Older and taller, younger and smaller

Every time you decide to stay Then the world will make you go And that's all you need to know (с)

Джейме Ланнистеру семь или около того, когда он впервые видит его. - Вот он, - говорит Серсея с глубочайшим отвращением, - вот он, убийца нашей матери, - она приподнимает лёгкий, полупрозрачный полог, и сквозь ночь на них смотрит младенец - уродливый, а впрочем, для того, кто никогда прежде не видел грудных детей так близко, все они кажутся страшноватыми, нечеловеческими и совсем незнакомыми. Жаль, для того, чтобы бояться, наследник Бобрового Утёса уже слишком большой (ну или так ему говорили) - он просто глядит во все глаза; не понимая, переспрашивает: - Этот, что ли, кричит целыми днями? Да он же такой маленький, - и вправду, раздавить можно между двумя пальцами эту прерывистую линию носа, а уж ресницы, верно, не длиннее лапок самой крошечной из букашек. Только голова, пожалуй, может зваться большой или даже огромной (по сравнению с телом), всё остальное - весьма посредственное, скукоженное и кривое, ломаное. В этот редкий момент дитя спокойно, серьёзно почти не по годам. И в неверном мерцании свечей заметно, что глаза у него разного цвета, а уж какие цепкие - невольно поёжишься. - Достаточно большой, чтобы убивать. У Серсеи на всё один ответ, но вряд ли это из-за матери - без неё куда легче сохранить общий секрет, так повторяет раз за разом сестра, жёстко сжимая его руку в своей, больно, больнее, чем, там, нянюшки или отец, который и вовсе нынче предпочитает отпрысков не касаться. Джейме вслух соглашается, но наедине с собой даёт волю слезам. Всё-таки леди Джоанну он любил от всего сердца - немного далёкую, строгую, стройную, всегда спокойную и знающую, что делать, такую красивую, что после взгляда в её лицо и на солнце львята косились с закономерным презрением. И вот, всё, что сыну от неё останется на память, так это застывшее в её глазах, капнувшее на щёки, растёкшееся по губам отвращение, когда она ворвалась в спальню дочери в тёмный, неурочный час и одним движением отдёрнула полог. А ведь они в остальное время были такими хорошими, послушными и примерными. По крайней мере, Джейме может говорить за себя - за сестру выразительно промолчит хотя бы. Он же обещал забыть, что Серсея снова бегала вниз, ко львам, чтобы безрассудно погладить, и задирала дворовых мальчишек. Она и его звала - он бы пошёл, ему всё это тоже нравится, им всегда нравится одно и то же, а уж похожи они так, что кто угодно спутает, пока они не голышом. В этот раз, однако же, он отказался. Из-за матери и младенца - брата - молчаливо не спящего по ночам, зато днями заполняющего замок пронзительными воплями под самую крышу. Вон, даже его кормилица привалилась устало к стене, прикорнула, на время смежив веки, забылась в неспокойном сне. Её утомили капризы и крики, бесконечные, громкие, отчаянные и истошные... От них всем тошно - не зря же Тайвин Ланнистер, наспех похоронив жену, поспешил обратно в столицу. Хотя, конечно, многие говорят: мол, работа помогает ему приглушить горе. Джейме боится - ему потому и кажется, что все вокруг тоже напуганы ребёнком в кроватке, способным навсегда остановить сердце и перервать дыхание, таким крошечным, хрупким и беззащитным. Родным. Одинаковым. Братья и сёстры всегда похожи, разве не так? Что-то в нём есть и от старших львят - с возрастом это, может быть, станет заметнее; хотя Серсея, вероятно, и тогда не будет довольна. Только бы не показать сомнение, нерешительность на лице - она будет до конца жизни дразнить, а хуже всего эта её гримаса угрюмого разочарования - Джейме всё бы сделал, чтобы никогда больше её не видеть. Так и застыла у изголовья, напряжённая, хлёсткая. Может быть, и сейчас выдумывает какую-то проказу. Нужно опередить её - это поэтому Джейме тянет к младенцу руку со всеми пятью пальцами, вовсе не стремясь коснуться, но, скорее, показывая, что его немой призыв, заключённый в сосредоточенном внимании, не остался без ответа. Малыша это как будто удивляет - можно подумать, обычно никто не смотрит ему в глаза; розовый, мягкий ротик складывается в улыбку, жутковатую на скованном уже пережитыми и ещё грядущими страданиями личике. И крошечная лапка неуклюже взмывает в воздух - навстречу, на перехват. - Что это ты творишь? - Серсея больно дёргает брата - старшего - за отросшие пряди, заставляя громче нужного ойкнуть. Кормилица и теперь не просыпается - если бы не болело, Джейме бы на неё оглянулся, а так только потирает затылок и возмущается в ответ: - А ты? Посмотри, какие у него крошечные пальчики, - кажется, они ещё не умеют хватать, но это обман, ловушка. Смыкаются на чужой ладони не хуже щипчиков для сахара, трогают, изучают, рассеянно и торопливо, жадно. Не так уж это и страшно, не так уж и неприятно. - Пальчики убийцы! - продолжает сестра настаивать. Она быстро, молниеносно бьёт ручонку тыльной стороной, костяшками, словно ядовитую змею, и, можно сказать, наслаждается тем, как мгновенно собираются в сплошные складочки губы, а глаза наливаются слезами. Да, горе этот младенец знает лучше всего, оно получается убедительнее шаткой гримаски, которую и улыбкой назвать было сложно, если по-честному (но Джейме она всё равно понравилась). Мгновение - и ребёнок (Тирион) начинает плакать. Теперь-то уж кормилице точно не вздремнуть - вскакивает как подорванная и, не обращая ни малейшего внимания на господских детей, коршуном бросается к колыбели; все её усилия пропали впустую, ничего не получилось, и теперь она снова будет укачивать, убаюкивать, от усталости забывая отвращение, отторжение и испуг. От которых иначе никуда не деться. Это дитя никому не нравится. Делать здесь больше нечего, к тому же, тянет за руку Серсея - тут уж уйдёшь, хочешь ты этого или нет. В играх она всегда верховодит, как и во всём остальном, но это не значит, что у Джейме нет права голоса и своих мыслей. (Хотя иногда ему вправду снятся кошмары о том, что случилось бы с ним, будь он девчонкой, а сестра - мальчишкой, как ей нравится представлять.) В тёмном коридоре, в полусотне, наверное, шагов от уже обезумевших от тревоги нянюшек, ищущих пропавших из спален близнецов тут и там, слова сами прыгают на язык - ворчание, тревожное бормотание, замещение ожидавшихся извинений за то, что на пороге он ещё и обернулся, почти пожалел: ему Тириона на руки ни за что не дадут, а маленькие пальчики эти пришлось отпустить и теперь уже, верно, никогда ему их не потрогать - сестра ни за что больше туда не пойдёт, а без неё Джейме не может, Джейме совсем никто. - Заладила: убийца, убийцы, убивать! Тебе, вон, львы нравятся - они тоже убивают, так что же? - Не нашу леди-мать, - Серсея, как обычно, права. Но младенец всё равно не идёт из мыслей и снов днями, неделями, лунами - снится в кошмарах, кричит так, что голос эхом отражается от стен полупустых дальних залов, где славно играть в прятки с продолжением. Для этого, правда, нужно безраздельное внимание - и отказать в нём приспустившей на плече сорочку маленькой львице невозможно. Джейме Ланнистеру семь или около того, когда он впервые делает выбор. * Они становятся старше, и игры взрослеют вместе с ними - точнее, пытаются. После смерти матери им даруется свыше пара-тройка спокойных лет, почти не тронутых воспитанием и внушением бесконечных правил приличия. Тайвин Ланнистер - где-то там, далеко, в Красном Замке над шумной гаванью - правит страной, а за его родовое владение пока отвечает брат, наверное, слишком молодой, чтобы беспокоиться о чужих детях. Ему бы разобраться со своими - и вот две маленькие золотистые тени, два солнечных зайчика виднеются тут и там. Различить их всё ещё слишком сложно - у Серсеи поздно начинает расти грудь, да и лунные дни не торопятся, так что меняться местами не составляет труда. Иногда она проводит дни во дворе, колошматя оруженосцев тупым клинком. Джейме же, обряженный в многочисленные юбки, подобные луковой кожуре, пытается управиться с иглой, но получается у него не в пример хуже. По этому их, в основном, и вычисляют, раскрывают становящуюся всё менее невинной проказу. Когда они младше, Серсея не боится кусать охотящихся на неё нянюшек до крови, улепётывает от них, вздымая босыми пятками пыль, и карабкается на стены, чтобы только закричать сверху от волнения слишком звонким, вмиг выдающим её окончательно голосом: - Смотрите! Разве девчонка так может? Впрочем, отец не совсем забывает дорогу домой - и с каждым его появлением дочь становится всё тише, покорнее. Можно поспорить, он ей нравится больше всех, может, даже больше Джейме - глядя, как ладно выходит книксен и как её стройную, будто свеча, фигурку с ярким огоньком волос на самом верху изящно облегает новое платье, не в пример открытое, брат сжимает кулаки, ревнуя и в то же время завидуя. Серсею подстерегает успех, в какую бы игру она ни играла, но сам он, как ни старается, не может стать таким же, быть ещё похожее - у него всё получается ладно только на дворе, с мечом в руке, в пыли, пока он потный и покрытый синяками, а вот к вышиванию быстро грубеющие пальцы так и не привыкают. Когда их становится возможно различить, всё как будто потеряно - хоть в этом сестра с ним согласна. Она пылает, рассказывая ему тёмной ночью, как скучает по лёгкости хорошо сбалансированного клинка, какую мечту лелеет. Отблески ложатся на лицо, проскальзывают, словно приглушающие пальцы, в приоткрывшийся от удивления рот, чтобы угаснуть, в последний раз промелькнув на белоснежных зубах. В играх Серсеи, меж тем, всё может быть лишь так, как она того пожелает. Если ей это угодно, Джейме носит платья и молчит, а то ждёт, пока его спасут, а то притворяется галантным и уступчивым - вот именно, что сам он охотнее бы верховодил и принимал бы все важные решения в одиночку. Ему так и так предстоит это в будущем как наследнику и рыцарю, об этом все говорят. Иногда и теперь получается - например, рассердиться достаточно, чтобы вырваться и уйти. Никаких больше ухаживаний за этими глупыми сестричкиными подружками! Танцы и преклонение колен - то, на что у настоящих воинов редко хватает времени. Тирион, с другой стороны, согласен на любую игру, которую ему предлагают. Может, он бы и с Серсеей играл в королевские