В потерянной истории

— Мелкая лягушка, — расплылся принц в типичнейшей для него улыбке. — Меня зовут Бельфегор, — он склонился над маленьким мальчиком, сидящим на берегу реки. Тот хлопал своими невозможными глазами, равнодушно разглядывая чёлку, и по взгляду читалось — в голове у него одни гадости. — Зубной бес?.. — заключил для себя ребёнок и слегка попятился, так и не вставая, в итоге принимая позу той самой лягушки. — И тут об сыр ударился… — пробурчал принц-потрошитель себе под нос. Этот виток их отношений он прекрасно знал — сейчас придут остальные варийцы, с другого берега выскочит Мукуро со своей шайкой (Фран всегда выбирает их), потом они нормально познакомятся лишь через несколько лет. У Бельфегора нет на это времени, и он специально пришёл раньше всех, чтобы узнать, стоит ли коротать свои дни здесь. Нет, не стоит. Фран уже бормочет странное заклинание и готовится бежать в реку, когда Бельфегор резко поднимает свою чёлку и смотрит мальчишке прямо в глаза. Тот, не удержав равновесия, падает в воду, и всё для него смешивается в брызгах и быстром течении. Принц видит лишь шапку-яблоко над гладью реки и молча уходит, чтобы больше никогда не вернуться. Молодого Франа сжирают странные воспоминания о невозможных глазах, что смотрят ему в уже обещанную кольцу ада душу. Он не помнит их обладателя, его никто не помнит, словно такого человека не существовало, но Фран знает, что он был. Мукуро пытался разубеждать его в этом, позволял смотреть воспоминания всех, кто в то время мог оказаться рядом с Франом, и нигде не существовало ответа на вопрос, кого мальчишка встретил и встретил ли. У него всегда было богатое воображение, играющее с ним злые шутки до момента, когда Фран сам начал прогибать то под себя, став сильным иллюзионистом. Единственное, что не было ему подвластно — то дурацкое воспоминание про глаза. А ещё странная реакция на колокольчики, при взгляде на которые он нервно вздрагивал, но не понимал, почему. Бельфегор, конечно, такой один, но если подумать хорошенько — их очень много. Принцев становится только больше, и не всегда они хотят сидеть в собственных историях, меняясь местами и теряясь в процессе. Нельзя встретить самого себя, это факт, но они все — это не они вовсе. И пускай они предпочитают между собой не пересекаться, и пускай в некоторых историях близнецы по сути становятся (или являются) одним человеком, каждого выдают глаза. Разные глаза, иногда указывающие на то, из какой истории этот принц появился. Просто об этом знают от силы зеркало в комнате да пара людей, которым доводилось увидеть его маленьким или уязвимым. Как правило, выживала после такого лишь верхушка Варии, да и то не всегда. Принцы не так великодушны, как Мать Муравьёв, что готова открыть им двери, любому из них. А вот лягушки в своих болотах все разные. Бельфегор обожал за ними наблюдать, но ему не всегда везло. Самая болтливая попалась в своё пятнадцатилетие и под бутылку вина растрепала всё про кольцо ада, любовь к яблокам и тот злополучный сыр. У Франа в любой истории были это кольцо, равнодушное выражение лица и странная неуёмная тревога, ослабевающая лишь в присутствии принца, даже если он — главный её источник. В свои шестнадцать плесенью он ещё не покрыт, хотя никто не ручается, что не носит споры под одеждой. Может, она прорастает в этом возрасте — обычно именно столько Франу там, где они пересекаются при относительно нормальных обстоятельствах и сходятся своими невозможными характерами. Фран — величайший иллюзионист, превзошедший своего учителя. Он поглощает разум за разумом, впитывая память, и ему всё ещё мало. Он пишет странные картины с ускользающими воспоминаниями, и те пробирают до дрожи, даже если холст кажется пустым. Он не вглядывается в них — и так знает, что пытался изобразить. У него не получается. 665 неудач из 666, что сулит кольцо ада, он терпит в попытках вспомнить или узнать обладателя глаз, которых не существует. Он читает оккультные книги, он подолгу всматривается в надгробия, он бродит в особых местах. В конце концов он вспоминает даже рецепт Севоима, который, как ему кажется, не знал никогда, но не может вспомнить то, что хочет. Он пьёт эликсир в надежде разобраться. Он действительно пожирает трупы без сожалений, как делал это с чужим рассудком. Фран — страшный человек, и в отражении зеркала он видит каждый раз пугающий всех взгляд. Почти не слышен его пульс, почти не видна его линия жизни. Он спускается вниз семимильными шагами — туда, куда приходит всё мёртвое. Обладателя глаз нет в живых, он уже уяснил это, а значит придётся искать в самом низу. Рано или поздно воспоминания туда оседают, как осадок на дно стакана. Голубь всё помнит, хочет помнить и Фран. Он звенит бесшумно проклятым колокольчиком, и у него холодеют руки. Он не помнит, почему ему так важно звенеть. Молодой иллюзионист сидит на диване в гостиной с книжкой «Куда она ушла?», увлечённо читая её перевод. Иногда строчки кажутся знакомыми, словно какой-то другой он их читал… Но это всё неправда, как уверяет Бельфегор, который непростительно много знает и удивительно мало об этом говорит. Пускай его взгляд скрыт за чёлкой, Фран ощущает, что на него внимательно смотрят почти всё время. Ему нравится отпускать об этом язвительные и даже грубые комментарии, нравится, как бесится от этого принц. Бельфегор очень резкий и вспыльчивый, как и его атрибут урагана, и может смести всё на своём пути к цели. Фран старается на этом пути не стоять, но у него никогда не получается, потому что цель — это он. Стилеты вонзаются в спинку