꧁Акт первый꧂
Джесси с интересом рассматривал свою труппу, ах, простите, команду. Холодная и вечно спокойная Лена, которая едва ли когда-нибудь сможет разбить ледяные глыбы, что сковывает её разум цепями правил и порядков. Увы, она никогда не познает истинный вкус жизни. Неудержимый Сид, которому в своей горячности мог бы позавидовать даже самый устрашающий вулкан. И вместе с тем в своих порывах он подобен несуразному ребенку. Юная дева — Зэнет, что едва ли осознает, в какую передрягу она собралась влезть. И от того за нее становится отчасти даже больно. Отстраненый и надменный Мейсон, что гордо расправил плечи, став подобным скале, возвышающийся над всеми ними. Но что скрывает столь независимая поза? Уверенность иль страх? И Рен. Их лидер, хм, быть может, даже главный герой этой пьесы? Хотя нет, Кроллер скорее казался пешкой в чьих-то умелых руках, мальчишкой, что прячет страх и неопытность за панцирем уверенности. Они — лучшие из лучших. Те, кто прошли все испытания, желая доказать свои силы и стремления. И Гленн знает, каждый из них, как и он сам, хранит в сердце мечту. Стремление, ради которого и вершился каждый их вздох, каждая мысль и деяние. Но способны ли они достичь того, чего столь сильно жаждут? Актер не ведает ответ на этот вопрос, и от этого в его груди разливается беспокойство. Джесси вцепился в свою излюбленную книгу, осознав сейчас до тошноты четко, что ему будет трудно с этими гандэлианцами. Что они не пожелают понять его роль или хоть сколько-то проникнуться ей. Как в прочем и он не захочет раскрыть им свои потаенные мысли и мечты. Труппа развалится у него на глазах не сумев отыграть и одной сцены, это было даже слишком очевидно. — Сейчас мы отправимся в тронный зал, и нас представят императору, — начинает объяснять Кроллер, но его слова присутствующих волнуют мало. Они все заперты в своих великих думах, совершенно не желая соприкасаться с реальностью. И, пожалуй, Гленн поддержит их в этом порыве. — Там к нам приставят мастеров — членов Дюжины, что станут нашими наставниками. Идёмте. И они отправились в путь по мрачным, но достаточно помпезным коридорам замка. Джесси разглядывал прекрасные барельефы и лепнины, что иногда попадались на пути, и колонны, уходящие ввысь; казалось, те держали сам небосвод. Даже пол, отполированный настолько, что был подобен зеркалу, привлекал внимание парня. Ах, пожалуй, если его когда-нибудь спросили бы, где он действительно хотел провести остаток своей бренной жизни, актер, не задумываясь, выбрал бы театр. До сегодняшнего дня. Теперь же отчего-то захотелось бродить по этим коридорам, заглядывать в каждую комнату и пробираться в самые потаенные уголки, вечно. Но, как всякий сказ имеет свое начало и конец, это наваждение все же развеялось ветром, что разносится грозными порывами, развивая его волосы. И Гленна отчасти забавят удивлённые взгляды, что на него бросают остальные. Они ещё не раз познают то, насколько хорош его образ. И вот момент, которого каждый из них так жаждал, настал. Они, склонившись в почтительном поклоне, ждут своего часа, как верные псы, готовые разорвать на куски того, на кого укажет величественная рука. Рука, принадлежащая холодному и отстранённому правителю, чьи думы совершенно невозможно прочесть на лице, а в усмешке читается будто вся презрительность его естества. Да, пожалуй, рассказы о великом императоре действительно были правдивы. Бародиус оказался именно таким, каким Гленн себе и представлял. Но от этого вся природа актера, его тело и дух желают увидеть еще больше! Познать каким бывает император в порывах гнева (пусть даже тот и падет на него) и в минуты спокойствия. Может ально¹ довольства? О, сколь чудно было бы вызвать своей игрой улыбку на лице столь мрачного и жестокого критика. Гленн вновь пропускает мимо своего разума все речи, желая лишь одного — поскорее узнать, что за наставник ему достанется. В какой-то отчаянной попытке разум даже предполагает лишь на миг, что это будет он. Но, увы, судьба к артисту так же жестока, как и благосклонна, а потому Бародиус выказывает свое внимание совершенно к другому. Но Рен от чего-то и вовсе не счастлив той возможности, что ему даровали. Глупец никак не способен оценить всей величественности ситуации! А Джесси остаётся лишь притворно улыбаться и, потупив взгляд в пол, размышлять о своём новом мастере. О Стойке. И что-то внутри подсказывало, что тот совершенно не оценит его представления.꧁Акт второй꧂