приёмы, но она, как Джейме замечает с затаённым злорадством и каким-то даже жадным торжеством, никогда не позовёт младшего братца на роль галантного кавалера или хотя бы заморского посла. В этом замке никто не верит, что ему хоть кем-то светит стать - он и ходит-то пока с трудом, несмотря на то, что ему недавно минуло три; мешают боли в маленьких ножках, а разноцветные глаза часто полны невысказанной грусти. Тирион уже не кричит, он всё больше таится, однако хватает один раз посмотреть на него, чтобы понять: лучше ему не стало. Просто он старается, чтобы его любили. Слушается, когда говорят: молчи. Но чего-то этим добиться - не получается. Дело ведь не в том, послушный он карлик или неистовый - он просто карлик, вот и всё. Об этом ему напоминают каждый день и не по разу, даже Джейме иногда - особенно в обществе Серсеи, только потом он почти всегда раскаивается и возвращается один. Вытереть слёзы, ущипнуть за щеку, ласково дурачась, и, конечно, рассказать очередную сказку про рыцарей, разбойников и драконов. Тирион, кажется, слушал бы их и слушал - он мгновенно утешается и никогда не перебивает, а во взгляде его сквозит неприкрытый восторг. Просит ещё и ещё, не даёт помолчать и минутки - это могло бы раздражать, если бы не было так лестно. Ещё бы, от сестры такого внимания не дождаться - разве только когда они вдвоём и занимаются тем, чем им, конечно же, рановато, но они так привыкли, что совсем не вспоминают об этом. Серсея и истории из старых, пыльных книг не любит - она предпочитает сочинять свои. Тирион тоже пытается - но только когда он один, а заслышав шаги, замолкает сразу же и становится тише мыши. Он всё ещё хочет быть хорошим карликом. Джейме дарит ему первый щит, первый меч - маленькие, конечно, просто ужас, сделанные добрым оружейником нарочно по мерке в свободное от прочих дел время; но, конечно, больше всего остального щедро делится самим собой и временем - строго тем, которое не занято другими делами, например, такими скучными и такими неизбежными играми с сестрой - ведь отказать ей в чём-то решительно невозможно и никогда возможным не станет. Она, вообще-то, даже старше на несколько мгновений, о чём не устаёт напоминать, но и без этого Джейме бы слушался - им ведь суждено быть рядом вечно, почти как в старых балладах, он без неё и себя представить не в силах. И в настоящее веселье в её отсутствие не верит. Хотя мог бы - Тириону его одного нравится смешить, а больше всего он огорчается, когда приходится прервать шуточный поединок или очередную сказку на самом интересном месте. Плечи никнут, но молчит, отворачивается и уходит - знает, что Серсея хлестнёт его по лицу или ногой наступит, а Джейме, ещё недавно сражавшийся с ним плечом к плечу против целого войска или переплывавший неспокойное, кишащее пиратами море с ним на одном корабле, ещё добавит, плюнет в лицо, чтобы посреди лба растеклась липкая клякса, больше обидная, чем что-то ещё. Выбирает он, конечно, не задумываясь. Раз за разом, не допуская сомнений в том, кому принадлежит его верность на самом деле. Это он учит Тириона никому не доверять слишком сильно. * Мальчишка растёт не по дням, а по часам, но наблюдать за этим у Джейме нет ни времени, ни желания, ни возможности. Он всегда где-то там, далеко - участвует в турнирах, сражается с разбойниками и, конечно же, целует давно уже представленную ко двору Серсею, едва позаботившись о том, чтобы скрыться от любопытных глаз. Его бы воля - он бы вообще не прятался; вопреки всему, что говорят здесь о любви, какой она бывает в жизни, вне глупых песен, с каждым годом это чувство только крепнет, пьянит всё больше, подобно доброму вину. Наверное, дело в том, что близнецов нельзя разлучать, а взросление несётся к ним на полном скаку (с плюмажем из разноцветных перьев на блестящем шлеме, который скоро будет разбит и помят) - быстрее даже, чем накатывающая пенной волной цветов и запахов весна вновь вступает во владение мгновенно приободрившимися от одного намёка на её появление холмами и долинами. Все кругом только и говорят, что о рано сорванных розах, но от Серсеи Джейме взял то, что мог, уже давно - это случилось легко, естественно и почти безболезненно. Добровольно и навсегда - действительно, как послушать придворных дам, так покажется, что всё это могло быть только сном. Сестре решительно вредно находиться в их компании слишком долго, цветам опасно смотреть на то, как вянут и осыпаются их собратья на соседних кустах - слишком многого приходится начать бояться. Не морщиться и не улыбаться слишком широко, оставить мечты о том, чтобы вновь взять в руки меч... Джейме пытается добиться этого в одну из самых сочных, благоуханных ночей. Серсея - не берёт; отворачивается и злится, чтобы не плакать. Приходится обнять её крепче обычного и шептать слова утешения до рассвета - успеть бы выскочить в окошко и не опозорить ничьей чести; кажется, ещё немного - и кто-нибудь точно начнёт подозревать, и вот в такие моменты настаёт пора вернуться домой: с трудом, всё время оглядываясь, не смея гнать коня. Только отец радуется - конечно, не улыбается и даже не хвалит, но как будто какое-то едва уловимое глазом натяжение ослабляется в его изборождённом ранними морщинами лице. Мужчины носят эти знаки отличия с гордостью - Серсея, можно поспорить, хотела бы того же. Джейме ещё понятия не имеет о том, что нужно ему самому. Главе дома Ланнистеров не слишком-то по нраву, что сын заделался рыцарем и всё храбрее бросается в бой, всё выше задирает нос; это, конечно, славно, есть чем гордиться, но Тайвину наследник нужен больше героя. Его послушать, так пусть бы мальчишка сидел в Бобровом Утёсе и копошился в бумагах целыми днями, выслушивал подданных, разбирался с возникающими проблемами, в конце-то концов, учился думать своей головой, раз уж постоять за себя на поле брани он уже способен. Увы, у Джейме от одного уха до другого - ни единой здравой мысли, кроме той, что лучше бы вернуться назад поскорее, пока Серсея, как она шутливо грозится, не нашла себе нового защитника. С принцем ещё можно смириться - о нём сестра прожужжала все уши; но никого другого с ней никогда не будет, не зря же из юного льва вышел такой славный боец. И пусть о нём думают, что хотят. Если бы не эта глупая придурь - стать королевой, - они бы ни от кого не прятались и с гордостью встретили бы свою судьбу, вместе, как положено половинкам единого целого. Уж кто не вписывается в эту картину, так это третий лишний - карлик, шныряющий тут и там по каменным коридорам, выучившийся читать в отсутствии другого источника героических историй и полюбивший кувыркаться по-балаганному, смеша всех вокруг. Он быстро усваивает новые знания: веселье - уже шаг на пути к любви; никто не подойдёт ближе, но разве нельзя надеяться? Детям это, говорят, ещё позволяется, даже на Бобровом Утёсе, где дуют восточные ветры, закручивающие во дворе пыльные вихри, а Джейме, раз уж ему приходится торчать здесь целыми днями, куда охотнее возится с братом, чем с прошениями и жалобами - к вящему неудовольствию родителя и всей прочей родни. Они всё ещё предпочитают не видеть Тириона, смотреть насквозь, даже проще - поверх. Вот и приходится ему привлекать внимание всеми доступными способами. Ведь тому, кто увидит по-настоящему, зрелище не может не понравиться - косая ухмылка от уха до уха, пытливые глазки и не в пример ловкие пальцы, отвлекающие внимание от всего остального. С раннего детства ничего толком не изменилось - шуточные поединки, страшные сказки; разве что теперь младший сам горазд рассказывать и улыбается гораздо чаще, никому не позволяя увидеть своей тоски. Он растёт, конечно, не то чтобы снаружи, но внутри - можно сказать, с той стороны они уже почти вровень. Иначе почему брошенный невзначай совет помогает разобраться с очередным казавшимся Джейме неразрешимым делом? Конечно, отец не того сына пытается заставить думать, но и добровольно отдавать смышлёнышу первородство старший брат при всей любви к нему не собирается. Всё ещё дразнится, больно щиплется. У него всегда есть Серсея и осознание собственной восхитительности. У Тириона? Библиотека и мейстер, от которого нынче мальчишку не оторвать, - ходит хвостиком и точно так же клянчит историй, отчего даже немного ревниво, завидно. В конце концов, иногда (часто) Джейме забывает об этом, но их трое - неспроста. У дракона три головы, а у всех у них в лицах - что-то похожее; что-то обязательно есть, как бы ни темнел у Тайвина Ланнистера взгляд, брошенный поверх (чтобы прикрыть позор, не иначе) трюков проклятого карлика. С ним, по крайней мере, можно без зазрения совести спать в одной постели - без Серсеи так непривычно и неприятно, всегда лучше, когда есть кто-то, тем более, тот, кто не выдаст и ничего дурного не замышляет, щекочет шею, по-подлому застав врасплох, и первый же хохочет не в силах дождаться ответного нападения. Пусть просто будут сказки после полуночи. Борьба подушками - всегда не всерьёз, вполсилы. Уезжая отсюда, находясь при дворе, вдыхая благовония и чихая, отчаиваясь, вновь не заметив сестру в толпе, Джейме может сколько угодно повторять себе, что он вырос и ему всё равно; в глубине души каждое братнино "останься" дороже золота - холодного, тяжёлого, но только не того, которое пляшет на ветру в волосах юной фрейлины, увлечённо наблюдающей за ристалищем, куда скоро выедет брат и - как водится - победит. Это всё ещё не выбор, а просто смех; да и Тирион не цепляется за поводья коня в попытках не дать проехать в ворота и исчезнуть ещё на полгода. Мало ли, может, просто не достаёт. Взгляд его прожигает камзол и доспех, а неровно обкорнанные назло отцу пряди тоже трепещут предчувствием надвигающейся грозы. Джейме правит на восток и впервые замечает в себе желание обернуться. * Взрослеет Тирион всё-таки по отдельности, но старший брат принимает в этом непосредственное участие, неважно, хочет он этого или нет. С отцом не спорят (ни дети, ни прочие подданные, ни, в общем-то, король Роберт, первый своего имени) - не нужны крики, громогласные приказы, чтобы это понять; Джейме единожды пошёл поперёк его воли, приняв белый плащ и оценив любовь со славой выше Бобрового Утёса, но больше даже он не осмелится, за что порой себя