дивана, едва задевая одежду. Принц давно не целится в спину, как всегда любил делать. Он что-то выжидает, но Фран старается поменьше об этом думать. Такой Бельфегор пугает его намного больше того, что прирезал на прошлом задании больше сотни человек, а потом безумно хохотал всю дорогу до особняка, что заняла отнюдь не пару часов. Фран открывает свою боевую коробочку, и оттуда вырывается зияющая пустота с теми самыми глазами. Говорят, что в коробочках находятся только животные, но это не совсем правда — там может находиться и то, чем человек больше всего дорожит. Франу безумно дороги глаза того, о ком он не помнит ничего, кроме них. Взгляд этих глаз повергает в ужас всех врагов, и те падают замертво от разрыва своего сердца, что прекращает бесконечный танец жизни. Франу не жаль — всё равно все там будут. Он-то знает, он уже туда идёт, постепенно растворяясь и гадая, сожрёт ли кольцо ада его душу раньше, чем он успеет избавиться от тела, чтобы отправиться поближе к загадочному Нигде, в котором ищут выход самые страшные монстры. Быть может, ему нужен один из их числа. Голубь не добр, но и не жесток, и всё, что он делает для Франа — говорит, что человек такой существовал и продолжает существовать, что помнит его. Просто здесь его нет. Оседая на пол и устало вплетая руку в свои волосы, давно не покрытые очередной нелепой шапкой, иллюзионист думает о том, что посвятил свою жизнь не тому. Ему остаётся надеяться, что на кладбище воспоминаний он откопает те, что помогут ему со всем разобраться хотя бы теперь. Лёжа на груди у принца, натянув на себя привычную всем оболочку и заодно одеяло, Фран внимательно смотрит в не покрытые чёлкой глаза. Они продолжают неестественно сиять, завораживая. Иллюзионист даже не хочет делать вид, что его это не трогает, потому что очевидно, что это ложь — не просто так он сейчас лежит в чужой спальне, доверчиво опустив подбородок на грудь маньяку, способному прирезать всё, что режется, и даже то, что разрезать нельзя. — Бел-семпай, а расскажите мне о какой-нибудь другой истории, — просит он словно сказку на ночь. Бельфегор достаточно благодушно настроен, чтобы побеседовать. Ему слишком лень вставать и уходить из собственной комнаты, хотя запертая дверь чуть скрипит, готовая вот-вот привычно отвориться. — В одной из них ты стал величайшим иллюзионистом, но был сведён с ума и решил, что Нигде тебе лучше, чем где-то, — тихо, успокаивающе шепчет принц-потрошитель. — Вы видели это своими глазами? — Фран чуть опускает веки, ему хочется спать, но и терять такой настрой принца он не желает. Им так редко удаётся просто поговорить. — И да и нет, — уклончиво отвечает он. — Либо был не я, либо глаза не мои, — поясняет он, но понятнее Франу не становится. Им очень тепло вдвоём, и эта странная клочковатая пыль оседает вторым одеялом. Времени остаётся не очень много, даже не пара лет. За ней — безумно тёплая вечность, принадлежащая лишь им двоим. Против воли засыпая Фран думает, что начинает понимать, почему Бельфегор ведёт себя так странно, почему так много знает и так мало об этом говорит. Он, вероятно, действительно понимал, как бродить между историями. Это чертовски сложно, намного сложнее скачков через базуку десятилетия, но он же гений и принц — наверняка разобрался. Фран не справляется с действием эликсира, он больше не может поглощать мертвечину — его ужасно тошнит от одной мысли об этом. Оседая на пол и обхватывая себя руками, он ощущает растекающееся по телу тепло. Что-то обнимает его, что-то скрытое под капюшоном, и кажется безумно родным. Глаза уже ничего не видят — он подумал бы, что ему чертовски больно, но тела своего уже не ощущал — только безграничную теплоту. Что-то сродни восторгу, когда встречаешь любимого человека после долгой разлуки. Это последнее, что он помнит, прежде чем слышит шелестящий и немного змеиный смех. «Бел», — проносится в голове последнее осознанное слово. — Так у вас был брат-близнец, да? — спрашивает четырнадцатилетний Фран. Они с Бельфегором знакомы недолго, и несмотря на откровенно гаденький характер иллюзионист личностью своего семпая интересуется. — Прямо как змеи-близнецы, — бесцветно фыркает он. — И на ход истории мы влияем так же. Ну, те из нас, кто выживают, ши-ши-ши, — Бельфегора злят упоминания о его брате, но вместе с тем он находит забавным, как Фран пытается неумело запустить ручонки ему в душу и покопаться внутри. С другими людьми он так поступает из природной вредности, но с Бельфегором — из чистого, пока ещё до конца не понятого интереса. Просто ещё рановато. — А вы же знаете, что под капюшонами были только принцы, да? Никому из них так и не удалось стать королём, потому что все — падшие, прямо как вы. Иллюзионист не понимает, язвит он или делает Бельфегору этим сравнением комплимент. Принц смеётся более нервно — эта лягушка поумнее прочих будет. Фран бродит по тому, что можно было бы окрестить музеем Голубя. Склад воспоминаний обо всех ушедших. Ему не столь интересны истории о Часах, хотя смерть Семи Витков определённо заслуживает внимания, сколь интересно то, куда они все ушли и вернутся ли когда-нибудь. Иногда на этих картинах мелькает вполне живая и существующая Скиталица, бродящая вне пространства и времени, понятного иллюзионисту. Где-то между историями бродят Принцы-под-Капюшонами, которые уходят даже с картин. От них остаются блёклые тени, количество которых продолжает расти, а потом сокращаться — похоже на волны. Фран гладит эти холсты пальцами и с сожалением прикусывает губу. Где-то там, наверно, обладатель глаз, которые он не может