Под вороным крылом

      — Бестолочи. Моральные инвалиды, — рычит Ривай в ярости, — гниющая язва на теле человечества.       Ханджи хочется отойти подальше, но узкие стены каюты этого сделать не позволяют. Ривай похож на ледяной ветер, порывами бьющий по плохо защищённой от непогоды коже. Укрыться от такого — желание естественное.       Раньше она уходила. Всегда, когда Ривай был не в настроении терпеть её яркий, режущий глаза образ. Сейчас Ханджи другая, на ней выглаженная с иголочки форма и даже волосы собранны аккуратно в одном направлении. Порой, смотря на себя в зеркало, она видит незнакомку и гадает, откуда та взялась.       Сейчас Ривай — её подчинённый. По крайней мере, официально дела обстоят именно так. На деле же с резкими порывами холодного ветра она сделать ничего не может.       — Просто, блять, поверить не могу, — продолжает Ривай, — и их совесть позволяет им дышать после того, что они сделали? Жалкие куски дерьма.       Ханджи предпринимает попытку спрятаться. Она отводит взгляд в сторону, думая о том, что сделал бы в такой ситуации Эрвин. В последнее время ей так сильно не хватает его предусмотрительности, его опыта и дипломатических навыков. Его всего. Ханджи скучает по другу. Она нуждается в его поддержке, потому что гора, свалившаяся ей на плечи после его кончины, давит так сильно, что страшится раздавить.       — Ривай… — зовёт Ханджи тихо.       — Даже не пытайся! — огрызается он в ответ, вскидывая руку вперёд. Глаза его темнеют, напоминая Ханджи о том, на какую опасную дорожку она осмелилась ступить. — Даже не вздумай при мне их оправдывать. Мне не интересны их мотивы. Я вижу перед собой избитых детей и, поверь, этого достаточно, чтобы сделать выводы.       Ривай кладёт на стол аптечку, в поиске которой рыскал всё это время.       — На, останови кровотечение у девчонки. Иначе она мне всё тут уделает.       Ханджи хочется ещё что-нибудь ответить, но, справедливости ради, возможность закончить неприятный разговор и переключиться на физическую работу слишком заманчива. Да и знакомый запах медикаментов позволяет немного расслабиться. Ханджи берёт в руки бинты и перекись.       Когда она тянется к носу девочки, чтобы вытереть кровь, та с омерзением кричит:       — Убери от меня руки, дьявольское отродье!       Это неожиданно. Неожиданно и неправильно слышать из уст ребёнка, в чьих жилах течёт эльдийская кровь, такое оскорбление. Ханджи замирает, так и не дойдя до цели.       — Габи! — испуганно вскрикивает её соучастник. Габи на него и взгляда не бросает. Буравит Ханджи этими своими решительными карими глазищами. У кого-то она уже такие видела.       Ханджи поднимает руки вверх, ладонями к детям. Она принимает самый миролюбивый вид, на который только способна в своей тёмной военной форме с отличительными значками командующего.       — Хей, я хочу помочь, только и всего. Обещаю, что не причиню тебе вреда.       Её улыбка расцветает оптимистичной надеждой на то, что в её силах прорубить этот толстый лед недоверия.       — Так же, как не причинили вреда Удо и Софи? Мои друзья сегодня умерли от рук Ваших людей!       Но не получается.       На подбитом лице Ханджи снова появляется это выражение. Маска серьёзности, за которой прячется уязвимость. Если она не может справиться с одним чёртовым ребёнком, то что говорить о целом корпусе солдат? О надвигающейся войне с континентом? Или даже хуже — целым миром.       В повисшей тишине Ханджи отчётливо слышит тяжёлое дыхание ответственности, щекочущее ей затылок. Ответственности, с которой она не справится.       Ривай прерывает это подвешенное состояние своим неровным фырканьем.       — Тоже мне. Нашла, чем хвастаться, — говорит он раздраженно. Ханджи особенно ярко сейчас понимает, почему Эрвин всегда держал его рядом. Даже на тех официальных и безумно важных для финансирования разведки мероприятиях, которые Ривай грозился своими едкими комментариями сорвать.       Просто он непреклонен. Его, кажется, ничего не может смутить. Этакий железный несгибаемый прутик с чувством собственного достоинства.       — Думаешь, ты одна потеряла дорогих тебе людей на этой войне? — Ривай наклоняет голову вбок. На его переносице лежат несколько глубоких тёмных линий. Ханджи знает, что многие их них появились совсем недавно. Как и седые волоски на затылке, они — новые следы прожитых в одиночестве и страхе перед огромным внешнем миром дней. Даже удивительно, что они прожили достаточно для того, чтобы начать стареть.       — Мы все варимся в одном котле. Не решай, будто ты особенная, раз столкнулась с этим впервые.       Решительный пыл Габи немного гаснет. Ханджи уверена, что девчонка осталась при своём мнении, но пока у неё недостаточно аргументов для того, чтобы продолжить диалог.       — Простите, Мисс… — осторожно начинает светловолосый мальчик, — могу я сам позаботиться о ранах Габи?        — Но для этого мне нужно будет развязать тебе руки, — озвучивает Ханджи, как ей кажется, непреодолимое препятствие. Ривай косится на неё, как на дуру.       — Серьёзно, Ханджи? — спрашивает он, — думаешь, мы с десятилеткой не справимся?       Ханджи собирается возразить, напомнить Риваю, что из этой самой «десятилетки» солдата растили чуть ли ни с младенчества. Что он вместе со своей подружкой забрался на военный дирижабль и поспособствовал убийству двух разведчиков. Что он один из марлийских будущих Воинов, и от него вообще ждать можно чего угодно.       А потом она вспоминает, что Ривай — лучший солдат Парадиза. И что она сама — командующий разведкорпуса.       Да, наверное, они справятся с десятилеткой.       — Как тебя звать? — Ривай подходит ближе с явным намерением освободить мальчика.       — Фалько Грайс, — произносит тот старательно, чуть вздёрнув острый подбородок.       — Слушай сюда, Фалько, — Ривай развязывает узел верёвки, обхватывающей чужие запястья. Он не спешит отходить, ретироваться обратно к своему столу. Вместо этого Ривай тяжёлым взглядом смотрит на Фалько, заставляя того прикусить щёку изнутри, чтобы как-то скрыть волнение.       — Не заставляй меня жалеть об этом решении, ясно? И тогда мы все спокойно доберёмся до Парадиза. Там уже будем думать, что с вами, остолопами, делать.       Фалько кивает не бездумно. Он серьёзно подходит к делу, сосредотачиваясь на том, чтобы обработать раны Габи. Та, похоже, помощи его не рада, но реагирует на него всё же лучше, чем на Ханджи. Ривай, наконец, отходит к столу. Сердце его спокойно, чуйка молчит. После сражения усталость медленно разливается по телу, происходит адреналиновый отходняк. Но Ривай знает, что уснуть у него сегодня спокойно не получится, поэтому он даже попыток предпринимать не станет.       Ханджи позволяет себе отклониться, когда оба ребёнка забинтованы и снова связаны. Она так и не научилась толком отдавать Риваю приказы, но, к счастью, тот понимает всё без лишних слов.       — Я всё равно никому на судне не смогу их доверить. Ступай.       В теории у него есть чистосердечный Армин и спокойная, как каменная глыба, Микаса, но на практике сегодня по вине этих детей они потеряли товарища. Им нужно время, чтобы смириться с этим фактом. Ривай пока готов им его дать.       