ненавидит. За это - и за то, что никогда, сколь бы ни был хорош, смел и силён, не возьмёт в жёны единственную женщину, которую желает. Вообще не возьмёт жены; но это - дело десятое, ведь он и думать способен лишь о Серсее - не дождавшись исполнения мечты, получив не то, она вовсе утратила и до того хлипкое понятие о соблюдении дистанции. Отец обещал ей принца, короля - но добытая таким трудом победа сгнила где-то на пути от праздничного стола до полутёмной спальни; никто не заметил, как это произошло. Подумать только, сестра уже чуть было не стала считаться за старую деву - и это самая красивая девушка Семи Королевств! Джейме каждый миг помнит, что он должен был поступить иначе - взять её, взять против воли, взять и забрать с собой в их общее, лучшее завтра. Можно поспорить, потом она сказала бы ему спасибо. И теперь - сказала бы. Но приучена не благодарить - брать, а ненужное оставлять и уходить, закрыв за собой дверь. Он предлагал так сделать уже не раз и не два, однако Серсея продолжает сжимать его плечи холёными маленькими ручками до синяков и наглухо, намертво отказываться, отвернувшись, чтобы не смотреть в глаза. Это всё корона, страх перед неизвестным, и Джейме плюнуть бы на них на всех, сделать по-своему, но... Мужчины дома Ланнистер, так повелось, часто оказываются под каблуком. А тяжесть отцовского разочарования на плечах только сильнее пригибает к земле - с каждым годом всё более и более ощутима. Тирион-то её не чувствует - вернее, она с ним так давно, что можно было уже и успеть привыкнуть. Он тоже покоряется воле более сильной, чем его собственная. Так ли? Или просто верит - до сих пор надеется, что родитель может желать ему лучшего? Нет, лишь на его слова он бы не обратил внимания, не решился бы положиться на них после стольких обманов (включая нарушенное обещание отпустить сына в Старомест учиться на мейстера, как ему давно мечталось). Тут всё решил прямой и честный взгляд старшего брата, специально по этому случаю, с этой целью (посмотреть, не таясь, подтвердить любую ложь) выманенного из столицы. Вряд ли король Роберт заметил его отсутствие - Серсея, вот та смотрела вслед, и Джейме от мысли об этом только хуже. Почему же он не остался? Что ему за дело до того, с кем спит Тирион? С кем он счастлив? Ведь он был счастлив, это точно. Счастливее, чем когда-либо ещё; кажется, так. Бросить вызов Тайвину Ланнистеру можно лишь из-за самого дорогого, и у юного карлика смелости на это хватило, а у рыцаря в белом плаще - нет, не так и не настолько. Он так и не похитил даму своего сердца, он не заявил открыто о том, что имеет на неё свои планы, а ещё, конечно, смотрел, как широкая, дерзкая улыбка на некрасивом лице брата сменяется гримасой ужаса, нет, чем-то настолько гротескным, что чем описывать, проще уж просто в испуге закрыть глаза, надеясь забыть, невольно запоминая крепче и глубже. Картина из жизни балагана уродцев - Джейме не выдержал и покинул казармы, наверное, на пятом, отец больше следил за тем, чтобы Тирион не отводил взгляд, но сам-то он видел всё. А после - вышел сквозь поднимающийся ветер, несущий пыль, без чьей-либо помощи, на по-детски коротких ногах направился в тёмную, холодную после долгого отсутствия комнату, неподвижно глядя перед собой мучительно сухими глазами. Вот в этот миг бравый рыцарь рассмотрел его так хорошо, что, вернувшись в Королевскую гавань, первым делом напился вусмерть. Можно сказать, в первый раз нарушил устав, не считая, конечно, Серсеи, но она никогда не бралась в расчёт - от неё ведь, в конце концов, невозможно было отказаться. Ради неё Джейме и согласился на всё это - но дальше не пошёл, а любовь (и ненависть) полумер не приемлют. Верно, в общем-то: сестре из них двоих досталась львиная доля храбрости. Остальное, вероятно, отошло к Тириону. А что осталось бравому рыцарю? Забиться в каморку под крышей трактира, у которого сами стены пропитались винными парами насквозь и оттого слега пошатнулись, а потом бесконечно и безнадёжно ждать, что придёт Серсея, как это всегда бывает, и отгонит боль, населит целый мир надеждой, подарит ему смысл, после - сядет на колени и ни о чём не будет спрашивать, позволит прикосновениям говорить громче слов, как обычно. Ведь это каждый раз помогает, каждый раз... Сестра входит, закутанная в балахон нищенки, а впрочем, слишком прямо держащая голову, и Джейме может посмотреть ей в глаза (такие же, как у него), может только лишь выговорить: - Он никогда меня не простит, - и беспомощно вздохнуть, услышав в ответ: - А на что тебе его прощение? Конечно, Серсеи ведь не было там... ни разу не было, а может, она не смотрела... Чтобы увидеть по-настоящему, следовало вглядываться, но на это мало кто решался (стеснялись, боялись, стыдились и брезговали), да и Джейме запомнил немногое. Нет причин, чтобы он чувствовал себя насколько плохо - он хотя бы пытался. Просто умер маленький мальчик, смутно знакомый ему, гревший ему постель в самом невинном из смыслов и больно пинавшийся пятками во сне, умевший улыбаться - со свистящей щелью между зубами, широко, даже если нечаянно слишком сильный удар на тренировке рассекал ему лоб. Особенно в такие моменты - подумать только, не обижаясь, гордился мощью брата, того самого, который... Впрочем, зачем об этом. Мальчика больше нет. Он ушёл так же незаметно, как жил. Остался взрослый с самыми грустными на свете глазами, не заметивший, как Джейме взглянул в них, прежде чем выехать со двора. Он бежал - но от себя самого не скроешься и своей вины не забыть, даже если память можно утопить в вине. В этот раз выбор ощутим сильнее, чем прежде, впервые по-настоящему осязаем - пусть и после того, как свершился. До и в голову бы не пришло перечить - да и сейчас из приоткрывшегося рта выплёскивается молчание, густое, перчёное, потому что отец всегда знает как лучше, а Серсея первая готова во всём на него положиться. Если что-то и можно, то... - Он никогда не узнает. - О чём? - но сестре не известна горькая правда тоже. Верно, женщины не созданы для хранения секретов, особенно такие, которые обжигают руки, очутившись в их объятьях, нагими предплечьями, созданными для поцелуев и платьев без рукавов. Эту готовили в невесты дракону - неудивительно, что робкий олень бежит от неё сломя голову и едва уже не забыл дорогу в спальню. Он приходит лишь пьяный - а Джейме, как ему самому кажется, наполовину осушивший местные погреба, роняет враз обессилевшую голову Серсее на грудь и молит её: - Не сегодня. Пусть бы сегодня скорее кончилось. И затянулись все раны. Сестра, угадав верно, молча целует в лоб - и сердце Джейме разрывается от любви, а может, от осознания того, чего именно он лишил своего маленького братишку. * Какие бы цели ни ставил перед собой Тайвин Ланнистер в отношении младшего сына, к какому-то моменту не только ему, но и всем окружающим окончательно становится ясно: они недостижимы. Всё пошло не по плану, а точнее, было уведено туда за повод маленькой, но сильной ручонкой. Из Тириона вырастает, если не вырос, бездельник и лоботряс, ни на что не годный кривляка, которого никогда не допускали до важных дел. Никем не любимый, он обитает в комнатах с открытыми нараспашку окнами - только холод и шум ветра в шторах могут как-то помочь закрыть глаза, ненадолго спастись от бессонницы, с годами превратившейся из проклятия во всего лишь ещё одну вредную привычку. Джейме слухи (разумеется, лживые и искорёженные так, что сложно вычленить хоть лоскуток истины) об этом доносят люди отца, время от времени приезжающие в Королевскую гавань, а иначе остаётся разве что строить догадки. Вряд ли карлику многое доверяется. Так и выходит, что свободное время ему тратить не на что, кроме как на развлечения вроде опасных книг и женщин, дорогих и дешёвых, хороших и поплоше. Даже заявившись в кои-то веки ко двору (можно поспорить, не спросясь при этом у родителя, который, будь его воля, держал бы диковинную зверюшку в четырёх стенах), Тирион ненадолго задерживается в отведённых ему покоях. Джейме с ним сталкивается чуть ли не в дверях - от неожиданности младший братец смешно отшатывается вглубь комнаты и прищуривается, а узнав, лишь усмехается: - Боюсь, ты невовремя. Ночь только началась, стало быть, Бесу самое время проказничать. Если не приглядываться, может показаться, эта уродливая кличка доставляет ему истовое удовольствие, но всё-таки часть детства они провели вместе - вот если бы быть совсем слепым, то тогда, вероятно... Мальчик хотел летать на драконах - Джейме о них мало что помнит (как раз по сумбурным, суматошным, восторженным рассказам, от которых уже в то время буйной юности нещадно клонило в сон, словно древнего старца какого). Мужчина пытается отпустить козлиную бородку, но получает пока лишь грубую щетину неопределённого цвета; наверное, хочет казаться старше, однако для этого ему нужно научиться для начала прятать глаза. Особенно от родни. - Я нёс службу и не мог прийти раньше, - Джейме, по не понятным и ему самому причинам оправдываясь, заходит в комнату, отрезая пути к бегству, намереваясь продлить задумывавшийся кратким визит и до поздней ночи, если потребуется, явственно ощущая, что Тирион этому не рад. Нет, всё-таки ещё юнец; сколько ему там, восемнадцать стукнуло? А лицо уже кажется старым, но это лишь часть проблемы, этого не достаточно для полноценного обмана - тот, кто вечно водит за нос половину населения замка, знает толк в настоящей, серьёзной лжи. До сих пор не понимает, как она не раскрылась. Тот же Варис с его пташками... Тирион едва уловимым движением проверяет, на месте ли кинжал, вдетый в специальный тайный кармашек в подкладке плаща. Этот трюк они придумали вместе, вернее, младший брат вообразил, а старший помог воплотить в жизнь - и заодно ненавязчиво позаимствовал. Воспоминание греет теплее, чем неровное пламя примостившейся на самом уголке стола свечи, но и как будто равнодушный, пустой взгляд карлика отнюдь не холодом отдаёт. Жалкая попытка. Они всё ещё (всегда) рады друг друга видеть. Братья, что уж тут скажешь. - Что ж, теперь я тоже заступаю в своего рода дежурство. Должен же кто-то проинспектировать бордели Королевской гавани, раз уж ты уделяешь им прискорбно мало внимания. Так ведь? - Так, - нет смысла