Греши со мной

Я знаю, что во всём, конечно, виноват сам. Наверное. Хотя не думал я, что это может так закончиться. И для меня и для тебя. Во-первых, я тебя любил. Преданно и беззаветно! А больше — некого. Мама умерла давно. Отца я никогда не видел. А другую семью ты для меня не захотел. Во-вторых, ты и сам во мне души не чаял. Только зачем же так со мной было поступать? Ведь знал же ты, как мне было одиноко, и как мне нужна была твоя ласка. Обычная ласка брата к брату. А рядом со мной всегда был Тэхён. Твёрдый и суровый, не подпускающий к себе и не дающий расслабиться. И если бы жили мы не в полузаброшенном городе Тэгу, а в каком-нибудь большом городе, с кучей ровесников и соседей, то и растворилась бы моя болезненная тяга к тебе в общении с другими. Мы всегда спали отдельно, хотя до боли, до скрежета в зубах я мечтал заснуть в объятии твоих сильных тёплых рук, успокоенным и умиротворённым. Чтобы знать, что защищён и любим, и что это — навсегда. Но ты не подпускал меня к себе и только потом я понял, почему. Наверное, всё началось с того времени, когда я начал просыпаться по утрам с оттопыренными трусами. Сам я не обращал на это внимания — ну, раз что-то во мне происходит, значит так и надо! И только часто ловил на себе твой взгляд, упёртый в мою возбуждённость, и слышал судорожные сглатывания слюны. Я уж забеспокоился, не болен ли я, раз ты так на это реагируешь, но как-то заметил, что и у тебя всё также, а значит, всё у нас в порядке. Но с этого времени я лишился единственной ласки, которая ещё оставалась, и которой я дорожил — ты перестал бережно намыливать моё тело по средам в ванной. Прижаться к тебе! Как же мне это всегда было нужно! И чтобы голову — на плечо! И чтобы твоя рука — в моей шевелюре! И чтобы ладонь на полспины прижимала меня к тебе. И чтобы руками обвить твою шею и застыть, впитывая доброе тепло. Но ты твёрдо пресекал любые попытки в этом направлении: — Не маленький! Что за телячьи нежности? И я, побитый, отползал, не понимая, почему меня обделили. Чем же я виноват, что вырос? А потом была вечеринка и та ночь в спальне. Где пахло свежим бельём, а ещё алкоголем, зачем-то выпитым тобой в большом количестве. Ты спал, и в свете луны я разглядывал твоё лицо, совсем не суровое во сне, а такое родное и близкое. И я гладил тебя по лбу и щекам. Но ты не просыпался и не мешал мне фантазировать, что тебе это тоже приятно. Потом ты заворочался, заметался, стал что-то бессвязно шептать, хватать воздух руками. И вдруг отчётливо сказал: — Иди ко мне! Я не поверил, но ты сгрёб меня рукой и прижал к себе. Было больно и душно и мешала вздыбленность внизу твоего живота, которой ты сильно упёрся в меня. Но я молчал, боясь, что даже эта пьяная ласка может быстро закончиться. А ты вжимался всё сильнее, и прижал меня так, что стало трудно дышать. Потом завозился свободной рукой, освобождая от штанов себя и меня. И губы, твои шершавые губы сладко прошлись по лбу, щекам, шее, обдавая ненасытным жаром неутолённой любви. Живот ошпарило соприкосновение с длинным горячим стволом, который заскользил по телу, заметался, то застревая между моих ног, то оказываясь где-то на груди. А потом задеревенело твоё тело, задёргалось и вдруг обильно разрешилось пахучими липкими струями. Объятия ослабли, а потом и вовсе закончились. Глаза ты так и не открыл. Отвалился, расслабился, засопел. А я лежал, тупо соображая, что это было? И почему же на душе так тревожно и сладко? Нет, нет, я на тебя не обижался. Просто очень хотелось понять одно: почему тебе это было так нужно? Я вытерся покрывалом, натянул штаны, осторожно расположился на твоей груди и долго глядел в звёздное небо, как будто там пытался найти ответы на все свои вопросы. А утром, глядя на себя, полураздетого, и на лежавшего рядом меня, ты, Тэхён, растерянно спрашивал, что произошло ночью. И пряча глаза, я тихо сказал: — Ничего! Ты не