Один раз Габи предпринимает попытку подготовить себя к побегу. Она копошится возле ручки дивана, наивно полагая, будто Ривай занят отчётами и этого не замечает. У Ривая же чуткий слух и глаза по всему периметру черепа.       — Дай угадаю. Ты хочешь выкрутить шуруп, чтобы проколоть мне им глаз, тем самым выиграв тактическое преимущество и шанс на побег? — спрашивает он, не поднимая взгляда от стола. Габи перестаёт копошиться. Она смотрит на него рассержено, потому что Ривай чертовски прав. — В таком случае спешу тебя расстроить: мы посреди грёбаного моря. Вам двоим некуда бежать.       Через пару часов Габи засыпает. Какой бы огромный запас решительности не таился в её маленьком сердце, эмоции, которые она испытывает, довольно сильные. И они утомляют. Поэтому Габи проваливается в беспокойный сон. Ривай решает, что и Фалько тоже уснул, так как он не подаёт никаких признаков активности. Но затем мальчишка задаёт ему странный вопрос.       — Почему Вы не рады?       Ривай поднимает на него усталый и мрачный взгляд. Признаться честно, он немного озадачен.       — С чего бы я должен радоваться? — спрашивает он раздраженно.       Фалько поднимает плечи. То ли хочет пожать ими, то ли спрятаться.       — Вы сегодня победили. Уничтожили морской флот Марлии, снесли всю военную верхушку и даже Воина нашего выкрали. Когда мы забрались на судно, Ваши люди праздновали.       Всё-таки спрятаться. Фалько опускает голову вниз, но речь его всё ещё звучит отчётливо. Это хорошо. Ривай терпеть не может, когда собеседник мямлит.       — Ага. Идиотам только дай повод для пьянки, — он опускает взгляд обратно к бумагам. Ему не хочется об этом говорить. Кажется, что положение дел очевидно. Почему же реакция у людей такая разная? Почему до сих пор он слышит отголоски чьих-то вдохновлённых речей?       — Сегодняшнее сражение забрало много невинных жизней. Я не вижу, чему здесь можно радоваться, — упрямо произносит Ривай. Внимание теперь собрать в кучку сложно, так что он проклинает назойливого мальчугана, будучи не в силах вновь сосредоточиться на документах. Воздуха в каюте будто становится меньше. Ривай с трудом делает вдох, после чего встаёт и направляется в сторону иллюминатора.       Эрвин бы такое не одобрил. Начиная с проклятой операции по спасению поехавшего крышей Эрена и заканчивая избиением детей, которым по неудачному стечению обстоятельств удалось проникнуть на дирижабль. Эрвин, наверное, придумал бы, как провернуть всё это иначе. Или долго-долго винил себя за понесённые жертвы со стороны гражданских.       Всё-таки хорошо, что его уже нет здесь.       На улице воздух прохладный и пахнет морем. Куда ни глянь — кругом вода. Чёрная бездна с невидимой линией горизонта. Ривай задумчиво прослеживает взглядом полосу мелких светящихся крапинок. Ему нравится вид звёздного неба, нравится ребристая от мелких волн поверхность моря. И Эрвину, он уверен, тоже понравилось бы любоваться это красотой. Только цена за неё великовата.       — Хочешь поглядеть на море? — произносит Ривай. И лишь затем понимает, что именно он сказал.       Фалько ожидаемо удивлённо хлопает на него глазами.       — Мне… можно подойти? — спрашивает он неуверенно.       — Только быстро, — командует Ривай, — пока я не передумал.       Он уступает мальчишке место у иллюминатора. Это нехорошее решение. Теперь, когда дети сидят не в кучке, следить за ними сложнее. Но Ривай всё же подавляет в себе приступ волнения, наблюдая за тем, как блестят почти радостно светлые глаза Фалько, когда он наблюдает за открывшимся видом.       Невидимый призрак Эрвина улыбается в воображении Ривая. И дышать становится чуточку проще.