спорить. Серсея представляет, что она самая умная и неуловимая, но Джейме себя никогда не обманывает - иначе со всеми остальными не получится. К тому же, у дракона три головы - даже у мёртвого, окаменевшего и разорванного на клочки; или всё просто - их, львят, всегда было трое, вот и теперь они, недоверчивые, кусачие и недобрые, друг у друга есть. Близнецы не могут быть похожи абсолютно во всём, в каждом своём жесте и движении, в каждой мысли - королева уверена, что у неё всего один брат, но этому дурному примеру следовать не обязательно. - Я верен клятве, - добавляет рыцарь в белом плаще, может быть, только затем, чтобы услышать: - А я - великан, спустившийся с гор. Приятно познакомиться. Передавай клятве привет, - Тирион помахивает в воздухе взятой со стола широкополой шляпой прежде чем нахлобучить её себе на макушку, демонстрируя решительное намерение выйти за дверь и не быть узнанным. Даже он понимает, что отца не стоит лишний раз провоцировать, побуждать к ссоре, - он всё равно узнает, но, может быть, позволит себе обмануться сладкой мыслью: младший сын его достаточно глуп, сверх меры непредусмотрителен и при всей своей никчёмности ни для кого не представляет угрозы. Это игра, каждый шаг в сторону грозит падением, однако, пусть Джейме и знает о существовании опасности, постигнуть правила куда сложнее. Он не для этого создан. Для меча в руках. Может, для женщины на коленях, но только лишь для одной - временами холодной, злопамятной и гордой до помешательства; той, которая все зеркала разобьёт, когда им вздумается впервые указать ей на только появившиеся морщины. Боготворить её сложно, но не любить - нельзя; и даже ради неё Джейме не покинул бы этой комнаты - в надежде затянуть диалог, он замечает: - Она по тебе не скучала. - Удивил, - толстоватые карликовые пальцы борются с завязками плаща. Тирион многое выучился делать самостоятельно, да так и не отвык от этой дурной привычки демонстрировать всем и каждому, что он не так уж беспомощен и на что-то, вопреки уверениям отца, всё же способен. - Я по ней - тоже. Но вежливость подчеркнёт моё превосходство и немного... как это говорят, возвысит меня, да? Джейме усмехается против воли. Это талант - забавлять всех и каждого; но когда ты Ланнистер, любой дар легко обратится в проклятие по мановению руки. О, у младшего братишки способностей не счесть - может, разве что отец перебрал их все сухими пальцами, прежде чем не дать им роста, позволить сгнить. Ему только о том и мечталось, чтобы сынок спился, свихнулся и сдох как собака до того, как достигнет зрелости; предусмотрительно не озвучивая желаний вслух, Тайвин сделал для их претворения в жизнь всё возможное. Ломал, да сил не хватило, чтобы хлипкий мальчишка разлетелся на осколки в его руках; первый признак старости или слабости? Ну, или знак того, что Тирион выкован из небывалой силы и гибкости металла. - Несносное создание, - Джейме, приподняв шляпу за тулью, треплет его по макушке, как в детстве, а заметив, что ему это неприятно, только усиливает напор - волосы, вопреки всем ожиданиям, шелковистые, как шёрстка у залюбленного, заглаженного пса. Если и это - дело шлюх, то, может, не так уж они и плохи. Занимаются воспитанием получше главы дома Ланнистеров, вот уж точно, пряник используют чаще кнута - или Тириону именно это в них и нравится? - Кто-то должен ставить тебя на место время от времени, но если это не удаётся даже отцу... - Тебе тем более не удастся, - подтверждает брат его худшие опасения и, с тяжёлым вздохом задув свечу, продолжает насмешничать. - Зато ты всегда можешь поддаться моему дурному влиянию. Поедем со мной? - да, когда лиц не видно, звучит совсем мальчишкой, в голосе его почти слишком заметно что-то подозрительно похожее на робкую просьбу. В комнате так темно, что можно, верно, и о порог споткнуться, выходя, особенно если ноги у тебя так и не выросли, чтобы ими размахивать; зато и юркнуть, увернувшись от слепого удара, подсечь и повалить, не попавшись, карлику проще. Серсея часто пугает, увещевает не доверять. Она вроде как даже готова поверить в то, что достойная леди Джоанна зачала последнего сына с бродячим певцом, с беспутным странником, с конюхом, с кем угодно - лишь бы отойти от него ещё на шаг, отодвинуться, отречься и отсечь. Верно, если очень захочешь, то обязательно не увидишь - даже то, что у тебя перед глазами. Джейме из них двоих хоть в чём-то проявляет бОльшую храбрость - смотрит правде в лицо. Если бы у отца имелся малейший повод подозревать супругу в неверности, карлик был бы задушен ещё в колыбели - всё, лишь бы лишний раз не позориться. Нет, увы, родители любили друг друга. Любили так, что убийцу матери он не может не ненавидеть. А что до последнего плода их обоюдоострой нежности и страсти... - Клятва, - напоминает Джейме - словно меч в ножнах дёргает, проверяя перед поединком. Тирион младше - но в это сложно верить, когда он ухмыляется и раз за разом произносит свои странные, непонятные, загадочные насмешки с самым обыденным видом; внезапно беседует на равных с Варисом или буднично перешучивается с не на шутку увлечённым этим разговором Мизинцем, будто знает их на сотню лет дольше одного слишком длинного утра. - Да и ты бы лучше остался. Может, если бы ты не злил отца, то... - Это мы уже проходили, - будничным тоном замечает братец - голос доносится уже откуда-то от самой двери. Мгновение - оно будет упущено, и он - с ним заодно, но пока ещё - недолго - можно продолжать пытаться. Тайвин Ланнистер хотел бы этого - а его наследник стоит в темноте и слушает острые, как кинжал, слова, которые, пожалуй, в самом деле могли бы подкосить его ноги, пройдясь по сухожилиям: - Хороший карлик нужен кому-либо не больше плохого; но он удобен тем, что незаметен и тих. Плохой карлик привлекает внимание к себе - и, может статься, отвлекает его от чего-то другого, - молчания хватает на удар сердца - так себе глоток, только губы промочить, не опьянеть и не пошатнуться. - По-моему, ты просто трусишь, - замечает бесстрашный маленький чертёнок, уже приоткрывая створку тяжёлого дуба (медленно, не без труда). - Там, внизу, полно женщин, давших бы тебе за даром. И возможностей, которые ты упускаешь каждый миг, оставаясь здесь. - Разве тебе не нравится быть наследником Бобрового Утёса? - переспрашивает Джейме и на слух узнаёт ту грустную, уставшую усмешку, которая отмечает лица всех уродцев, будь они хоть сколько юны и богаты. Мальчишка повенчан с ней с детства - с тех самых пор, как пытался в подражание старшему научиться ловко управляться с мечом - и ему назло коротал дни напролёт в компании мейстера; делал всё, чтобы быть тенью, но хотя бы уж длинной и тёмной. У него это получилось, как всем кажется, однако провести родную кровь сложнее, чем любящих сладко пугаться придворных. - Да, врёшь ты неумело, это веский довод. Но ведь необязательно лечь с женой. Хорошеньких мальчиков там, на улицах, тоже хватит на всех. Уверен, кто-нибудь из твоих братьев в бе... - Ты, - прерывает его Джейме резче, чем стоило бы. Да, отец совершенно прав кое в чём: Тирион несносен. Но он может, может быть опасен - вечно он заставляет думать обо всём неправильном, ломать голову над бессмыслицами, подозревать всё самое худшее. В мире, где руки Серсеи исцеляют и успокаивают любую тоску, эти слова, которых и она боится больше, чем готова показать, рвут на куски, впиваются между рёбер - о, они всегда попадают в цель. - Я - похотливый карлик, я тебе не милый братец, - гортанно смеётся Тирион, и звучит это вовсе не по-человечески; по-бесовски, но он этого и добивался, непробиваемо самовлюблённый, уверенный в своей непогрешимости подчас не меньше королевы. Затем - скрип давно не смазывавшихся петель и маленькая тень, мелькнувшая на фоне тускло замерцавшего дверного проёма. Можно, если успеть, зацепить её кромкой лезвия. Можно поймать за край полоснувшего на сквозняке плаща. Джейме только смотрит вслед со странным чувством смутного узнавания. ... Позже Серсея не приходит к нему в ту самую комнатушку под крышей захудалого трактира, где они условились делить пополам все горести и радости, скрепили союз словом и делом; король сегодня мертвецки пьян и уснул где-то на полпути до спальни, а уж напроситься сторожить королеву - дело не такое сложное, раз уж даже отважные рыцари побаиваются её острого язычка и холодного, мертвенного взгляда (всё самое лучшее, самое яркое в ней было безжалостно вырезано под корень и иронично сожжено дотла). Джейме сам поднимается - от спешки перепрыгивает две ступени и чуть не запинается на последней. Было бы глупо вот так сломать свой безупречно ровный нос. Отличаться от сестры ещё и мучительно заметной горбинкой. Кто, как не она, утешит и успокоит? Не зажигая свечей, притворяясь спящей для всех, кроме брата, позволяет ему взять её раз и ещё один, чтобы тишина звенела в ушах и в мире совсем не осталось слов. Жаль, они успели заползти глубже и жалят теперь уже изнутри. Совсем им не жалко, что носитель безупречно белого плаща прогнил насквозь и истерзан бессонницей, мучительной необходимостью засыпать в одиночестве каждый раз - и на этот тоже. Жалкая, зыбкая дремота догонит его под утро - на кровати куда более жёсткой, чем эта, в окружении стен и страданий куда более явных, чем сейчас, когда Серсея с редко присущей ей нежностью клюёт его в висок, а взмокшая золотистая прядка её волос затекает в ушную раковину, заставляя усмехнуться от щекотки. - Ты часто думаешь, как поступила бы, будь ты мужчиной, - говорит Джейме что-то впервые с той минуты, когда переступил порог. Это льстит ей - что он помнит и, может быть, уступает, признаёт за ней особую силу и смелость. Однако, на самом деле, приятные слова сменяются тревожными быстрее, чем она успевает улыбнуться и в очередной раз опуститься на нём, прижимаясь плотнее. - Но, случись такое, что было бы с нами двумя? Это тебе приходило на ум? Серсея целует его - горько и жадно, да так, что губы саднят, точно от удара. - Конечно, - заверяет она, всегда имеющая ответ на всё и ключик ко всему. - А что, хочешь попробовать? - её маленькие, на удивление грубые (чтобы волочь супруга за шкирку за дверь и прятать ото всех его постыдную слабость, не иначе) пальчики с удивительным