поверил, я это понял сразу. Ты долго сверлил меня взглядом, затем сказал: — Извини! Это больше никогда не повторится! Забудь о том, что было! И ещё — когда я выпью, со мной вместе не ложись! — Мне было не больно! — бормотал я, нутром понимая, что не то говорю и что не в этом дело. С этого дня многое изменилось. Всё вроде было, как всегда, и всё же не так. Ты стал дёрганным, резким, вздрагивал от малейшего моего прикосновения. Ложился спать только после того, как разденусь и улягусь я. А в ту ночь, после ванны, я проснулся от того, что твоя кровать ходила ходуном. И сквозь шуршанье белья и скрип кровати, отчётливо разнеслось на полмира: —Гуки! Мой мальчик! Я тебе нужен! Так же, как и тогда, на вечеринке! Нужен сейчас, всегда, в любую секунду. Ты почему-то стыдишься этого и отталкиваешь меня. Я не понимаю, в чём смысл твоих действий и желаний, да и какая разница! Тебе это нужно, и только я могу это дать! А мне на всё наплевать — лишь бы быть с тобой, в твоих объятиях, в могучей ласке родного тела, обжигаться о твои губы и дарить, дарить тебе радость. Я знал, когда всё у нас изменится. Я ждал второго сборища. И готовился к нему по-своему. Всё было почти как в прошлый раз. И сборы, и танцы, и алкоголь, и пот в три ручья. Не было только расслабленности, когда растянулись мы к утру на кровати в полном изнеможении. Оба чего-то ждали, волновались и от того говорили невпопад и не о том. Посветлело. — Я, пожалуй, выпью ещё, а ты шлёпай спать в другую комнату! Тебе казалось, что ты сказал это твёрдо и властно. Слышал бы ты, как сипит и дрожит твой голос! Я послушно кивнул, и продолжил смотреть, как пустеет бутыль с виски. — Всё, топай! Тэхён откинулся на спину и отвернулся. Заставил его повернуться ко мне звук опустошаемой бутылки — я допивал её содержимое. — Идиот! — Он вырвал её у меня из рук и ошалело уставился! — Ты сдохнешь от такой дозы! Что с тобой? Совсем рехнулся? — ты был в ярости. — Ты же пьёшь! Я большой и хочу, как ты! — В голове у меня нарастал странный шум. — Да, в пятнадцать лет у тебя кишки от виски отсохнут! Тебя же не откачать будет! — Мы оба пили, и я сегодня останусь с тобой, хён! — Я сказал, пошёл вон! Тэхён влепил мне пощёчину, с такой силой, что в глазах потемнело. Первый раз за всю жизнь. Я свалился, как подкошенный. Всё расплылось, и я куда-то провалился. Очнулся от того, что его рука тормошила мой лоб, а глаза выискивали в моём лице признаки жизни. Он облегчённо вздохнул: — Слава богу, с тобой ничего не случилось! Как ты себя чувствуешь? — Немного тошнит. — Действительность медленно всплывала из замутненного сознания. Ватная тяжесть постепенно отпускала, отступала, и оставались только его огромные испуганные глаза. Я взял его руку в свою и прижал к губам. — Ты мне очень нужен, Тэхён! Не гони меня сегодня! И никогда не гони! Я — твой, ты же знаешь, хён! — Мой Чонгук-и! Только мой! Мой навсегда! Он хрипел. Его ладони обхватили моё лицо. Я увидел только приближающиеся дрожащие сухие губы и закрыл глаза. И его дыхание обожгло веки, а пальцы запутались в волосах. И я знал, по дрожи этого большого тела, что приближается то неведомое, что навсегда сроднит нас и уравняет. И что я буду принадлежать ему полностью и безраздельно. И ничего больше на свете мне не нужно! И была ночь. Наша ночь. С физической болью и радостью дарения! Со слезами и с желанием раствориться друг в друге. С благодарностью и счастьем, что мы друг у друга есть. Наша последняя ночь... Знать бы, чем для тебя был я! Знать бы, как любил ты меня, как долго и жадно ждал, когда я повзрослею и стану твоим, ответив радостью единения. Как жаждал ты этого момента, ненавидя себя за грязь помыслов, но отдавая отчёт, что пересилить себя не можешь, потому что только такое единение для тебя — высшее! И ещё ты знал, что не простишь себе этого никогда! Но я приду к тебе туда, откуда ты меня уже никогда не прогонишь, хён!