забыть спустя столько лет и чужих поглощённых рассудков. — Мне всегда было интересно, что в этой коробочке, — не своим голосом шепчет Бельфегор, сидя на Фране и крепко стиснув его своими ногами. Парень болезненно хрипит и тянет руку с коробочкой, готовый её открыть — лишь бы обезумевший вконец принц его не убил. Внезапно эта перспектива становится реальной и очень страшной, а иллюзии, выходящие в этом состоянии, недостаточно сильны, чтобы одурачить Бельфегора. — Нет, не в этой, — смеётся принц и вгоняет стилет между рёбер, а потом плавно наклоняет. Рёбра чуть прогибаются и послушно расходятся в стороны, пока ещё не ломаясь. Фран беззвучно кричит и не выгибается дугой лишь потому, что ему мешает вес Бельфегора. Между рёбер трепещет живое человеческое сердце. Ему недолго осталось — принц вонзает в него стилет, и взгляд иллюзиониста стекленеет. Он так и лежит на полу с распахнутыми глазами и раскрытым ртом. Любопытство Бельфегора удовлетворено — такого Франа он ещё не видел. На память он целует кохая в лоб, ласково, как делают только с покойниками. — Что за?.. — Бельфегор чуть отступает назад, увидев своего брата-близнеца. Того, кто в этой истории должен быть мёртв, потому что он лично закапывал его. — Удивлён, братец? — мерзко смеётся старший из близнецов. Бельфегор теряется в догадках, какой из всех, но он уверен, что Расиэль перед ним более чем настоящий. В конце концов их знание было семейным, и старший брат не был изгнан в большинстве своём… И не был пожираем. Фран лишь с виду смотрит на них двоих безразлично, но на самом деле ему жутко интересно, как так получилось. Может, Расиэль будет поразговорчивее семпая и расскажет ему о том, откуда и от чего бежит королевская семья через время и миры. Увы, Расиэль оказывается лишь более злым и драчливым, а потому им приходится зарыться в землю добровольно, пока у них вообще есть такой выбор — такими темпами их будет закапывать кто-то другой. Они даже не успевают посмотреть на трагическую кончину внезапно воскресшего «будущего короля». Он так и останется в прошлом, в очередной раз умирая. Бельфегор злорадно думает, что не одному ему промахиваться с выбором судьбы. В этот раз он, можно сказать, почти свободный и счастливый человек. Фран разрывает мох и плесень в лесу своих снов, закапываясь всё глубже меж корней леса. Он уже слышит, как за ним следует злая Мшанка, как Мотылёк замахал своими крыльями, вдалеке в полной тьме мелькает Кобылица. Фран продолжает копать, понимая, что уже не проснётся — его убьют раньше, чем он успеет это заметить. В земле встречаются странные комья, похожие на запёкшуюся кровь, а вместе с тем и странная субстанция, что греет оледеневшие руки. Раньше, чем удаётся откопать нечто похожее на палец, его убивает Рогатая Секира, сторожившая этот порог. Фран находит приют в собственноручно вырытой яме недалеко от кромки леса. Возможно, ему там уютно. — А кем ещё я… Был? Или стал? — сонно шепчет Фран. Он слушает, как мерно бьётся сердце принца, что не сгоняет его со своей груди и позволяет ночевать в королевских покоях под фиолетовым одеялом. — Ты был Именем Бархата, — доверительно сообщает Бельфегор. — И это страшно раздражало твою ананасовую фею, которая не могла тебя найти сквозь туман. Фран улыбнулся уголками губ. Так вот как зовут Безымянное Имя… В какой-то другой истории. В этой он — иллюзионист Варии, пришедший на место Маммона, который неизвестно куда пропал. Впрочем, Бельфегор знает ответ и на этот вопрос, но даже думать не хочет о том, сколько денег сдерут со всех его ипостасей, если он посмеет хотя бы заикнуться об этом. Перед самым сном Бельфегор целует Франа в лоб. Ласково, так, как целуют трупы. Фран смотрит на чужие воспоминания внимательно и абсолютно безразлично — лично для него они не представляют никакой ценности. Ни памятные вещицы, ни ошмётки снятых покровов, ни клочок волос и криво вырванный зуб. Но он принимает эти вещи, потому что знает, кому те принадлежали, и соглашается сделать так, чтобы человека больше никто не нашёл. Как первоклассный иллюзионист он может скрыть от мира кого угодно и как угодно, не обязательно жизнь отнимая. Ему нравится помогать людям исчезать, потому что он знает, что когда-нибудь к нему обратится тот, кого он так жаждет здесь встретить. Возможно, они виделись раньше, возможно, он узнал то, чего знать не должен был, но Именем он заделался лишь потому, что мечтал вживую посмотреть на принца, которому наверняка понадобится тот, кто сможет его укрыть. Не всё же бродить ему неприкаянной душой меж различных исторических развязок, когда его с распростёртыми объятьями встретит туман, заполняющий все уголки сознания. — Мелкая лягушка, — смеётся Бельфегор очередной первой встрече. — Принц?.. — предполагает мальчишка, глядя на не сокрытую чёрным капюшоном диадему. — У нас тут нет драконов. Или есть?! — пугается он, недоверчиво оглядываясь по сторонам. — Не, тут только мелкие лягушки, — вполне добродушно фыркает принц. Похоже, этого Франа тоже приложили по дурной голове сыром. — А вы что, принцессу потеряли? А голову в королевстве не забыли? — передразнивает он кого-то из учителей. — Да нет, я нашёл всё, что хотел найти, — Бельфегор опускается перед мальчишкой на корточки и подзывает того жестом. Фран естественно отказывается идти, потом появляется банда Мукуро, снова завязывается спор, камень-ножницы-бумага… Принц-потрошитель без особого интереса наблюдает за тем, как в воде резвится его будущий кохай. Он знает, что хоть стилеты и пролетели мимо, но он попал в самое яблочко. То, которое венчает голову