проворством скользят между его ягодиц, холодные и сухие, почти колючие, и Джейме сдаётся - он всегда сдаётся первым, молит: - Не надо, - перехватывая упорное, твёрдое запястье, едва ли слыша торжествующее: - Ты просто трусишь, - Серсее так хочется услышать подтверждение того, что она старше, больше и мужественнее, это желание верховодить делает её совершенно беззащитной, более того, уязвимой. Она создана для того, чтобы прижимать её всю, ароматную и бархатную, к лицу, ненавязчиво вдавливать в бёдра и держать в ладонях, но зверски обиделась бы в ответ на подобные уверения, так что нет и не бывает иного выхода, кроме как сдаться, смириться, скользнуть уже начинающей колоться щекой по аккуратному плечику и соврать: - Так и есть. - Я не причиню тебе вреда, - уговаривает сестра в ответ с детским азартом, подбадривает и подбивает. Может, в какую другую ночь Джейме и согласился бы. На него безотказно действуют убеждение и шантаж, угрозы и мольбы; вообще, ради Серсеи он на всё готов - но не забыть, что сказал Тирион во тьме, едва ли не пощекотав его под коленкой. Действительно, может ли кто из белых плащей быть падок на мальчиков? А сам любезный братец? Лучше об этом не думать, нет, лучше не представлять - жаль, что одни мысли, выходит, быстрее других. Джейме душит себя пыльно-красным бархатом подушек, до которых ему вообще-то и кончиком пальца дотрагиваться не полагается, и просит, нет, умоляет, целуя в шею, хватаясь за руку, обвивая ногами, чтобы только слиться в одно, раствориться, забыться вернее, чем в вине, и не чувствовать, не приведи Семеро, так и не оставившего до конца привкуса вины за то, что Тирион ищет любви у шлюх и смысла - в диких, необузданных развлечениях, за которые отец по неведомой причине продолжает платить: - Давай ещё раз? Мы успеем. Рассвет нескоро. Иногда - редко, но случается - Серсея тоже не в силах ему отказать. Не сегодня. Она засыпает, а Джейме прислоняется раскалённым лбом к выстывшему на заре времён камню стен там, снаружи, и, ладно, может, самую малость сожалеет о сделанном выборе. Может, он хотел бы знать, как бывает с другими девушками. Просто попробовать - надкусить запретный плод и тут же положить на место. Увидеть, как управляется с этим Тирион - коротконогий, волосатый и такой смешной; те стражники, что не боятся быть услышанными из собственной глупости, переговариваются - мол, карлик лично знаком с каждой шлюхой от Стены и до Дорна, и пусть уродец он редкостный, в штанах у него вроде всё в порядке, а платит он щедро. Такому клиенту рада любая потаскушка. Но радуют ли они Тириона на самом деле? Неужели это может интересовать мальчишку, ещё недавно грезившего драконами и по наивной слепоте мечтавшего быть похожим на брата, а может, занять его место, спихнув его самого в самый глубокий колодец, как в сказках? Он именно поэтому должен был хоть раз попробовать, каково это - спать с мужчиной; иначе - нечестно, неправильно, у дракона три головы, вот и их всегда, во всём трое, даже в самом страшном грехопадении. Впрочем, пол шлюх весёлые сплетники не уточняют. Джейме всё думает об этом, и камни медленно нагреваются. Утром ему всё равно не спится - пока утомлённый разгульным весельем Тирион даже и не думает ложиться в соседней башне. * "Делай что тебе велено". Отцу даже нет нужды произносить эти слова - достаточно пристально посмотреть, чтобы стало понятно, чего он ожидает от отпрысков, да и от всех вокруг - в той же степени, без сомнений и колебаний. Легко привыкнуть к подчинению и покорности, особенно когда никто не в силах подняться против тебя, восстать. Джейме сжимает зубы, отворачивается, злится и думает гадости - но обычно всё-таки исполняет приказанное; не выговоренное, только тенью мелькнувшее в слишком зелёных, угрожающе ярких, как старые, но до блеска натёртые изумруды в свете свечей, глазах. Не дразните спящего льва, старого льва, уставшего льва. Он всё ещё опасен. Становится всё более грозным с каждым прожитым годом. "Иди ко мне". Это слова Серсеи, и ей не приходится говорить больше, как и Джейме не надо уговаривать. Он идёт - безропотно, даже кротко, с радостью - в свой самый тёмный час. Две половинки единого целого не в праве ссориться и разлучаться. Обычно настолько идеальную пару находят разве что в песнях (в половине из них это не кончается хорошо), но рыцарю ли верить девичьим забавам? Нет, его, бывало, успокаивала тяжесть меча в чужих руках и громкий, торжествующий смех. Пусть Серсея будет безумной, дерзкой и порывистой, страстной и страшной, безрассудной и непредсказуемой, но только его. Его и ничьей больше. Маленькой львице так грустно в королевском зверинце. У всех на виду она пытается не огрызаться, и только ночью, когда у решётки остаётся лишь брат, позволяет себе кусаться и рвать клыками. Ему ли её в этом упрекать? Он прекрасно знает, на что похожа её тоска: стоять за дверью спальни и слушать внутри её крики, когда больно, неправильно и не то. Не сметь ворваться - при всей своей львиной смелости, при всём рыцарском благородстве, да даже от огромной, давящей любви. Нет, он бы сделал, но Серсея раз за разом уговаривает, впиваясь ногтями в краешек ладони, чтобы не так видны были следы: "Не надо. Оно того не стоит. Я не хочу потерять тебя навсегда". Хватит с него, конечно, этого - быть Цареубийцей. Не лучше ли быть убийцей своей сестры? Идти к ней - и каждый раз останавливаться на пороге. Из них из всех только Тирион ничего не просит, не требует и не спрашивает. Иногда он пишет письма, даёт о себе знать, но нечасто - имеет представление о том, что Джейме не увлекает в той же степени корпение над листком бумаги, кормление огня бледным телом свечи и снова неудавшимися словами. Хорошо, хоть кому-то не нужны помощь и послушание. Можно почти достоверно представить, как братец где-то там, далеко, оседлал дракона и не спускается вниз. Если бы не... все эти шлюхи. Может, ещё одна из причин, по которой Тирион предпочитает молчать. Ему изрядно надоело выслушивать нравоучения, будто от них он способен в той или иной мере сделаться лучше; нет, только проказничает и пакостничает, кривляется, кажется откровенным глупцом, точно не он помнит на зубок заковыристые даты, старые имена, словно не может спорить с мейстерами о ядах и их назначениях. Нет, никогда Джейме этого не понять - он привык к другим битвам; слушать и повиноваться; упорное безмолвие, загадочные улыбки и тонким, странным ароматом пристающие к одежде полунамёки выводят его из себя. Одно хорошо - если Тирион говорит, ведь иногда он в самом деле говорит по-настоящему, без утайки и без насмешек, делает он это просто, ясно, по полочкам. Присев на низкий подоконник, тяжело подтянувшись, грызёт яблоко и смотрит на море, виднеющееся далеко, за втоптанными в землю городскими кварталами; а в ответ на неизменно срывающиеся с языка слова, более честные и шумные, чем полагается, нечаянно просящие совета (у кого? у мальчишки? у карлика?), только бросает, беспечно швыряет под ноги мелкой, начищенной до блеска монетой, зайчик от которой попадает прямо в глаз, наполняя рот жгучей, жгущей куда меньше ясного света руганью. "Думай своей головой". * У любого стража, носит он белый плащ или плащ в цветах правящего дома, есть вдоволь времени, чтобы убедиться: не так уж весело живут короли. Любая буйная забава приедается, если беззастенчиво предаваться ей каждый день на глазах у всех. Тут уж невольно порадуешься, что золотой обруч не твою голову тяготит - Джейме и счастлив этому твёрдому знанию: Серсея никогда не надоест ему. Ей невозможно пресытиться - как невозможно при всём тайном довольстве сим обстоятельством поверить в то, что Роберт Баратеон чаще просиживает ночи один, при свечах, чем поднимается к молодой, уже не такой молодой, с каждым днём незаметно, напротив, так красиво и гордо стареющей супруге. Ну, ещё обыденнее ночи, когда он засыпает вне дома или в одной из гостевых спален - и обязательно с кем-то. Впрочем, это понять можно, ладно - даже если Джейме не прощает этого жаркого, пьяного пренебрежения самой красивой женщиной на свете. Нет ничего хорошего ни в ночах, когда король берёт её, грубо и больно, быстро, как ей не нравится; ни в пустых, одиноких и зябких сумерках над широченной кроватью, укутываясь в которые, словно в истлевающий венчальный плащ, сестра остаётся нетронутой и невинной, нелюбимой и жестоко оскорблённой. Ей в минуты такой тоски ни на кого не глядится и ни с кем не хочется говорить, а если попытаться сесть рядом и приобнять за плечи, залезть под корсаж холодной ладонью, рано или поздно неизменно напорешься на жестокое, острое: "он был красив". Конечно, был, каждый из них. И что с ними - с нами со всеми - стало? Джейме целует её, успокаивая, врачуя, но у него никогда не получается так, как надо. Если ласка Серсеи его исцеляет от всех недугов, от каждой из обид с завидным постоянством, не присущим отправительнице, то его несдержанные касания заставляют точёное личико сморщиться от отвращения, ну точно печёное яблоко, толчённая пыль времён. Так королева начинает походить на старушку - поправляет подол и отсылает прочь или просит позвать служанок - не раздеваться же самой, по положению не подобает. В Красном Замке случается много удивительно одиноких и молчаливых ночей. Но ночи-со-свечкой, пожалуй, хуже всех прочих. Это ведь совсем не в натуре Роберта Баратеона - тихо сидеть, не шевельнувшись, и смотреть на огонь. Он вовсе не замечает мелочей, ни к кому не прислушивается и не желает заткнуться, сколько его ни проси. Однако случись ему остаться одному - тут же выглядит беспомощнее ребёнка. И свечи, вечно эти свечи - то толстые, то тонкие, словно пальчики Серсеи, перевитые выщербинами и гладкие, точно мраморные колонны. Король может и рассвета дождаться, не заметив, глаз не сомкнув, будто перед важной битвой или рождением сына. Нет, на детей ему всегда было наплевать - тогда он был с девушками, был на охоте, устраивал турниры и распевал песни. Джейме следовал за ним тенью и тоже, в общем-то, не оборачивался. Не смотрел, не думал даже - разве что о сестре. О том, какая она взмокшая, жалкая и несчастная, как ведёт единственную доступную ей битву, наверняка мечтая вовсе о других. Кто-то вытирает ей лоб, вокруг суетятся, от