***

      — Ты не понимаешь, Ханджи, — серьёзно заявляет ей Ривай, — с детьми так нельзя.       — Я позаботилась о том, чтобы им предоставили хорошие условия. Человеческие кровати, еда из офицерской столовой. Да они живут лучше, чем мы тут!       Её это не спасает. Слова будто пролетают мимо, не цепляя зону чужого внимания.       — Хочешь, чтобы они подохли там от скуки?       — У меня нет времени организовывать им развлекательную программу, честное слово. Если ты не заметил, мы в огромной жирной заднице, из которой говно хлещет, как из фонтана. Поэтому марлийские Воины немного поскучают в своих удобных маленьких камерах, ничего страшного из-за этого не случится.       — Ты держишь их под решёткой, как военнопленных.       — Да они и есть военнопленные!       Взгляд Ривая становится буквально испепеляющим. Ханджи хочется встать и уйти в другой конец штаба, прихватив свой письменный стол. Он невыносимый, твёрдолобый…       — Я еду к ним.       …кретин.       — Ривай.       — Это уже решённое дело. Меня не будет всего сутки.       — Ривай, ты нужен мне здесь. Что угодно может случиться в городе за это время, — Ханджи старается быть убедительной. Чёрт, она и является таковой! Она констатирует факты, которые должны стирать уверенность капрала в порошок. Однако Ривай остаётся непоколебимой версией себя. Опять плюёт на устав и мнение старших по званию. Что с ним делать вообще?       — Оно произойдёт вне зависимости от того, буду я рядом или нет. Поэтому я еду — точка.       Ханджи понимает, что она теряет контроль над ситуацией. Всё ускользает от неё, не хочет надёжно держаться в пальцах. И поэтому она выдыхает раздражённо.       — Откуда тебе вообще знать, в чём нуждаются дети?       Этот вопрос неожиданно ударяет Ривая в уязвимое место. Ханджи видит это по тому, как разом каменеет его поза, как взгляд становится ещё более холодным, пустым. Раздражение как рукой снимает. Ханджи пугается, потому что во всём разведкорпусе нет ни единого человека, который бы знал в красках прошлое Ривая.       Теперь нет.       — У меня есть опыт. Я взял Изабель под своё крыло, когда она была ещё совсем ребёнком.       Взял, но не сберёг. Кончики бордовых волос запачканы грязью, тусклые зелёные глаза больше никогда не загорятся, не просветлеют от улыбки. В сознании Ривая всплывает знакомая до боли картина с чужой оторванной головой. Он сглатывает горечь, принимая её всю без остатка. Это его вина. Его личное бремя.       — Если ты что-то хочешь передать Фалько и Габи — зайди ко мне в ближайший час, — говорит Ривай спокойно. Ханджи больше не пытается его вразумить, так что он уходит, не оборачиваясь.

***

      — Сомневаюсь, что эти дурацкие энциклопедии будут Вам полезны. Уровень технологий на острове всё ещё не идёт ни в какое сравнение с остальным миром, но Ханджи всё равно очень хотела, чтоб я их взял. Иллюстрации там, по крайней мере, стоящие. Постарайтесь не изгваздать.       Ривай оставляет книги на маленьком деревянном столе. Позади него стоит полненький охранник с поднятой к потолку винтовкой. И охранник, и сам Ривай чувствуют себя некомфортно из-за того, что им приходится по велению верхушки находиться в подобных условиях. Запирать детей в клетке из толстых железных прутьев — это полный бред.       Дети эти, правда, уже бывали на войне и далеко не в качестве случайных жертв. Но Риваю всё равно кажется, что куда логичнее было бы их пристроить под опекунство приюта.       — Есть ещё пара рассказов. Приключения и сборник сказок, основанный на местном фольклоре. Библиотекарь сказал, что дети вашего возраста часто носятся с ними, так что если будут претензии — все к нему.       Хмурая Габи, судя по взгляду, вспоминает тот план с шурупом. Книги не растапливают её решительную натуру, на что, собственно, Ривай и рассчитывал. Глупо полагать, что можно заполучить человеческое доверие с одной несчастной подачки.       Фалько же выглядит куда более благодарным.       — Спасибо, сэр, — произносит он чуть смущённо. Наверное, Фалько в плену врага радоваться не должен, но книги заставляют его любопытство жадно тянуть ладошки в сторону незнакомых текстов. Это даже забавно немного. Ривай кивает в ответ.       — Если вам ещё что-нибудь понадобится — говорите об этом охране. Мы с Ханджи получаем их отчёты.       Ривай спешит удалиться, так как его миссия в крепости закончена. Напоследок он ловит восхищённый взгляд охранника, который в последний раз тормозит его в коридоре, чтобы сообщить:       — Вы очень добры, капитан.       Ривай хмурится в ответ. Как бы его доброта не сыграла с ним злую шутку.