Франа. Фран открывает свою боевую коробочку, из которой как чёртик из табакерки выскакивает игрушечный принц-потрошитель. Такой же фальшивый, как настоящий, но такой же уютный для иллюзиониста. Ему нравится держать поближе дорогие сердцу вещи, и что бы ни хранилось в его коробочке на самом деле, такой внешний вид больше подходит самому Франу. Мшанка бы оценила его ироничную сентиментальность. Чужое оружие Бельфегора раздражает своей бесполезностью. Всё, на что годится эта коробочка — сбивать противников (и союзников) с толку. Этого Франу хватает, чтобы своими иллюзиями выесть всем и каждому мозг, как он делает обычно на словах с такими тягучими гласными, что коснёшься пальцем — измажешься и останешься липким. Остатки поля боя тонут в пламени урагана и торжествующем королевском смехе. Давно можно не сдерживаться — Фран не горит в огне, теперь уже не горит. В очередной раз прячась от выведенного из себя Бельфегора, Фран отвлекает его своим иллюзорным двойником. Он может видеть его глазами, смутно ощущать то, что проделывают с его колоном, а сейчас тем яростно полируют стенку, размазывая по ней кровь невиданными узорами. Иллюзионист морщится и сворачивается клубком в углу. Бельфегор отнюдь не безобиден, и он прекрасно это осознаёт, но продолжает испытывать его терпение. Обычно лень пересиливает раздражение, но иногда… Бельфегор наверняка знает, что превращает в кровавое месиво крайне качественную иллюзию. Если нет, то Франу точно стоит опасаться за свою жизнь. Он никак не реагирует, когда его хватают со спины, даже не приподнимает вопросительно бровь. Смотрит на руки, зажавшие рот, будто он собирался кричать… И он действительно пытается это сделать, широко распахнув глаза, когда видит под рукавом привычной варийской куртки полосатую кофту принца. Прямо сейчас Бельфегор месит его копию в соседней комнате, а он же не иллюзионист, чтобы оставить своего… — Давай не будем никому об этом рассказывать. Мы не порадуемся этой новости, — шелестяще смеётся Бельфегор. Фран срочно развеивает иллюзию, надеясь, что реальный семпай ненавидит его недостаточно сильно, чтобы бросить в беде — он умный, он поймёт, что кохаю понадобилась помощь здесь и сейчас. Развязку, правда, он не помнит, и навсегда остаётся в неуверенности, где находится — в своём особняке Варии или в таком же, но совершенно чужом. Фран любит смотреть в глаза принца. В воспоминаниях Луссурии они не всегда были такими, и это не обязательно свидетельство крайней невнимательности к деталям их хранителя солнца. Фран предполагает, что всё — правда, и что Бельфегор действительно менялся местами с самим собой. Иллюзионист хочет быть уверен в том, что этот семпай — именно тот, с которым у него жалкое подобие разрушительного для обоих романа. Бельфегор не мешает убеждаться ему в правоте, на самом деле не так уж ревностно приводящий чёлку в порядок, как можно подумать. Он для такого слишком ленив. Возможно и путешествовать между мирами ему тоже лень, и на самом деле это работает как-то иначе. Фран не знает, и его это раздражает — Паучья дверь не хочет его пускать даже если он притаскивает жертвы. Возможно, беда в том, что их подкладывает Бельфегор, который может пройти и без оных, или просто знает, куда именно нужно идти. Сопроводить своего кохая он отказывается. Со своей участью Фран примирился так же, как с самим принцем — просто поплыл, подхваченный течением, как в бывало в детстве. Вся его жизнь — поток, где он болтается неприкаянной душой, даже не стараясь удержаться на плаву. В конечном итоге всё равно ему предстоит оказаться в земле, не зря же Бельфегор иногда зовёт его земноводным. Бельфегор держит Маммона на руках. Тот ещё, уже, пока что, теперь — можно называть это как угодно и не попасть в цель — жив. Они отбывают обратно в Италию после снятия проклятия, и Вайпер счастлив, чего даже не скрывает. Бельфегор тоже за него рад и крепче прижимает к груди пока ещё детское тело. — Может, как-нибудь сходишь со мной? — просит принц. Он имеет в виду ту самую первую встречу в большинстве историй, где за потерявшего память Франа устраивают бой. Маммон никогда не присутствует там, и возможно в этом причина, по которой Фран вечно выбирает не ту сторону. — С этими знаниями ты мог бы начать подчинять миры, а ты как ребёнок гоняешься за какой-то лягушкой, — фыркает хранитель тумана. — Ты же сам много раз видел, к чему это приводит. Принц слишком умён, чтобы в такое ввязываться, — Бельфегор тянет иллюзиониста за щёки, и тот раздражённо мычит. — Моя помощь тебе всё равно не по карману, — оскорблённо надувается Маммон. — Я могу рассчитаться не только деньгами, — заговорщически шепчет принц. — Хм, — это можно счесть за согласие. Через несколько лет слегка повзрослевший Вайпер бесследно исчезнет, и Варии вновь понадобится сильный иллюзионист. Фран подолгу не может уснуть и бродит по замку, реже — пишет письма, которые никогда не станет отправлять. У него саднит под кожей, в том числе от заживших только снаружи ран, оставленных стилетами. Фран не сильно хочет знать, откуда у принца такая любовь к членовредительству, и почему ножи он обожает кидать именно в спину, как будто предаёт кохая ежеминутно. Иллюзионист и чувствует себя преданным, хотя между ними ни дружбы, ни любви, ни даже ненависти. Да и враги ведь друг друга не предают — нет никого вернее Полковника с Кузнецом в их извечной дуэли. Ну разве что Ведьма-и-Сестра, но те двое и есть одна. В гостиной стоит много оккультных книг. Иллюзионист знает, что ими баловались принц-потрошитель и предыдущий хранитель тумана, что вдвоём