Как в тумане

      Улица погрузилась в густое марево — не видать ничего. Переулки окутаны свежим ледяным воздухом, прилипшей к стенам мокрой пылью и приставучей сонливостью. Утро понедельника выдалось мрачным: дома прятались в густом облаке, а люди выходили из-под мокрого занавеса неожиданно, словно появлялись из ниоткуда: вырастали из-под земли, пугали и вновь исчезали. Чьи-то ноги торопливо хлюпали по лужам, сурово стучали по плитке каблуки, а потом уносились вдаль, затихали, растворяясь в белом смоге.       Сегодня город выглядел мистическим и несколько трагичным, хотя обычно тут день за днём солнце поджаривает всё вокруг так, что некоторые листья начинают похрустывать, как от постоянной засухи, ладони покрываются загорелой, слегка золотистой корочкой, а щёки румянятся.       Антонио прятался за рукавами пиджака, точно за непреодолимой стеной, и частенько оглядывался на проходящих мимо призраков, в надежде не встретить никого из знакомых.       В целом, атмосфера ему нравилась. Мертвенная тишина и могильный ветер. В этом была некая прелесть и загадка — своеобразный шарм. Сальери не назвал бы это чем-то таким, что бы он хотел видеть в обыденности, но порой перемены освежают разум, и думать становится легче. Но несмотря на благоприятную обстановку, день начался слегка паршиво: холодильник был пуст, будильник не выполнил предначертанную миссию, да и настроение отсутствовало. Вот что-что, а работать хотелось меньше всего.       Внезапно пешая прогулка прервалась вместе с мыслями в тот момент, когда под собой он ощутил мокрый асфальт и прилепившийся к ладоням сырой песок. Сальери мысленно выругался.       — Ой, простите, пожалуйста. Я вас не заметил. — раздался чей-то задорный звонкий смешок, непохожий на извинение взрослого человека. В извинении взрослого человека не было бы слышно столько детской невинности с перемешкой горячего веселья. Не может быть столько бурлящей энергии в голосе с утра пораньше, тем более в понедельник. Вероятно, ребёнок. Но подняв взор в сторону виновника происшествия, Антонио подивился. Не ребёнок. Перед ним молодой человек приятной наружности, пусть и выглядел весьма экстравагантно. Буйство ярких красок тоже не мало удивляли. Сальери кратко глянул на протягиваемую руку и рядом вьющиеся розоватые пряди и поймал себя на мысли, что если его, укутанного в тёмный плащ, невыделяющегося яркими чертами и непримечательного внешне, не заметить легко, то такого человека — нельзя. Видно, крепко задумался, пока шёл.       — Вы не сильно ушиблись? — всё также приветливо улыбался незнакомец.       Антонио приподнялся. Без помощи руки. Огляделся по сторонам: кажется, все папки и листы на месте. Ни одна партитура не убежала.       — Нет. — сухо ответил Сальери. — Переживания излишни.       — Точно? Может, Вам помочь? — качаясь на пятках, переспросил тот. Неизвестный пристально осмотрел его с ног до головы прищуренными глазами, в которых лишь немного можно увидеть проблески голубой радужки. Он с ноткой игривости подёргал за рукава повешенной на шее кофтёнки, по-прежнему улыбаясь, Антонио так и не понял, как он не замёрз будучи в одной свободной футболке, когда ветер гнал морось по переулкам и забирался под самые тёплые шарфы и пальто. Погода была осенняя, явно не для лёгких вещиц. Молодой человек, подобно заводной кукле, повторил вопрос.       Сальери поморщился: до чего ж настырный. Всё же чудаковатость его отталкивала и внушала недоверие.       — Уверяю Вас, молодой человек, со мной всё в порядке. Вы можете идти. — обратился он к нему, словно к непутевому ученику. Какая-то сильная волна дежавю накрыла его, и мурашки пробежались по спине, заставив поёжиться. Вокруг немного утихло, казалось, и тучи остановились на мгновение, задаваясь немым вопросом, но в следующее мгновение всё ожило так же неожиданно, как и замолчало. Жутко.       Антонио обернулся на шелест спрятавшихся в тумане листьев. Заметный шёпот разобрать не удалось, хотя он был уверен, что что-то сказать ему пытались. А может, ветер заставляет так вздрагивать? Сальери потупился в землю. Он бы и не придал подобному значения, если б эдакое чувство не повторялось раз за разом.       — Оу… Вы какой-то очень хмурый. И недружелюбный. Будто что-то произошло. — незнакомец вновь подал голос. Он говорил обрывками, точно мысли зажигались в его яркой голове настолько мгновенно, что он не успевал озвучивать их вслух.       — Я задумчивый. — кратко поправил Сальери, — и да, я далеко не дружелюбный.       Антонио ещё больше нахмурился, и впервые его посетила мысль, что бежать от незнакомца, которого, вероятно, видит в первый и последний раз, не хочется. Даже если он не желает работать сегодня, даже если он уже опоздал, и торопиться уже нет смысла, вряд ли бы он стоял и непринуждённо отвечал на вопросы.       Странный день. Странный человек.       — Значит, нас свела судьба! Позвольте, как вас зовут? — воскликнул неизвестный так резко, что Сальери дёрнулся.       — Извините, не привык знакомиться на улицах, и мне уже пора. — буркнул в ответ Антонио, торопливо складывая и без того сложенные бумаги. Не успел он вымолвить и слова, как загадочный человек из тумана не сильно, но навязчиво потянул за рукав иссиня-черного пиджака. Подавшись, Сальери развернулся, уткнувшись взглядом в чужие глаза. Молодой человек внимательно всматривался, яро что-то ища. Душу? Подобная бдительность от постороннего напугала бы любого и заставила бы задуматься о том, что на самом деле представлял из себя этот прохожий. Сальери сдержал нервный смешок, стараясь, как можно меньше трястись и невыдавать страха.       