волнения роняя подносы и топча полотенца, в тазу плещется щедро сдобренная красным вода... Тоже горят свечи, жарко натоплено, а солнце всё никак не встаёт, чтоб ему пусто было, точно внезапно заблудилось в темноте за горизонтом, потеряло дорогу домой. Если так, верный путь ему указывают маленькие огоньки на столах и подоконниках. Недремлющие глаза, охраняющие от зла. Джейме никогда не верил Торосу из Мира, да он и сам давно перестал молиться по вечерам; но свечи внушают гораздо больше доверия и действительно освещают мглу там, где никого и ничего больше не осталось, где никто и ничто не может помочь лучше, чем они. Иначе почему Роберт не разбудит весь свой шумный двор в час волка, не призовёт к себе хоть кого-то, кто мог бы утешить его словами и плясками? Дворец никогда не засыпает полностью, он скорее смутно дремлет, приоткрыв один глаз - кто-нибудь бы пришёл. Жаждущий почестей, милостей, богатства и просто взгляда, кто-то был бы здесь. Кто-то всегда находится. Но зачем королю "кто-то"? Он выше этого. Дело в особенном человеке. Можно было догадаться и раньше, однако Джейме никогда не утруждал себя мыслями с чрезмерным тщанием. Тем более, не посвящал рассуждениям о такой маленькой, самой важной королевской тайне (не слишком-то усердно, справедливости ради, она охраняется, а точнее, Баратеон - не такой человек, чтобы что-то держать в себе) бессонных ночей. Его это не касалось - ему было важно, чтобы Роберт не касался Серсеи как можно дольше. Ну и, конечно, чтобы это её не ранило - так глубоко, что нельзя достать наконечник и заштопать надрыв даже самыми нежными нитками. Однако некоторые загадки только и жаждут, чтобы их разгадали, в конце-то концов, сколько можно. О них кричат - разве только не самыми очевидными способами. Глазами. Или сверкающим сквозь ночь огоньком. Джейме удивляется, застав его в отведённых королю покоях на этот раз. С чего бы Винтерфеллу навевать на него злую тоску? Вряд ли он прежде хоть раз здесь бывал, и хоть каждая живая душа в Семи Королевствах, достаточно взрослая, чтобы помнить, знает, кто такая Лианна Старк, дело вроде бы и не в этом - совсем не в этом, иначе, может, Роберт спустился бы в крипту, помолился бы богам Севера в богороще. Наверное, выпил бы за упокой, за помин души? Нет, всё не так - пламя свечи то вздымается, то опадает, бьётся, как живое сердце, и у наблюдающего за ним короля, толстого, стареющего, почти угрюмого в этот миг, горько искривляются губы. Он едва замечает чужое присутствие - пьяный, как обычно, тяжело вздыхает и, взмахнув ладонью в приглашении, нетвёрдо просит, не оборачиваясь, только будто теснясь поближе к огню: - А может... знаешь... позови Неда? - потом отводит взгляд, смотрит на свои дряблые, тяжёлые, уставшие руки с грязью под ногтями, словно вновь замечая течение времени, и добавляет: - Да нет. Не надо. Надо. Больше всего на свете. Но на башне тоже горит огонёк - свеча в окне, если не факел на стене спальни, где лорд и леди-жена спят в обнимку, крепко, и за столько лет они уж непременно научились видеть общие сны. Всё давно прошло, всё утекло сквозь пальцы - человек, бывший некогда сильным, прекрасным, непобедимым и наверняка умевший любить, потихоньку превращается в свою собственную тень. Он отпивает из пыльной бутылки, презирая бокалы и кубки, как в юности, северное белое вместо предпочитаемых им обычно южных красных и, неизвестно о чём догадываясь, всё ещё не глядя в глаза, говорит: - В этой твердыне никто меня не потревожит. Винтерфелл никого не выпускает из своих каменных объятий, как бы сильно ты ни просил, - и тут же сам себе противоречит. - Это недобрая ночь. Пойди, побудь с сестрой, утешь её. Передай: мне жаль, что я не смогу прийти. И никогда не сможет, и не то чтобы Серсее было от этого хуже, но у белых рыцарей слова никто не просит - в общем-то, даже когда старший из них заседает в Королевском Совете. Нужно молчать и подчиняться приказам каждый раз, кроме, конечно, тех случаев, когда никто этого от тебя не ждёт. Джейме и не думал, что сможет освоить такую сложную науку, а с другой стороны, именно этим он с детства и занят - слушается, повинуется. Кому из них? Старик, королева и карлик, герои басни, родная кровь. Сестра, якобы нуждающаяся в утешении, давно спит и не ждёт его - от любых касаний уворачивается с несдержанной неприязнью, бормочет, сонная и тёплая вопреки медленно клонящемуся к концу лету, что особенно заметно, конечно, здесь, в самом сердце Севера: - Что это на тебя нашло? Роберт вот-вот подымется. - Он прислал меня выполнить супружеский долг вместо него, - тихо смеётся Джейме собственной несмешной шутке. Не сказать, чтобы он был проникнут жалостью, но определённо не может не думать о тех моментах, когда сам смотрит вслед Серсее с такой тоской, с какой взгляд короля раз за разом устремлялся к окутанной мраком башне. Верность по-разному проявляется - можно поспорить, лорд Старк никогда и не приходил на зов, но всегда оказывался там, где нужно. Не настолько они хороши, эти Талли. Джейме успел насмотреться за те долгие две недели в Риверане - и здесь, за несколько часов более сдержанного, но не менее щедрого, чем обычно бывает, пиршества. Леди Кейтилин, её сестра, имени которой уже не вспомнить, - из всего богатства у них рыжие волосы и тонкие черты. Ни одна из них, можно поклясться, не взяла бы в руки меч, не взялась бы править - или попросту не смогла бы, учитывая, что сейчас творится в долине Арренов. Слухи ходят разные - слушать их рыцарю незачем. Его дело - Королевская гавань, король и королева, коронованное знамя и место у трона. Которое мог бы занять и Эддард. Нед? Любое из мест, будто Роберт Баратеон смог бы отказать ему хоть в одном. Серсея - отказывает не другу, но брату, отцу своих детей; даже не морщится при этом, разве что с досады, отпихивает двумя руками, запрещая все детские забавы и взрослые грязные делишки. Довольно посмеивается, когда Джейме нежно целует её в беззащитную шею холодными губами, но всё-таки бормочет непослушным ртом слова запрета. Она всё дальше и дальше, всё реже и реже позволяет брать её - необузданно и чистосердечно, сознаваясь во всех своих порочных желаниях. А ведь, сказать по правде, она всё это затеяла - первой скинула детскую юбчонку она, и теперь неудивительно, что брат её, совращённый с пути истинного раньше, чем он мог бы что-то в этом понимать, чувствует себя настолько одураченным. Обманом оброненный с края кровати, он сдаётся. Уходя, поправляет плащ - передал послание от короля, придраться не к чему. Возвращаться он не просил - вряд ли этого хочет, сказать по правде. Некоторым от печали одиночество помогает больше всего другого - или, наоборот, от него боль становится острее и пронзает глубже, но кто-то и в этом умудряется найти утешение. Например, если ничего подобного не чувствовал уже много лет. Ведь приесться может и счастье - изобилие и вседозволенность, которые заменяли его неплохо, но никогда - полностью. Джейме до всего этого дела нет - с Робертом его связывает не больше, чем с любым другим королём: секреты и прочие ничего не значащие для одной из сторон - очевидно, которой именно, - глупости. Нет, пройдясь сумрачными коридорами, он выходит к неприметной спальне, отведённой для Тириона, иными словами, любимого из королевских шутов. Впрочем, говорят, королевский смех сам по себе - величайшая милость; может ли он оскорбить? Джейме никогда не спрашивал. Братец и не ответил бы. Дверь он не запирает - шлюх в Винтерфелле всё-таки не найти, они, говорят, обретаются в городке поблизости, чтобы не осквернять своим присутствием великую твердыню Севера. Ну и твёрдые у лорда Старка порядки - интересно, какой бы вышел из него король? Прямолинейный, честный и простодушный - впрочем, Баратеон, садясь на престол, был таким же. Два сапога пара - мальчишки, и никто из них при всех усилиях не освободил место на троне в прямейшем смысле этого слова. Оставить грязную работу ребёнку младше их самих - очень царственно, очень по-королевски, если брать в пример последнего из драконов. Тирион не спит - ему никогда не спится; но он - в кои-то веки - в спальне один, если не считать компании бутылки вина и книги. Вот уж кто своим традициям не изменяет - пьёт, невзирая на сорт и, казалось бы, неподобающую обстановку, и с такой увлечённой нежностью листает хрупкие страницы, с какой обычно касаются ресниц возлюбленной. Джейме знает, ведь он так делал; ветхие фолианты - вот чего ему никогда не понять, как и этой радости, освещающей уставшее лицо, когда брат, не поприветствовав, восклицает вполголоса, словно продолжая давно начатый диалог: - Неслыханная удача! Я считал эту рукопись утерянной. Могу поспорить, не я один... - бодрое восхищение мгновенно, точно по щелчку пальцев в середине долгого представления, когда зрители заскучали и надо сменить темп, угасает в неразборчивое, ворчливое бормотание. - Местный септон бестолков, а мейстер, как водится, слишком стар. Честное слово, я был бы счастлив, разреши мне Старк остаться у него на время и привести библиотеку в порядок - могу представить, сколько всего там ещё затерялось. Жаль, северные лорды хмурятся чаще, чем небо над их головами, и по-волчьи никому не доверяют. - Есть причины, - Джейме присаживается на край кровати, немного неловко, но не мешкая. Прошли времена, когда братья были хоть в чём-то близки или даже равны, прошли так давно, что уже и не вспомнить, были ли они на самом деле. Тирион навсегда останется непонятным, теперь перед ним остаётся лишь робеть - раз уж вызвать себя на дуэль он никому не позволит, отшутится, да так, что опозоренным выйдет несостоявшийся соперник; что поделать, при дворе дуэли словесные случаются чаще всех прочих и карлика в них не одолеть никому. Слишком хитёр, Бес. Никому не решить раз и навсегда, злиться, или восторгаться, или опасаться. Некоторые мыслят быстрее прочих, но и им никогда не понять угрозы, не подойдя поближе. Это гордость - иметь такого брата; Джейме никогда представить себе не мог, что ему доведётся испытать подобную гордость, прежде ему неведомую - в отличие от многих прочих, но теперь перестать ощущать её решительно невозможно. Тирион откладывает книгу, хотя вроде бы ясно, что разговор не клеится. - Как