками выходила из ее шеи. Но глаза, полные чужеродной ненависти, не переставали смотреть на Гэфа. Только когда он выстрелил ей в лицо, ее ненависть во взгляде угасла. Остались лишь ошметки черепа, мозгов и белокурых волос, свидетельствовавших о ее нордическом происхождении. — Даже эха не было, как такое возможно? — Секрет возможно в этом, — он указал на стены. С виду могло показаться, что они все покрыты мелкими символами, указывавшими, насколько человечество молодая и примитивная раса. Жалкие микробы по сравнению с теми, кто оставил здесь эти петроглифы. Но они неслы так же и функциональность — они превращали катакомбы в одну большую шумоподавляющую камеру. — Верно. Возможно, первый из рода Нэгвиллов обнаружил катакомбы под особняком, и начал изучать историю этого места. — А потом трахнул родную дочь, порождая на свет ублюдков. Одного из которых, мы кстати, только что убили. Остался последний. Идем.       Арха послушалась его и взяла ритуальный кинжал из цепких пальцев мертвеца. В ровном теплом свете не залитых кровью свечей, стало заметно, что кинжал был сделан из бледного золота. Она знала, что это за золото, и чьей работы оно было. Но зачем им делать что-то, не посвященное их богу-покровителю? Она выкинула этот бледный кусок металла подальше. Такое нельзя даже продавать. Овальная комната была приготовлена к подрыву. Остался лишь тоннель слева от их местоположения. Тихое шуршание и легкие шаги — вот что слышалось на данный момент.       И все же Арха боялась столкновения с тем, что ждало их впереди. Она сказала про сына. Что она имела в виду? Что вообще там впереди ждало их? Даже Гэф нервно сглатывал, словно ощущая, что дальше их ждет то, от чего они не смогут спать спокойно в своих кроватях. Разговоры тут не помогут. Она вела глазами туда-сюда, и во время зрительных упражнений в потемках она заметила какой-то белесый шар, скользнувший в мрачных и сырых коридорах с древними письменами. Гэф настороженно протер глаза свободной от оружия рукой. Он тоже это видел. В этом месте не было никакого разветвления. Это был широкий, но все же ровный коридор, ведущий к чему-то пугающему. Что-то смогло отвлечь их и пересечь камень?       Это место нечисто, оно не принадлежит миру человеческому. Нет. Не так. Это человеческая природа не предназначается для этого места. С самого начала Арха понимала — что им не стоило сюда идти. Если бы не долг, сковавший ее по рукам и ногам, подобно страху, какой она испытывала сейчас — она бы с дикими криками в порыве безумия убежала из этого места, бросая Гэфа на произвол судьбы. Но она шла. Шла на тех остатках самообладания, что могли дать ей те таблетки, удерживающие ее от мягких белых стен. И они пришли туда, куда хотели. Комната, которой заканчивался тоннель начиналась винтовой лестницей еще ниже. Она словно была бесконечной.       Проверять это не хотелось, и ужас наконец-таки достиг сердца Гэфа, он вздохнул, когда два детектива услышали протяжный утробный вой, напоминающий детский плач, усиленный акустикой этого места. Вот что слышали местные. Что было внизу не хотелось знать. Тьма позеленевшего от лишайников и грибков тоннеля скрывала то что простым смертным не стоит видеть. И бросить бы сейчас Гэфу полную сумку пластиковой взрывчатки, которой хватит на весь город, вниз в эту яму ужаса и безумия, да нажать на детонатор, находясь на поверхности, но остался Генрих Нэгвилл. И они его еще не видели. Арха, оцепеневшая от страха не сразу поняла что рядом прозвучал выстрел из дробовика и не один. А когда осознала, что Гэф стрелял, было поздновато понимать. Тело в строгой и изодранной от выстрелов военной форме старого образца, упало вниз. К тому жуткому созданию, которое Нэгвиллы породили от соития агонизирующих жертв. На ступеньках остались похожие на скорлупу полукруглые белесые осколки, напоминавшие ей своим цветом тот самый белесый шар, что прошел сквозь твердый камень, словно призрак.       На поверхности Гэф стоял возле автомобиля и открыл крышку детонатора. Арха спала, накрывшись просторным и старомодным плащом Гэфа: «Натерпелась за сегодня, хотя, я тоже. Бог свидетель, насколько мне было страшно, мне всегда страшно на такой работе», — палец опустился на кнопку детонатора, и легкая вибрация сотрясла землю. Он был на почтительном расстоянии, чтобы его не задела эрозия горных пород, но даже так он видел, как камин, оставшийся от сгоревшего особняка Нэгвиллов, погрузился под землю, разрушившись, как колосс на глиняных ногах, положив конец культу древнего космического божества.       После этого дела Арха, как старшая по званию потребовала перевода в другой город. Комиссар не мог не послушаться ее. Ее горящие безумием глаза были красноречивее ее звонкого голоса. А старый законник лишь молчаливо одобрил ее предложение. Гэф и Арха покидали туманный город, который не было жалко ни одному из них. Они покидали туманное неприветливое место, что постепенно гнило и обрастало гадким зеленым лишайником, издававшим отвратительное зловоние перегнивающего морского побережья.