они творили невиданные никем вещи, и что последний в конечном итоге исчез. Даже Занзас, который вопреки образу незаинтересованного в подчинённых человека многое знал о своих хранителях не был в курсе, что случилось с прошлым иллюзионистом. Лишь то, что он не переживал на этот счёт, наталкивало на мысли, что смерть того была добровольной. Книги не дают ответов и не помогают уснуть, это же просто книги. Фран читает «Как настанет начало конца» и непроизвольно оглядывается, ожидая, когда же появятся небезызвестные принцы. — Интересно? — оскалился Бельфегор, вертевший в руках странного вида ключ. — Я выгляжу заинтересованным? Извините, ваше падшее высочество, я — нет, — Франу всегда легко давался этот безразличный взгляд на пару с абсолютно нечитаемым выражением лица. Он не был бесчувственным, не был и безэмоциональным, просто не считал нужным реагировать на окружение и делать вид, что ему не всё равно, что происходит. Бельфегор его даже в чём-то понимал, потому что иногда ему было лень злиться, лень улыбаться, лень упиваться манией величия и даже как-то раз он поленился впасть в безумие от вида собственной крови. — Вот и чудно, лягушка, — бросив пару стилетов скорее по привычке, принц через дикое нежелание поднялся с дивана в одной из общих комнат и направился к свои покоям. — Вы что, уже спать? Время-то ещё детское, — это даже не звучало обидно, оно само соскочило с языка. Фран остался недоволен, ведь он любил не просто говорить то, что думает, а делать это максимально неприятным образом. — Вот именно, пусть дети не спят, а я — принц, у меня дела, — Бельфегор широко улыбнулся, обнажая большую часть своих довольно острых зубов. — Во сне что ли? Это не дела, это как раз их избегание, что, впрочем, свойственно такому лентяю, как вы, — иллюзионист развалился на диване, возведя абсолютно равнодушные глаза к потолку. — Вот только не нужно желать мне сладких снов, — насмешливо фыркнул Бельфегор. — Сладких снов, Бел-семпай, — конечно же иллюзионист его не послушал. Ответом ему стала парочка стилетов, вонзившихся шапке аккурат в глаза. Наутро на столе стояла склянка со странной красной жидкостью, похожей на кровь. Бельфегор сказал, что это — амарантовый нектар, кому-то даровавший бессмертие, но здесь — всего лишь до невозможного сладкий. Фран попробовал, и у него свело челюсть от того, насколько приторным было содержимое склянки. В то же время это было самым вкусным, что ему когда-либо довелось попробовать. После ещё несколько дней нестерпимо хотелось пить. Фран прикрывает глаза, оказавшись в очередной раз в Экдизисе. Он сидит за столиком один и не притрагивается к своему напитку, но жадно облизывает губы в ожидании шоу. Сегодня выступает не он, и тело всё ещё тянет и ноет от прошлого танца. Расставаться с некоторыми вещами больно, особенно если они — часть тебя. Чтобы стать чем-то большим, нужно отказаться почти от всего, что мешает это сделать. Некоторые бросают на алтарь побед свою любовь, но иллюзионисту нечего туда бросить, кроме себя. Да и то не считается — едва ли он способен любить такого человека, как он сам. Любить других он способен ещё меньше. Мукуро перестал с ним разговаривать как только Фран решился идти по этому пути. Странно, ведь иллюзионисты — люди близкие к подобным метаморфозам, и многие из них упархивали в конечном итоге в лес. Мукуро сказал на это лишь своё веское «нет», подразумевающее, что он уважает преображение лишь иллюзорное, но никак не реальное. Иллюзий Франу было мало. Он чувствовал себя некомфортно в собственном теле и хотел получить чьё-то ещё. Забавно, ведь когда-то Мукуро кричал то же самое, но про тело десятого босса Вонголы. Наверно, так влияет на великих иллюзионистов их переходный возраст. Людей в клубе много, но Фран знает и помнит разве что владельцев да пару танцоров. Иногда здесь выступают вполне обычные люди, как сегодня. Ещё реже здесь бывают обычные посетители. Фран не удивляется, когда перед ним ставят бутылку дорогого вина из шато Равелинов от какого-то столика, только лишь оборачивается, чтобы увидеть кого-то в чёрном капюшоне, из-под которого едва заметно выбиваются пряди фиолетовых волос. «Как византийский краситель» — бесцветно думает он. Фран кутается в фиолетовые шелка постели принца. Он уже пару месяцев как считает эту комнату своей и ночует в этой постели даже если Бельфегор где-то на задании, которое по неизвестным причинам выполняет один. В особняке все смирились, что они теперь два сапога — пара, и что все их едкие комментарии множатся на два. Франу так даже комфортнее. Почти всё время они укрыты иллюзией, почти всё время ему нестерпимо тепло. Он начинает понимать, почему Бельфегор почти никогда не застёгивает свою куртку. В одиночестве и тишине, однако, спится довольно плохо, и Фран по привычке превращает постель в уютную могилу, рассчитанную на двоих. Иллюзорного Бельфегора он рядом не кладёт и просто раскидывается один. Лишь одеяло оставляет таким, какое оно в реальности — фиолетовым и чуть блестящим в странных отблесках луны. Быть может, ему приснится не только лес — Фран старается сосредоточиться перед сном, чтобы попасть куда-то ещё. В итоге он всё равно далеко не уходит и смотрит, как в Белую дверь шагают мертвецы, и сама мысль, что среди них нет принца, очень успокаивает. В конце он, кажется, видит вполне обычные сны — про то, как его обнимают руки самого невозможного человека, и как он шепчет на ухо что-то ласковое про намотанные на чужие шеи кишки. Маленький Фран всё ещё ничего не помнит. Это так странно — у него есть ощущение, что он забыл