Глаза на против полыхали голубым светом, были по-детски любопытные, большие, а в данный момент горели серьёзным весельем. Зрачки расширялись, сужались, подрагивали настолько безумно, вызывая смешанные чувства. Дрожь прошлась лёгкой судорогой по спине.       Сальери подумал, что прошло неприлично много времени неловкого молчания, но прервать было и неудобно, и боязно. Мало ли что придёт в голову этому сумасшедшему. Безумец чуть было ослабил хватку, но потом вновь ухватился, точно боялся упустить. Сальери не дышал, только слышал, как сердце заколотилось о рёбра.       — А… Мы… не знакомы? — только и выдавил сиплым голосом чудак.       — Не думаю. Я вижу Вас впервые, Господин. — моментально отозвался Антонио, даже удивился своей непринуждённости, но в следующее мгновение, когда глаза прохожего потемнели в ответ, но продолжали всё ещё упорно вглядываться, Сальери дёрнулся как ошпаренный, выхватив рукав из рук незнакомца. Нещадное дикое чувство вспыхнуло вновь, словно ударило по голове со всей силы молотком. Он сам и не понял, что именно ему показалось до боли знакомым. В висках неприятно застучало, а в ушах забили колокола.       — Извините… — он ещё раз глянул в большие потемневшие глаза. И на краю сознания зашептало что-то неизведанное, но точно что-то такое, что ему доводилось слышать. Нечленораздельные звуки усиливались, резали, царапали, вскрывая всю подноготную памяти. И Сальери уверен, что такую головную боль он не испытывал на протяжении всех последних одиноких недель. В носу и глазах защипало.       «Фи…га…ро…» — еле смог разобрать голоса, они становились отчетливее, звонче, Антонио становилось не по себе. На лбу вступил холодный пот, а давление скакнуло впервые за всё время, в глазах помутнело.       «Фи-фигаро! Фигаро! Эй, фигаро!» — всплывали нечёткие образы, радости, крики, и музыка… Убийственно прекрасная музыка. Знакомые ноты, мотивы, даже пульс повторял наслышанные ритмы. Антонио попытался вздохнуть, вышло гораздо легче, чем казалось, но только после громкого выдоха понял, насколько сильно его помотало… Воображение? Воспоминания? Да не важно.       — И…извините. — Сальери придержал рукой в миг отяжелевшую голову. Звуки постепенно возвращались: от еле слышного шелеста листьев до…       — С вами всё в порядке?! — громкий незнакомец очнулся, вновь схватив за плечо, но уже боясь, что Антонио упадет в обморок и рухнет на мокрую землю. Безумство в глазах сменилось искренним переживанием и страхом, и Сальери уже было усмехнулся такой метаморфозе, но снова стукнуло.       — Да… да-да. — Антонио ещё раз взглянул на прохожего. Голова загудела. Сальери, чуть скривившись, ахнул, мысли окатили ледяным потоком, и он, как сам не свой, не мог ничего сказать. «О, боги! Мне дали шанс. Редкий дар или же проклятие: помнить после перерождения. И стыдно мне, что не признал я егошний облик. Моцарт! Чёртов Моцарт! О, боги, мои боги! Если это не судьба, а лишь случайное совпадение, иль моя ночная фантазия, то… нет, не верую я в такие совпадения! Такого быть не может!» — взмолился в мыслях он.       — Прошу прощения… Я в последнее время плох. Весь на нервах. Не стоит переживаний. — наконец, нашёлся с ответом Сальери, устремив взгляд в сторону, в самую гущу тумана, из которого проскакивали чёрные силуэты. Ветер продолжал насвистывать не выходящий из головы мотив, гоняя под него маленькие волны прозрачных луж. Кажется, всё-таки светлеет небо, и мысли рассеиваются вместе с мокрым липким занавесом.       — Вы уверены, может, всё-таки…? — Сальери плавно развернулся, красноречиво взглянув, а незнакомый человек, не сопротивляясь, отпустил уже помятый рукав.       — Nein, danke. Bis bald, Herr Mozart. — мягко прервал Антонио, покидая встречного странника. И вторя здешним призракам, он также пытался раствориться в глухой утренней суете понедельника.       Сальери отходил медленно, словно всё ещё надеясь услышать последние слова, и он готов поспорить, что незнакомец стоял неподвижно, ошарашенно хлопал ресницами и что его взбудораженный разум захватил целый вихрь вопросов, среди которых притаилось тихое главное: «Я не ослышался?». И Сальери мысленно повторил на немецком свою реплику так чётко, как не повторил бы ни один артист на сцене.       — Herr Salieri?— Антонио прикрыл глаза: шелест снова поутих вместе с гамом прохожих, шарканьем чьих-то туфель и накрапывающим дождём. Он слегка повернул голову, лишь краем глаза заприметив силуэт человека, стоявший в той же лёгкой футболке, до странности розовеющими волосами и большими глазами, в которых продолжали играть искры и музыка.       Сальери невольно задумался: «А не воплотила ли судьба тот самый образ моцартовской души?». Глядя на такого Моцарта, Антонио согласился с тем, что лучшего образа, передающий всю его сущность, не напишет ни один художник, не вообразит ни один писатель, да и ни один композитор (даже сам Моцарт) не сочинит. С этими мыслями Антонио почувствовал, как ещё не растворившийся до конца туман поглощает его в себя, как слипшаяся от дождя мокрая чёлка лезет в глаза и как музыка, звучавшая в памяти, вновь трогает его.       И уходя вечером с работы, на вопрос коллег «как прошёл день?» он обязательно со всей уверенностью пошутит «Как в тумане».