В его жизни хватало и взлетов и падений, потому-то он знал, что самые болезненные удары судьба готовит лишь тогда, когда кажется что ты достиг вершины мира. Но это знание все равно совершенно не способно было унять то раздражение и злобу, что сейчас клокотала в груди. Как он мог допустить столь сокрушительный провал?! И ведь в тот раз его роль была сыграна идеально, и нифианский бакуган, взятый в плен, был тому прекрасным доказательством. Но этого все равно оказалось мало. Джесси следовало предугадать, что его успеху могут позавидовать и даже попытаться превзойти. Но то, что при этом используют столь подлый приём! Нет, актер никак не ожидал сего от Сида — гандэлианца что всегда, казалось, чтил мораль и честь. И потому Гленн сейчас никак не мог унять свое раздражение. После сокрушительного провала бойца пайруса и потери Элемента, их с Кроллером вызвали на Гандэлию. И хоть обида затмевала разум Джесси, тот провинившимся отчасти все же сострадал. Он, как и все тут, понимал, что простым выговором эти двое не обойдутся, а потому и ждал их возвращения, с замиранием сердца следя за секундами, проведёнными в полной тишине. Но тут двери открываются и на сцене появляется Рен! Один. И его внешний вид разбит настолько, что никто из них не решается произнести и слова. Да и к чему их хитросплетения сейчас, когда все так очевидно? — Джесси, император приказал тебе явиться завтра в тронный зал, — это то единственное, что Кроллер произносит бесцветным голосом, прежде чем скрыться от них всех. Рен вновь сбегает к Отчаянным бойцам в попытке избавиться от укоризненных взглядов.꧁ Акт третий꧂
Нервничал ли актер сейчас, во все глаза смотря на императора? Да, но лишь отчасти. Это было всего-навсего нервное предвкушение, которое испытываешь, четко осознавая, что вот она — та роль, к которой ты шёл всю жизнь. — Джесси Гленн, не так ли? — спокойно и несколько отстранённо спрашивает Бародиус, рассматривая юношу с головы до кончиков лап. — Мне стало известно, что именно ты смог заполучить Элемент. Пусть даже и на краткий миг. Это так? Слова, сказанные так холодно и жестко, вонзаются когтистыми лапами страха в самое сердце. Никак нельзя показать свою слабость и глупость. Никак нельзя провалиться, отвратительно отыграв свой дебют перед императором. — Как же я должен ответить на сей вопрос, ваше величество? — лишь на секунду в голосе проскальзывает беспокойство, но он умело прячет его за мягкой улыбкой. — Ведь истина так же мало скромна, как свет… Истина всеобща, она не принадлежит мне одному, она принадлежит всем, она владеет мною, а не я ею. — Хм, не хочешь показаться выпрашивающим у меня признания? — с пониманием кивает император. Ох, он действительно легко раскусил эту игру! Его глаза, зелёные как топь болот, как самый редкий драгоценный камень иль может быть древнейший яд, выжигающий само естество насквозь, сейчас пронзили актера, желая выведать все тайны. Но разве Гленн мог бы хоть на секунду помыслить о том, что бы отречься от своей роли, будь то даже и в угоду его величества? Нет же! Это лишь невозможная глупость, и они оба это понимают. — Скажи мне, Джесси, чего ты хочешь? — император благодушно кивает, чуть подаваясь вперед. Он заинтересован? — Ради чего ты прошёл этот путь и сейчас стоишь передо мной? — Я… — и вот возможность, которой он так долго ждал, но вместе с тем давнее желание сейчас кажется такой глупостью, такой ничтожной просьбой. К чему ему тот старый театр? Нет, к чему актёру все театры мира, если в них все равно не будет того единственного зрителя? — Мое желание просто, но от того не менее ретиво. Позвольте отыграть в вашу честь настолько упоительный спектакль, что более его никто не сможет превзойти. Позвольте стать шутом у ваших ног, если то угодно… Иль даже дерзну я на совершенно отчаянный шаг, (о боги дайте ж сил, сорваться с губ словам сим) — молю вас, император, даруйте милость преобразиться мне в протагониста вашей пьесы! В тронном зале повисает липкая гнетущая тишина, что выворачивает все чувства наизнанку, и Гленн впервые в жизни начинает класть себя за неспособность понятно выражать свои мысли. Неужто император действительно не смог различить в сплетении слов то, чего он желает? — Вот значит как, — задумчиво тянет Бародиус, и Джесси готов поклясться, на краткий миг уста того застывают в улыбке. Но иллюзия разрушается столь же быстро, как и явилась пред актером. И это так до смешного несправедливо! — Каждый видит, каким ты кажешься, но мало кто чувствует, каков ты есть. Ступай, актер, и играй свои роли так, как считаешь нужным. А я буду наблюдать. Но если ты оплошаешь, не жди, что я прощу тебе эту дерзость. Ведь ты играешь во славу мне. Джесси покидает тронный зал, едва ли не сталкиваясь с мастером пайруса у входа. Тот смеряет актера раздраженным взглядом, но юноше плевать. Плевать на все! Его, наконец, признали! Он признал! И потому Гленну не остаётся ничего, кроме как играть. Играть столь упоительно и мастерски, насколько он только способен.