что-то важное, но в то же время ему теперь не известно, что это, а потому он не может оценить, не лжёт ли ему интуиция. Бабушка говорит, что он всегда был бедовым, и что если он забыл хотя бы половину своих невозможных идей — это скорее плюс. За ним приходят эти странные зубные бесы, ананасовая фея с приспешниками, но он видит кого-то ещё. Его не так волнуют споры о его судьбе как тень, что мелькнула меж деревьев. Испугавшись именно её, Фран хаотично выбирает сторону ананасовой феи, потому что тень приближается со стороны зубных бесов. Взрослый Фран не вспомнит об этом, как в детстве не мог вспомнить забытую историю, которая никогда не происходила с ним. Что-то смутно знакомое он ощутит лишь когда увидит Вайпера без его проклятья — тень в капюшоне, от которой веет смертью. Они с принцем-потрошителем отличная парочка, охотно провожающая всех и каждого на тот свет. Фран не хочет с ними идти, и неожиданно Скуало говорит, что это — его право. Они видятся лишь спустя годы, когда Фран почти выпит своим кольцом, Вайпер — в самом расцвете своих заново обретённых лет, а Бельфегор уже ни над чем не смеётся. — А может ты такой язвительный потому, что вместо языка у тебя сидит Cymothoa exigua, которая и говорит без разбору все эти гадости? — Бельфегор бросает стилеты в мишень, которой на удивление выступает не кохай. Может, потому, что вся его спина и так в бинтах, и брось он нож — выпадет из развороченного под ними мяса. — Вы раскусили меня, семпай. На самом деле я — всего лишь мокрица, которая прикидывается языком этого несчастного паренька. Правда, я наивно полагал, что являюсь воплощением кольца ада, но почему бы мне не быть при этом мокрицей, да? — Фран показывает семпаю большой палец, одобряя идею. — Просто мелкий паразит, захвативший несчастную рыбку, — неожиданно тихо говорит Бельфегор. — Это вы о себе, ваше коронованное невеличество? Крайне самокритично, — иллюзионист делает пометочку в своём блокноте. — Да? То есть хочешь сказать, что ты — в моей власти? Какое чудесное признание, я польщён, — принц кокетливо обмахивается веером из своих стилетов. Вечно равнодушный ко всему Фран неожиданно краснеет до кончиков своих ушей, над чем Бельфегор хохочет остаток вечера. Бельфегор держит Маммона на руках, крепче прижимая детское тело к груди, и ощущает дежавю, сопровождающее его по жизни. — Как думаешь, что теперь будет с этой лягушкой? — тихо спрашивает принц, чтобы не быть услышанным никем лишним. Хоть он и вырос в Варии, но не считает их такими уж близкими людьми. Вайперу он, можно сказать, доверяет, и знает, что несмотря на причитания про бесконечный долг это взаимно. — С каких пор тебя так интересуют лягушки? — даже Фантазма оборачивается посмотреть туда, где у принца должны быть глаза под чёлкой. Им хорошо известно, какие именно. — Ну у тебя уже есть лягушка, принцу тоже нужна своя, — Бельфегор отшучивается, но пальцы сжимают тело бывшего аркобалено настойчивее. — Это всё нереально, Бел, и ты это знаешь. Принц вздыхает и кивает. Реальных историй мало, всё остальное — полуреальные ответвления от них, и он слышит отголоски правды, находясь от неё непростительно далеко. — Не хочешь посмотреть, что будет на самом деле? — уже веселее спрашивает Бельфегор. Годы спустя они оба бесследно исчезнут. Фран выглядит холодным и отчуждённым, хотя кольца на его руках сияют в полную силу, выдавая происходящее на душе. Иллюзионист смотрит, как Бельфегор обнимает внезапно появившегося Вайпера, как тот рад его видеть. За немного грубым приветствием он различает «скучал», сорвавшееся с двух языков. Он не видит, куда направлены взгляды обоих, и не только потому, что их скрывают чёлка и капюшон. Смаргивая неожиданно появившиеся на глазах слёзы (а ведь Франу всегда говорили, что воды из камня не выжать — вот и очередная ложь), он предпочитает уйти, как забытый всеми Час, который вспомнит только Голубь. Иллюзионист давится своими горечью и тоской, и больше никогда не произносит слов. Дальнейшие события погружённому в мутные воды безумия Франу неизвестны, да и не хотел бы он их помнить так же, как тот прекрасный конец. Кажется, он закладывает кольцу остатки души за возможность никогда больше не существовать, но адские кольца лгут даже владельцам, а потому исчезает Фран лишь из одной истории. Бельфегор и Вайпер помнят о нём, но постепенно и этот огонёк угасает. Сидя в своей комнате Фран читает «Мир не проливает слёзы». В тексте есть перечень предписаний для того, чтобы обеспечить память о тех или иных деяниях. В них также входит обряд, требующий крайне жестокого жертвоприношения, что иллюзионист читает с особым интересом — жертва разделяется на девять частей. Принц-потрошитель не вмешивается, отсутствуя где-то, и это кажется неправильным и непривычным. Его высочество всегда умудряется сунуть нос в читаемую книгу и дать несколько важных поясняющих комментариев, помогающих лучше понять написанное. Фран не уступает гению Варии в интеллекте, как бы тот не задирал нос, но проигрывает в опыте взаимодействия с незримым миром и его проявлениями. Ему хочется спросить, пробовал ли Бельфегор что-то из этих книг (почти наверняка да), а потому он оставляет закладку. За окном моросит мерзкий дождь. Погода в Керишеме, куда предстоит отбыть через пару дней, наверняка не лучше. Может, слёзы мир и не льёт, но дождь — исправно. — Прости, что так долго, — мягко, вкрадчиво говорит Бельфегор, подкравшись к иллюзионисту со спины. Франу двадцать, этот голос ему не знаком, и он оборачивается хотя бы взглянуть на самоубийцу, что решил пробраться в обитель