там Его Величество? - как будто в самом деле может быть интересно, как будто сам не знает, как быстро пересыхают погреба в замках, куда король изволит наведаться. И протягивает бутылку, не дожидаясь просьбы или, там, отказа. Конечно, яснее некуда - если уж Джейме решил в кои-то веки навестить своего родного уродца, ясно, что стража окончена и никого нигде никто не ждёт. Там, за дверью - только темнота, густая и склизкая, беспросветная навсегда - ну или до рассвета, а среднего качества красное на губах скорее горчит, чем кислит, и на том спасибо. Красное, как родовое знамя. Выбор или судьба? Ещё несколько глотков - когда редко пьёшь, быстро пьянеешь, не закружилась бы голова. - Он смотрит в окно, - отвечает Джейме, отставив бутылку, откинувшись на локтях, как мог бы на чужие ноги, будь они чуть длиннее. - Зажёг свечу и ждёт чего-то. С ним это часто бывает. - Забавно, - тихо хмыкает Тирион, но не смеётся. Он никогда не называет вещи своими именами - лишь пытается предугадать ожидания толпы. Может, дело ещё в том, что некоторые смешные всем прочим явления никогда не вызывают у него улыбки. Слишком уж хорошо он понимает природу смеха и то, какие глубокие раны могут быть им оставлены. - Болтливый слуга, которого я поймал у кухни и ещё угостил хозяйским вином, прежде чем он согласился показать мне дорогу к библиотеке, рассказал, что Эддард Старк тоже до странного часто бывает этим занят, особенно когда ветер дует с юга. И сегодня - как раз такая ночь... Слышишь? И впрямь - где-то этажами выше шепчет старая кровля, едва ли ещё помнящая слова, которые могли быть промолвлены закладывавшими её по легенде великанами на их гортанном, грубом, странно волнующем языке. На ветру колышется даже тяжёлый, плотный занавес, и Джейме ёжится, кутаясь в свой белый плащ, точно гусеница в куколку. Впрочем, ему не вылезти из него часами и днями позже полностью изменённым и не почувствовать холодный воздух на крыльях. Да и зачем бы? Такое может понравиться только мальчику, мечтавшему о драконах. Могло бы, будь он жив. - Не хочешь же ты мне сказать, что это не случайно и..? - Джейме не собирается заканчивать фразу - не хочет казаться глупее, чем уже есть. Со всеми этими странными мыслями и желанием подойти к окну, всмотреться в сумрак чужой спальни, чтобы, быть может, разглядеть хоть разок, как может смягчаться точно из камня выточенное лицо Севера, когда его нашаривают сквозь ночь жадные, пылкие, как в юности, глаза Юга. Тирион тоже молчит - скрещивает руки на груди, словно отказывается продолжать разговор, и нехотя выковыривает из себя пару слов: - Что могу сказать тебе я? Я, полоумный карлик? Я бы не утверждал, что разбираюсь в таких вещах. Ты мне ответь - ты бы зажигал для Серсеи свечу на другом конце Вестероса, да ещё если бы она об этом тебя никогда не просила? Ведь короли, как известно, не умеют просить - лишь приказывать. И королевы с ними заодно - хотя бы в этом, если не в постели, не в радости и не в горе. - Никогда не просила бы - это уж точно, - мысль эта тёплая и горькая, как вино. Джейме ждёт, катая слова на языке, пытаясь представить. Они никогда ещё не были далеко так надолго - годами; можно поспорить, что никогда и не будут. Может быть, это уже не любовь - или любовь, но не та, однако, чтобы там ни было, сталь не скуёт так крепко, как память и так и не пересохшая до донца нежность. Невозможно представить, каково это - не касаться. И чтобы единственным, что обжигает, было пламя свечи... - Я дал клятву, - спохватывается вовремя. Это очень вежливый, блеклый ответ. С ним не поспоришь. Тирион, конечно, не верит, однако возражать не настроен. - На некоторые вопросы может ответить только сердце, - кривит и без того сморщенное, точно в младенчестве, личико, признавая, что сказал пошлость; ненадолго приоткрывает створки раковины и дышит в ночь. Да, уж точно не сердце карлика, нелепое, маленькое, не знающее любви, - Джейме всё ещё готов думать об этом с неким злорадством, но потом он вспоминает причины и смеяться больше не хочется. И коснуться плеча - не дотянуться, оно где-то там, в складках одеяла, под неловким углом вжато в подушку, чтобы унять боль, преследующую от рождения, лижущую следы. Вот поменялись бы они телами на день - сложно сказать, посмотрев снаружи, но иногда, когда Серсея отворачивается и делает вид, что спит, внутри Джейме чувствует себя тем ещё карликом. А Тирион - был бы великолепен. - Пустишь под одеяло? У тебя в комнате холодно так, будто зима и вправду близко, - если и удивлён, то, конечно, не подаёт виду. После секундного колебания, заметного только намётанному глазу, откидывает тяжёлый край, и тогда уж начальник королевской стражи не медлит с тем, чтобы воспользоваться предложением - он обучен действовать быстро, без колебаний. Привычка, полезная даже в быту, - Тириону этого, вполне возможно, не хватает, раз он пропускает момент, когда его от души пинают холодными ногами, устраиваясь поудобнее. - Не обижайся, но я бы предпочёл другую компанию, - вечно кривится - не иначе как лимон съел, и Джейме позволяет себе чистосердечно ответить: - Я тоже, - прежде чем до конца ночи выкинуть Серсею из головы. Это не так-то легко, коль скоро она упирается руками и ногами, но просто необходимо. Поэтому-то проще не обращать внимания на мелочи - а теперь сложно не припомнить, как столько-то лет назад на пиру кто-то кому-то что-то сказал, а юный ещё, свеженький Цареубийца понял, что сейчас схватится за меч, и незамедлительно (разумеется, по строгому наказу отца - самому бы ему никогда не отступить без боя) вышел проветриться. И всё, что он тогда слышал, и что успел заметить, и что никогда потом не вспоминал, потому что сестра вышла за ним следом... Она тогда сказала, что им лучше не видеться - какое-то время. Джейме? Не смолчал, но в конце концов смирился. В самом деле, Роберт был красив, но сколько раз он посетил супружеское ложе за первый год, а? Можно вести подсчёт - можно, но никому не хочется. Наверное, жизнь всё-таки никому не обещает хороших концовок, да что в этом нового? Словно кто-то из них троих не знал, что песни лгут. Что разницы между ревущим медведем и кривляющимся карликом - разве что последнему деву приходится не брать силой, а умасливать ласковыми словечками и соблазнять богатым кошельком. Думая об этом, Джейме совсем теряется в простынях, скрывается под обширным, едва не бескрайним одеялом по уши: - Только не засни тут, - в голосе брата едва можно уловить эту нотку не нежности, наверное, нет, но глубокой, искренней заботы, от которой отказаться получилось лишь не вполне и не то чтобы осознанно. Есть же причина, по которой в Королевской Гавани посмеиваются над рыцарем, так пекущимся о чести семьи, отчего (отчего-то) готовым обнажить оружие против всякого, кто посмеет в открытую косо взглянуть на его сестру и на кривляку-карлика, над которым не смеётся только глухой, немой и слепой. Тайвин Ланнистер думает, что внушил покорность хоть одному сыну, и он прав. Даже он не обманывается насчёт правильности и праведности воспитания кручёными, пыльными ветрами Бобрового Утёса. Джейме целует - осторожно, словно боится разбить, вбирает по крупинкам, как никогда не нравилось Серсее, пробуя на вкус, испытывая на выдержку, дразня и спрашивая разрешения, придерживая за плечи, чтобы, не приведи боги, не подумал, что это просто случайность. Никто и никогда не напивается перед случайностями. Честное слово, проведя в белом плаще столько лет, давно и накрепко отвыкаешь от того, как кислит рот вино, но поцелуи никогда не приедаются. Это просто немного по-другому - сильно и в то же время всего на гран. Они все пахнут одинаково. И, удивительно, но нахмуренный лоб у Тириона ни капли не менее нежный на ощупь, чем лепестки роз да личико Серсеи. Он проверяет жар у брата, потом у себя, и они несколько мгновений дышат друг другу в губы вином, смутной паникой и чем-то, отдалённо напоминающим раскаяние, прежде чем, собрав себя в кулачок, как каждый раз до этого, братец с до зубовного скрежета хорошо отыгранным равнодушием отмечает: - Некоторые клятвы не стоят того. Возьми лошадь и сыщи себе девушку внизу, в Зимнем городке. Они хороши, - отмечает бесчувственно, не отстраняясь, но не подаваясь навстречу, собранный и деловой, как торговец на рынке, сколько бы урожая ни раздавила золотая стража, увлёкшись погоней за мелким воришкой, никогда в жизни не причинившим бы кормившим его лавочникам столько вреда. Джейме узнаёт страх, не глядя: для этого надо каждый день утром идти на битву с врагом, а ночью - на битву с возлюбленной (и) сестрой. Днём - с самим собой, и отцом, и городом, полным глаз, которые всё видели, которые не забыли и, может быть, не простили. Тирион никогда не был частью всего этого - он вёл свои сражения и, вполне вероятно, выигрывал многие. И вот они сошлись - пока ещё ненадолго; не стоит пугать его насовсем. Джейме чувствует это - ему было семь, он так боялся, что Серсея проболтается матери или отцу, что кто-нибудь узнает и никогда их больше не будут любить... Отчасти это опасение сбылось. На свет родился уродец, убивший прекрасную леди Джоанну, убивший в отце всё лучшее, что там ещё оставалось не сгнившего на корню; кто из Ланнистеров ни разу ничего не разрушил до основания своим появлением? Львиный рёв сотрясает крепостные стены и сметает угловые башни в мелеющий ров. Кто губит льва? Люди, если бы они только знали ещё о других преступлениях Цареубийцы - знали наверняка, а не просто смутно догадывались, перешёптывались, исходя на злость и зависть, заведомо соглашаясь с любой выдумкой, которая, честно говоря, вряд ли сможет осквернить сильнее истины, если она когда-нибудь откроется. Мужеложество никогда не было одним из его пороков - и это правда другое. Оправдать бы хоть чем угодно - жестокой игрой, глупой верой в старые сказки... Всё равно в глубине души Джейме знает: это всё - не его. Подобно зеркалу, он отражает того, кто идёт с ним бок о бок, кто сидит напротив и смотрит в глаза. Никто бы не поверил в то, что Тирион всегда был сильнее. Никто, включая их самих, их обоих. Эта мысль, проперчённая злостью, склоняет к ещё одному поцелую - право, те, кто отсылает прочь так серьёзно и строго, не должны перемежать выговоры