***

      В кабинете Ханджи в изящной деревянной раме стоит небольшой портрет. Карандашные линии, сливаясь одна с другой, создают впечатление целостности картины, так что человек, изображённый на ней, выглядит очень реалистично. Почти как на чёрно-белой фотографии.       Фалько внимательно рассматривает детали. Ему интересно узнать, кто это. Портрет не подписан, так что остаётся только гадать, почему его поставили на столь видное место. Возможно, это какой-то исторический деятель? Он нарисован с таким решительным выражением лица, что Фалько эта догадка кажется весьма правдивой.       — На самом деле он был вовсе не таким хмурым, — с улыбкой произносит Ханджи.       Фалько вздрагивает, будто его поймали за чем-то неприличным. Он смотрит на неё немного взволновано, но быстро успокаивается, ловя чужой тёплый взгляд.       — Вы его знали? — спрашивает он не без осторожности.       — Разумеется. Это Эрвин Смит, бывший командующий разведкорпуса.       Фалько снова смотрит на портрет. Незнакомый мужчина в ответ прожигает его взглядом выразительных глаз.       — Он погиб несколько лет назад, во время операции по восстановлению стены Мария. Кто ж знал тогда, что эти дурацкие стены нам больше не понадобятся, а?       Она усмехается горько. Фалько смотрит на неё с сочувствием, понимая по не озвученному статусу их отношений, что Эрвин был ей дорог. Наверное, они на протяжении многих лет работали вместе, сражались бок о бок. Как бы громко Габи не кричала о том, что жители Парадиза — нелюди, Фалько ничего не может с собой поделать. Эта ситуация ему знакома. Он не может отключить чувства, не может не проникнуться чужим горем, когда то находится так близко.       — Расскажете мне о нём? — интересует Фалько тихо. Ханджи вздыхает.       — Он был лучшим командиром из тех, что мне доводилось видеть. Эрвин, понимаешь, не просто отдавал приказы, нет, он вдохновлял людей. За ним хотелось идти даже в самое пекло.       Она останавливается, задумчиво смотря в окно. Фалько даёт ей время, потому что видит: рана ещё свежая, и воспоминания из неё получается доставать с большим трудом.       — Но вне должности я его практически не знала. Мы редко беседовали с ним по душам. Лучше… спроси у Ривая. Никто не был знаком с Эрвином так близко, как он.       Фалько кивает. Он не уверен, что ему хватит смелости, но идея разговорить молчаливого капитана кажется ему заманчивой. Он снова бросает взгляд на портрет, заинтересованный личностью изображённого на ней человека.

***

      — Каким был Эрвин Смит?       Этот вопрос выбивает воздух из лёгких Ривая. Он хочет думать, что это слуховая галлюцинация. Слышать имя любимого человека в прошедшем времени всё ещё болезненное для него испытание.       — Почему ты спрашиваешь? — он смотрит на Фалько как на потенциальную угрозу. Как на блестящий осколок стекла на полу — забудешь про него, и он вопьётся в ногу, когда ты меньше всего этого ждёшь.       — Ханджи, сказала, Вы были хорошо знакомы, — Фалько делает паузу, чувствуя чужое напряжение. Он уже не уверен в том, насколько хорошая это была идея, — я увидел портрет у неё в кабинете, и мне… просто стало любопытно.       Ривай скрещивает руки на груди и хмурится сердито. Он злится в первую очередь на себя. Столько лет прошло, а он до сих пор не может нормально говорить об этом. Смерть Эрвина зависла над его судьбой незримой чёрной меткой. Событие слишком страшное, чтобы быть правдивым.       Нужно взять себя в руки. Эрвин учил их нести память о павших, чтобы их имена цвели в сердцах живущих, поддерживая и наставляя на правильный путь. Ривай должен помнить его, даже если это очень больно.       — Он был очень смелым, его отвага порой доходила до безумия, — начинает Ривай через силу. — Однажды я приставил лезвие к его горлу. Вначале я был одержим идеей убить его, я всех потерял и винил его в этом. Но Эрвин и взглядом не повёл. Он был решительным, особенно по юности. Начал лить на меня свою вдохновлённую речь прямо так, стоя на коленях с капающей за шиворот рубахи кровью.       Это было яркое воспоминание. Его детали сохранились, спрятавшись где-то глубоко в сердце Ривая и пережив вместе с ним самые трудные годы. Тогда, утопая в девственной синеве чужих глаз, Ривай понял, что, может быть, для него ещё не всё кончено. Может, вдохновения этого человека хватит на них двоих…?       — Он умудрялся одновременно быть и возвышенным мечтателем, и приземлённым простаком. Читал людей насквозь, видел их таланты и слабости. Как никто, умел сочувствовать и брать на себя ответственность. Порой, даже слишком много ответственности.       Фалько кивает и чуть улыбается. Слова капитана ощущается как нечто очень важное, поэтому он спрашивает.       — Вы были друзьями?       Ривай одаривает Фалько долгим пронзительным взглядом.       — Нет, — отвечает он без нотки сомнения в голосе.       «Мы любили друг друга», — мысленно продолжает Ривай. Но даже в его голове прошедшее время звучит неправильно. Неправильно, потому что Ривай всё ещё любит.       Он направляется к шкафу. К тому самому ящику с личными вещами, в котором Ривай хранит крылья погибших разведчиков. Лоскуты ткани, вырезанные из формы мёртвых солдатов, выстираны и аккуратно подписаны на обратной стороне. Гюнтер, Эрд, Оруо, Петра…       Ривай вытаскивает из ящика неприметный тёмно-синий мешочек. Ему проще показать, чем объяснить, поэтому он кладёт его перед Фалько, отвечая разрешением на немой вопрос мальчишки.       Фалько прикасается к мешочку так, будто из него в любой момент может выпрыгнуть ядовитая змея. Его осторожность даже немного забавляет Ривая. Он спокойно ждёт, когда на свет появится содержимое.        Простое золотое кольцо — вот секрет, который Ривай вверяет в руки мальчишки.       — Вряд ли бы он стал носить его — у нас такое не принято. Не среди мужчин. Но мне всё равно хотелось подарить его, вопреки всякой логике. Просто чтоб он знал, что дорог мне.       Фалько смотрит на кольцо, низко наклонив голову. Ривай не может из-за этого увидеть выражение его лица, не может разочароваться, заметив нотки отвращения. Ему бы хотелось подумать, что он совершил глупую ошибку, поддавшись эмоциям, но в следующее мгновение Фалько открывает рот, и в голосе его нет ничего и близко похожего на отторжение.       — Вы не успели?       — Не успел, — соглашается Ривай. На глаза наплывает пелена.       Он хотел сделать это в последнюю ночь. Держал тканевый мешочек в руках, пальцами прощупывая ободок кольца, и готовил речь. Признания плохо ему давались, он боялся облажаться, сморозив херню. Боялся, что Эрвин посмотрит на него, как на придурка, хоть он так никогда и не делал.       Но предложение руки и сердца в тот вечер было равносильно прощанию. А прощания Ривай терпеть не мог. Раз ты прощаешься, значит, опускаешь руки, перестаёшь бороться и принимаешь судьбу такой, какая она есть.       Принять то, что экспедиция в Шиганшину станет для Эрвина последней, было невозможно. Так что Ривай пообещал себе, что сделает это сразу после их возвращения. Пообещал, что вернутся они оба, что смогут разделить вместе и горечь поражения, и радость победы.       Из воспоминаний Ривая выдёргивает всхлип.       Фалько смущённо утирает мелкие слёзы рукавом, прячет их, словно что-то неправильное, постыдное. Он шепчет, продолжая смотреть на кольцо:       — Простите, пожалуйста, капитан, простите.       Ривай смотрит на него ошарашено.       — Я знаю, что не должен лить слёзы, что это Ваша утрата, просто…       Он опять поднимает свои чёртовы плечи, опять кажется обманчиво беззащитным. Ривай ловит себя на мысли, что, к его большому удивлению, этот вид не вызывает в нём скользкое чувство жалости. Потому что жалость — это всегда скрытое высокомерие, а в этой комнате они одинаково уязвимы сейчас.       — Всё в порядке, — говорит Ривай. Он никогда не умел успокаивать ни себя, ни окружающих, но Фалько кивает. И в создавшейся тишине Ривай ловит странное умиротворение. Он поделился секретом с правильным человеком, доверился тому, кто смог его понять. Боль утраты не исчезает, но становится светлее. Риваю даже кажется, будто с ней можно не просто существовать, но и даже жить.       — Пообещай мне кое-что, Фалько.       Мальчик поднимает на него взгляд покрасневших глаз.       — Пообещай не повторять моих ошибок.       Фалько улыбается, в его глазах загораются благодарные искорки.       — Я постараюсь, капитан.