теперь уже сильнейшего мастера иллюзий в мире. На его лице отражается искреннее замешательство — почему он не ощущал присутствия, почему не слышал шагов, почему полы в странных комьях чего-то, как и визитёр? Сердце пропускает пару ударов, а потом звучит кровавым бубном, заходясь в восторге. — Бел-семпай? — Фран непривычно расплывается в улыбке и в неверии тянет руки прекрасно зная, что нельзя этого делать, нельзя даже смотреть в лицо. — Ага, — просто соглашается он и сгребает своего… иллюзиониста в объятья, чтобы всегда с ним быть. «Этот — помнит», — удовлетворённо думает он. Фран бродит между деревьев в лесу из снов, следуя по пятам за Мшанкой. Останавливается только чтобы заглянуть в колодец — сегодня тот полон крови, что вот-вот прольётся. Ему не страшно, нет — как и все здешние обитатели, он не боится того, что дарует жизнь. Мать Муравьёв вообще купалась в крови, чтобы стать самою собой, так чего должен испугаться Фран? Есть вещи гораздо страшнее. Например то, что находится за порогами, что стережёт Рогатая Секира. Бархат как раз идёт к одному из них, потому что скрытое рвётся наружу как никогда сильно. Наблюдая за попытками удержать то, что никто никогда не хотел бы найти, Фран ощущает тепло. То, что пытается вырваться, тянется к нему, и чем ближе Фран подходит к месту событий, тем сильнее расходится земля. Трещат корни, разлетается ошмётками мох, во все стороны дымовой завесой наступает плесень. Бархат бросает нерадивого последователя в эпицентр, и всё, что Фран помнит — безграничные тепло и уют. Он не жалеет о своей смерти, потому что больше не мёртв и не жив — просто счастлив. Бельфегор смахивает со своей любимой диадемы пыль. Она преследует его всегда и везде, и впору бы открыться аллергии или начаться астме, но её не бывает у таких королевских особ. Фран всё ещё дразнит его Коронованной Плесенью, и спустя сотню итераций это не бесит от слова совсем. Точно так же, как не бесят согнутые пополам стилеты — принц знает, что всё испорченное оружие иллюзионист хранит под своей кроватью, как дракон собирает золото, и ему лучше спится над холодными безделушками, чем без них. Хотя крепче всего сон, конечно, в могиле, и ленивый принц ждёт момента, когда обоим доведётся выспаться. Скуало иногда кричит так, что закладывает уши, а пыль слетает с плаща. Он её, конечно, не видит — с некоторых пор Фран вообще не снимает с них иллюзию, чтобы никто ничего не узнал. В рядах Варии нет тех, кто может смотреть сквозь такие сложные фокусы, как и нет тех, кто способен видеть больше, чем есть. Разве что был Маммон… Принц цокает языком, привлекая этим внимание кохая. — Опять что-то вспомнили, Бел-семпай? — его голос бесцветен, но принц-потрошитель умеет слышать то, что Фран говорить не хочет. Этот вопрос следует интерпретировать как: «Вы снова вспоминаете Маммона и скучаете по нему, хотя всё это время я нахожусь рядом с вами и медленно умираю от этого, как, похоже, некогда умер он?», и голос при этом должен быть отравлен тщательно скрытой ревностью. — Нет, ничего, — в эту игру можно и нужно играть вдвоём. Фран действительно злится, но больше не задаёт никаких вопросов про бывшего иллюзиониста. Не спрашивает даже, приходился ли тот бывшим Бельфегору, не сбегает ли он к нему в своих снах и каких-то других мирах. Принц-потрошитель продолжает стряхивать с диадемы пыль и плесень. Маммон говорил, что это очень дорогая штука, да и вообще знал цену вещам. Жизням — тоже знал, и потому Бельфегор тщательно хранил «Руководство по отбытию» подальше от любых глаз. В нём перечислены различные стратегии быстрого побега — оккультные, военные и политические. Многие из них давно устарели, некоторые недоступны пониманию, но всё же среди них можно найти несколько мощных техник открытия порталов. Фран сидит за кулисами Экдизиса в своей небольшой комнатушке, похожей на чулан для ненужных вещей, коей он и является. Только что закрылась дверь за Сулочаной, приводившей его в относительный порядок после абсолютно изнурительного выступления, которого тело не выдержало. Её ясные глаза заставляют забыться, и только запах мертвечины не даёт рассудку уплыть окончательно. Фран знает, насколько опасна эта спокойная, временами дружелюбная женщина. Но нет, он — не её еда. Кто-то вновь оставляет ему бутылку вина из шато Равелинов. Навевает воспоминания о родине, о чём-то кроваво-красном… Даритель никогда не пытается пойти на контакт и будто бы ни капли не заинтересован во Фране. За одну такую бутылку можно снять неплохую квартирку, но иллюзионист не раздаёт подарки, бережно храня их в спальне. Он тайно надеется, что человек, с которым предстоит их распить, всё же почтит его своим присутствием. Даритель и он — это разные личности, Фран уверен. Бельфегор смотрит на самого себя, а ведь говорят, что нельзя пересекаться с другими своими воплощениями. Ему — можно, он же принц. Второй Бельфегор чуть насмешливо склоняет голову к плечу, рядом с которым стоит вполне взрослый Вайпер. — Куда бежим? — шелестит голос принца-потрошителя, господствующего в этой истории. — Куда-нибудь подальше, — устало бормочет странник. Вся его одежда в крови, он выглядит измотанным и измученным. Одиноким. Должно быть, что-то случилось, или случиться только должно — принцы уходят раньше, чем происходит то, что исправить никак нельзя. Бельфегор великодушно позволяет другой версии себя немного погостить в королевстве без имени. Странник проводит в этом изгнании несколько лет, прежде чем вновь пользуется руководством, чтобы отправиться дальше. Они не обсуждают события своих историй на