столь жадными поощрениями. Впрочем, карлик и не Тайвин Ланнистер, чтобы смотреть пристально и неуютно. Он - много хуже: посмеивается недоверчиво, щёлкает по носу. И ему тоже кажется, что это скорее странная забава, нежданная и незаслуженная насмешка, чем нечто серьёзное вроде клятвы. В этом он, конечно, прав, что не мешает Джейме злиться и сопротивляться - напротив, скорее способствует. Они вьются по кровати клубком потревоженных змей в шутливой игре, которая ещё никогда не была настолько серьёзной, чтобы вдруг замереть посередине, боясь вздохнуть. Оба - совсем ещё мальчишки. Когда такое случалось дома, на Бобровом Утёсе, грустный маленький карлик спрашивал, чтобы не умолять, а юный рыцарь отвечал невпопад, не всерьёз и был крайне доволен собой. Вопросы в какой-то момент стали способом Тириона оставаться рядом как можно дольше. Он спрашивал у тех, кто нравился ему, мириады вещей, никогда не останавливаясь, пока его жертва (конечно, чаще всего брат или отец) не начинала сердиться. Мир, полноправной частью которого они являлись, кипел вокруг, и лишь для неуклюжего калеки время казалось навеки застывшим. И он боялся упустить момент - или вовсе не получить даже шанса. Не стоило. История повторяется, определённо злорадствуя; и чувствуя, как это всё нелепо, тушуясь под пристальным взглядом, Джейме всё-таки говорит ему: - У дракона три головы. Тирион испуган, зол и озадачен - в такие моменты он всегда отвечает предельно точно, приберегая витиеватые обороты для королевских забав, где они, конечно, тоже смотрятся неуместно, но в хорошем смысле - смехотворно, по крайней мере. Слова - его великое орудие; да-да, и грубые тоже, простые и неотёсанные, смелые и озлобленные. Такие, которые давно хотелось сказать. - Драконы все выродились и передохли. Джейме целует его ещё раз - от досады, чувствуя поражение. Незнакомый вкус - он жжёт губы и после, когда Тирион протирает свои тыльной стороной ладони и смотрит на брата совсем по-другому, оценивающе, словно на оказавшуюся вдруг ядовитой змею. Ясное дело, не верит в то, что после такого всё может остаться прежним. А всё-таки... - Никто из нас не жёг бы свечи, - и в этот раз Тирион пихает его с кровати пятками до синяков. Чему-то в этот вечер, стало быть, он всё-таки научился. Это могло бы казаться обидно и возмутительно - это так и есть, но досада может быть и приятной тоже. Джейме, в конце концов, нравится быть задетым понарошку, вполсилы - и он отвешивает братцу тумака. Это не должно быть ни плохим, ни хорошим, никто никому ничем не обязан, кроме как... Они должны быть - друг у друга и в принципе вечно. Не совсем понимая, что есть любовь и как найти границы между её разновидностями, но хотя бы пробуя разобраться. - Если отец таким образом пытается отвадить меня от шлюх, то я так скажу: мальчики обычно дороже, - Тирион смеётся, и Джейме не может не отплатить ему той же монетой хотя бы потому, что из разноцветных глаз так никогда и навсегда не уходит грусть. Они все друг друга стоят - только не Тайвина Ланнистера, никогда - достаточно хороши, однако младший из них самый ершистый и упрямый. Стойкий и решительный. Самый дикий и опасный. - Но согласись: я бы ни медяка тебе не стоил, - в кои-то веки удачно подковыривает его Джейме, однако ничего хорошего в ответ не получает - присаживаясь на край кровати и пристально следя за тем, как расслабленные руки ни капли не спешат застёгивать сапоги, Тирион авторитетно заявляет, словно всё ещё грызёт орехи и искоса наблюдает, как в кажущуюся с высоты такой маленькой гавань степенно входят скорлупки кораблей: - Конечно, главное - деньги остались бы в целости, - чуть тише добавляет, словно не зная, стоит ли: - Плата была бы другой. Джейме, пусть и без особого на то желания, участвовал в королевской охоте. Он имеет представление о том, как загоняют зверя - даже самого осторожного. Время пуститься по его следам с улюлюканьем, размахивая факелами, ещё не пришло. Останавливаясь на пороге, оглядываясь, всё-таки не желая уходить, Цареубийца пытается казаться рассудительнее, чем он есть на самом деле: - Я просто пробую думать своей головой. Тирион отмахивается: - Иди к Серсее. С ней тебе это не понадобится, - как будто не он прежде насмешничал над связью, некогда казавшейся Джейме единственной достойной поклонения святыней. Он и тогда уже был слишком горд, чтобы верить в богов, но всегда мог положиться на свои силы и на свою сестру. Сейчас же... Всё становится сложнее, когда вырастаешь и учишься здраво осмысливать свои действия если не до их свершения, то уж хотя бы после. Однако в этот вечер ничего непоправимого не случилось - кажется, прямо-таки наоборот. Может, к утру на обоих снизойдёт такой крепкий сон, какой им и не снился. Где-то что-то встало на место с хрустом, словно вправленный вывих. Хотя, конечно, эта лёгкость не иначе как вызвана вином. Джейме невольно опасается, что утром ему станет стыдно, будет болеть. - Я и твой брат тоже, - пытается скрыть это напускной бравадой, и вот уже, сам не заметив, ведёт игру, принимается мухлевать. Тирион в ответ на это только понимающе ухмыляется - иного он и не ждал. В один миг кажется, что всё идёт по плану, а потом ты без предупреждения чувствуешь, что заблудился, и потерял дорогу, и вообще-то уже за порогом одной ногой - и ответа не то чтобы ждёшь, думая о Серсее. Как обнимешь её, поцелуешь в губы, холодные, точно каменные... И тогда опять почувствуешь себя не на месте, уж точно не на своём. Сестре всегда нужен был только король - Джейме хватило нескольких минут на Железном Троне и долгих лет наблюдений за Робертом, чтобы оценить по достоинству это сидение и его опасности, выставленные напоказ как нарочно. Тирион - тот хотел всего лишь брата (в каком из смыслов - на это он пусть ответит сам), но выполнить это желание оказалось чуть ли не сложнее. В общем-то, и не удалось. Что ж, под белым плащом можно скрыть многое. Распихать по карманам тайные поражения. - Поздновато ты об этом вспомнил, - буднично, шутливо замечает карлик, спускаясь - не спрыгивая - на пол. Осторожно и без лишней спешки шагает по каменным плитам. - Я закрою за тобой дверь с этой стороны, - поясняет тоном паяца, который так злит отца и веселит придворных. Ни один важный разговор не обходится без этаких комментариев. Честное слово, будь они одного роста, Джейме бы уже ударил. Он и сейчас об этом думает - безнадёжно упускает момент, а после мысли заглушаются скрипом плохо смазанных петель. Мало что остаётся - банальный, не отягощённый содержанием вывод. Любовь губит льва тоже. Она ему в равной степени неведома и чужда. Джейме совсем уже выходит, но ловит дверь мыском тяжёлого сапога и вглядывается в лицо напротив в последний раз. Нет, Тирион, не ври мне, куда-то ты этого мальчишку всё же припрятал. Доброго, славного малого - он не был слаб, как многим казалось. Помнишь, он выменял у брата за поцелуй золочённую - к цветам дома - подзорную трубу, чтобы оглядывать окрестности в поисках маленьких пыльных смерчей? И калейдоскоп, и ту смешную деревянную лошадь... Приятно знать, что в чём-то Джейме всё же был щедр. Ланнистеры платят свои долги, учил их отец, а Тирион, конечно, слушал внимательней всех - неудивительно, что редкая по искренности просьба в чужом голосе не может не заставить его задуматься. Или всё-таки не насмешка? Но даже сладкий мёд стерегут пчёлы с острыми жалами. Говорят, одни несчастливцы, польстившиеся на сладость, умирают от единственного укола, а другим нипочём и двадцать; так вот, во всём, что касается любви, карлик не дорос - ему нужно беречься самому и позволять оберегать себя тем немногим людям, которые ещё остались у него под рукой. К ним, дело ясное, слишком легко привязаться. Джейме вполне отдаёт себе отчёт в том, как он хорош, поэтому не удивляется результату - против обыкновения короткому: - Мы обсудим это когда-нибудь после, в в Королевской Гавани, - вымученно шутит. - Там у меня будет вдосталь вина и возможность видеть, как дражайшая сестрица сгорает от злости, отдавая своих детей под венец одного за другим. Я бы не сказал, что это похоже на то, о чём она мечтает, - верно, ни на гран. Это даже не смешно, а совсем уж не в хорошем смысле жутко, но Джейме смеётся - когда Тирион взволнован, он невольно во всём доходит до самой сути, даже если пытается болтать ни о чём. Лишь так у него получается захлопнуть дверь перед самым носом у собеседника. До смешного жалкий обходной манёвр - можно взять комнатку в осаду, тем более, в распоряжении нападающего был бы целый замок, но продолжать настаивать себе дороже - проще удалиться; проиграв битву, в перспективе выиграть войну. Джейме нравится чувство, которое наполняет его от этих мыслей. Рядом с такими родственничками легко забыть, что ты и сам вовсе не глуп - можешь увести с собой на юг по Королевскому тракту не только, собственно, короля с супругой, детьми, свитой и Недом Старком, постоянно оглядывающимся назад, но и надежды на будущее. Предвкушение правильных поступков и выборов, в кои-то веки. * В их последнюю встречу слова излишни. Джейме целует его в обе щеки, прямо в шрамы, снова не решаясь - в губы, и упорно отказывается верить - чему бы то ни было. Он просто хочет запомнить цвет этих разных глаз и то, как может по ночам выть ветер, хлопая ставнями старой башни, где без присмотра и ухода, вечно в холоде, словно сорная трава, выросла маленькая погибель всего сущего, человечек, несущий разрушение и упадок, смерть всему, к чему прикасается. Джейме продолжает отрицать - хватает его за руку, но навсегда, увы, в жизни всегда бывает лишь понарошку. Это игра, которая нравилась обоим. Расставаясь, несмотря на не успевший кончиться спор, они кивают друг другу напоследок - и уходя к себе Джейме в кои-то веки полностью уверен в том, что он поступил по совести, сделал правильный выбор. Ему снятся пыльные смерчи, и грозные львы, и крепкие пожатия рук, что-то, от чего по пробуждении долго ещё не можешь прийти в себя и ходишь пришибленно, - грезится и витает под потолком то недолгое время, пока он спит спокойно и крепко, твёрдо зная всё то же: он выбрал верно. По крайней мере, на несколько часов, пока Тайвин Ланнистер жив ещё - или, во всяком случае, кажется таковым окружающим.