этот раз, и старшая версия не спрашивает, куда направляется младшая. Ему достаточно знать, к кому — всё остальное гений додумает сам и будет непременно прав. Постель в фиолетовых шелках сама по себе напоминает могилу, и каждую ночь Фран хоронит себя в ней заживо. Иногда этому предшествуют горячие поцелуи, иногда — бередящие остатки души разговоры, и ни разу Фран не засыпает спокойно. Пару раз он всё же бродит по потолку в образе мотылька, и Бельфегор светит на него лампой, заставляя спуститься. Ему не доставляют удовольствия эти странные иллюзии, принц-потрошитель хочет банально выспаться. Он всегда засыпает первым — признак нешуточного доверия и навык смотаться раньше, чем за ним увяжется Фран. Под пологом леса похоронено множество секретов, и среди них можно найти тусклую диадему, из которой пророс крапчатый гриб. Диадема точно такая же, как у Бельфегора, только чужая — принадлежала не тому принцу. Не его старшему брату-близнецу, нет, просто другому Бельфегору. Фран чувствует это, водя пальцем по скромной россыпи драгоценных камней. На этой диадеме нет плесени, и хоть сияет она тускло по другой причине, Фран остаётся ею загипнотизирован. Завтра Бархат её перепрячет, он уверен в этом, а потому сидит с ценностью в обнимку всю ночь. Где-то за спиной угрожающе скребут крыльями, лапками, руками и даже зубами мотыльки. Фран их не боится, как и прочих обитателей этого мрачноватого леса. В особо ясные, тихие ночи отсюда слышен нескончаемый ритм, что обивает собою Громовая Кожа. Сердце Франа клокочет в унисон, и он просыпается. Бельфегор всё ещё спит, его дыхание спокойно, лицо расслаблено. Фран не может заглянуть в его сны — обычные он видел, потому что проникнуть в спящее сознание несложно, но сейчас принц бродит за пределами мыслимого, и это слишком далеко даже для сил Мукуро. Тот никогда не мог достать Франа в Мансусе, как сейчас хранитель тумана Варии не может достать там Бельфегора. Тот бежит от него в далёкие сны. — Мелкая лягушка, — принц-потрошитель улыбается во все свои тридцать два зуба, что никогда не видали стоматолога, но оставались по-королевски белыми и под страхом адских пыток не болели. — Не мелкая, Бел-семпай, — подросток скрещивает руки на груди. Он всё ещё носит шапку-яблоко, хотя ему сейчас около пятнадцати. Шапки-лягушки пока, ещё, уже или никогда нет — Вайпер не оставлял ряды Варии, Бельфегор не искал ему замену, он не пытался надеть на Франа нелепый головной убор. — Язвительная? — предполагает принц, задумчиво склонив голову к плечу. Где-то с этой стороны далеко за его спиной сидит Маммон, зарывшись в свои любимые счета. — Я никогда не был язвительным, всего лишь говорил правду, не то что Коронованная Плесень, — иллюзионист смотрит с вызовом. Его губы чуть сжаты, брови — чуть нахмурены. На большее он попросту не способен. — Ну и какую правду лягушка желает услышать? — Бельфегор тоже хмурится. Эта их встреча не задалась. — Кто вы такой? Бельфегор не собирается отвечать на этот вопрос ни в одной из историй. Последнее, что Фран помнит — странную вспышку, похожую на его собственное пламя, и как шапка исчезает с головы. Бельфегор исчезает следом. Принц-потрошитель — лучший из ныне живущих ассасинов. Ему нравится эта роль, и даже метательное оружие дополнено парой пистолетов с метеоритными пулями, а на поясе болтается клинок Бьедда. Бельфегор навсегда застрял меж двух огней, иногда обретающих черты Полковника и Львиного Кузнеца, и навсегда оказался связан с Разделённым Волком. Самая странная история в его реальных и не всегда жизнях. Его диадема сияет ослепительно, не сдерживаемая ничем, кроме копны светлых волос. Поговаривают, что вместо драгоценностей в диадеме осколки зеркала Дозорного, и сама по себе она несёт часть силы. В этой истории Вария успешна как никогда, готовая вот-вот прогнуть по себя Вонголу. Им нужны сильные иллюзионисты, и Вайпер со своей мыслеграфией и змеями-приспешниками ищет юные дарования по всему свету. Где-то в тихом, не замеченном ещё уголке медленно взрослеет Фран, остригший свои изумрудные волосы и бросивший те в огонь. Никто не вспомнит про сына цирюльника, теперь уже не вспомнит. Что-то продолжает разрастаться у Франа под одеждой и кожей. К невыносимому теплу начинает примешиваться восторг, и порой иллюзии идут странной рябью. Фран постепенно теряет контроль, но не пытается за него ухватиться — он отдаётся принцу весь без остатка, и теперь это проблемы Бельфегора. Ему нужно думать, сражаться и решать за них двоих, пока они ещё не оказались в земле. Всё, на что Франа хватает — рыть им могилу, чтобы с комфортом в ней забыться. Никто не позволил бы им захватить мир, и пускай принц достаточно для того амбициозен и величав, он ещё и разумен, а потому довольствуется той роскошью, которую успел ухватить — комфортом, вниманием и любовью. Франу уютно и в словесных перепалках, и в полной тишине, и во мраке ночи, и при невыносимом свете для. Такое странное ощущение — всю свою жизнь он неосознанно пытался от чего-то бежать, а потом оказался прямо в цепких объятьях Коронованной Плесени. Бельфегор тоже от чего-то вечно бежал, хотя казалось, что он как раз гонится. И правда стоящая друг друга пара эскапистов. Фран с восторгом прикрывает глаза, чувствуя тёплые руки и губы семпая. А ещё несколько тонн обрушенного на него тепла, зримого и не очень, и ласковую улыбку, выжженную на обратной стороне век. Бельфегор тоже закрывает свои невозможные глаза, растворяясь в самом себе и растворяя в этом всём Франа. Туман постепенно исчезает, являя до краёв пустую могилу, полную их двоих.