Айше

Джен
PG-13
Завершён
44
автор
Размер:
6 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
44 Нравится 30 Отзывы 8 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      — А замуж меня в тринадцать лет выдали, — говорит Айше у меня за спиной, и я едва успеваю подхватить выскользнувшую из мыльных пальцев тарелку. Наскоро ополаскиваю посуду и складываю её в пластиковую голубую сушилку на кухонной столешнице. Вытираю руки полотенцем и разворачиваюсь лицом к соседке.       Тётушка Айше сидит на табуретке и тяжело дышит. Лишний вес, астма и неудачная операция по замене коленных суставов не дают ей самой заниматься домашним хозяйством. Ей чуть больше семидесяти, она живёт со своим младшим разведённым сыном, которому под пятьдесят, и иногда просит помочь ей: развесить бельё после стирки, помыть пару кастрюль, сходить в пекарню за хлебом.       — Не могу, — говорит она, задыхаясь, когда звонит мне пятнадцать минут назад, — у меня опять приступ. Приди, помоги мне, пожалуйста. Кроме тебя и попросить больше некого, — заканчивает она, и я слышу, как среди хрипов в её голосе проступают слёзы.       Я уже вымыла пару тарелок и небольшую миску и теперь стою, сжимая в руках полотенце, и оторопело жду продолжения.       — Да, — начинает она, словно только и ждала моего внимания. — Папа умер, когда мне восемь было, старший брат заботился о нас всех, а потом выдал меня замуж. За друга своего. Брату его сестра приглянулась, вот они и поменялись. Только той шестнадцать было, а мне — тринадцать.       — Как — тринадцать? — шёпотом спрашиваю я.       — А? — переспрашивает Айше, и я вспоминаю, что слух у неё неважный.       — Тринадцать? — повторяю я громче свой вопрос. — А жениху сколько было?       — Двадцать пять, — отвечает, качая головой. — Я ж не поняла даже ничего. Меня с ним на трактор посадили, по улице прокатили и к нему отвезли. Я, говорю, домой пойду, а он — смеётся, мол, тут теперь твой дом. Плакала так поначалу, всё к мамке бегала, дом-то через дорогу.       Чувствую, что пока не готова принять эту информацию и не готова слушать дальше. Вешаю полотенце на крючок и, скомкано прощаясь, иду домой. Дома муж и две дочери. Одной двенадцать лет, другой — четырнадцать. Смотрю, как они дурачатся, обсуждая сюжет очередного аниме, хохочут заливисто, и не понимаю…       Не понимаю, как можно выдать девочку замуж в тринадцать лет. Даже если семья большая, а кормилец умер. Пытаюсь представить свою соседку девочкой, у которой наверняка были свои мечты, ожидания, и сердце разбивается на мелкие осколки от одной только её фразы «я ж не поняла даже ничего». Это не о современных подростках, осознанно вступающих в интимные отношения в двенадцать лет. У Айше никто не спрашивал, чего она хочет. Её просто поставили перед фактом, что теперь она на всю жизнь связана с плохо знакомым ей мужчиной на двенадцать лет её старше.       По телу прокатывается волна негодования, замешанная на непривычном чувстве омерзения. Пытаюсь представить этих мужчин — брата Айше и её мужа, и понимаю, что начинаю ненавидеть этих совершенно незнакомых мне людей.

***

      — Анна, — хрипит в трубку Айше. — Мехмет мне листьев виноградных принёс, приди, помоги мне долму накрутить.       Вздыхаю, предупреждаю своих, что иду к соседке, и, подвязав волосы косынкой, выхожу из дома.       Айше уже всё подготовила: на огромном круглом подносе разложены стопкой виноградные листья, в миске — начинка из риса, специй и мелкого винограда. Хозяйка достаёт для меня тапочки, усаживает на низкую табуретку и приступает к рассказу.       За полгода нашего знакомства я узнаю, что у неё четверо сыновей, один из которых, тот самый Мехмет, — учитель физкультуры в школе, в которую ходят мои девочки. Учитель потрясающий, надо сказать, он набрал несколько спортивных команд по баскетболу и волейболу, организовал площадку для игры в петанк и постоянно придумывает увлекательные спортивные игры на свежем воздухе.       Айше рассказывает о своей семье, и я на первой же минуте начинаю теряться в именах и названиях родственников — мне и в русском-то тяжело запомнить, кто такой деверь и кем приходится золовка, а в турецком, где дяди и тёти по материнской и отцовской линиям называются по-разному — и подавно. Концентрируюсь только на знакомых мне уже «муж», «свекровь», «сын»…       — Муж у меня непутёвый был, — говорит Айше, сворачивая начинённый рисом лист в трубочку. — В азартные игры играл, алкоголь пил, изменял мне, — перечисляет, беря из стопки следующий лист. — А я ж неграмотная была. Пока Мехмет в школу не пошёл, я и читать-то не умела. А потом вместе с ним села за букварь и научилась. Сама научилась, Анна, — говорит она горделиво.       Сдержанно улыбаюсь и киваю, а Айше продолжает:       — А от мужа я ничего за свою жизнь хорошего не видела. Он о нас и не заботился совсем. Всё на своих любовниц спускал. И на алкоголь. Приедет домой на такси, вывалится у подъезда на дорогу и лежит. Соседи видят — смеются, а мне стыдно так, — тянет она, и я нутром ощущаю её неловкость. — Сколько раз я его так на себе домой таскала, пьяного…       Смотрю на соседку, на её поджатые в многолетней обиде губы, на внушительный «спасательный круг» вокруг талии, и понимаю, насколько безрадостной была её жизнь. А она, словно услышав мои мысли, добивает меня:       — Я столько от него натерпелась, Анна, ты не представляешь. Всю жизнь ждала, когда он умрёт, чтобы пожить наконец для себя. В итоге он умер, и что? — задаёт она полный боли вопрос и поднимает на меня заплаканные глаза. — Мне семьдесят три года! Ни здоровья, ни молодости. И последние пять лет меня астма мучает так, что дышать не могу.       — А муж давно умер? — спрашиваю.       — Пять лет назад.       Простая математика. Астма — словно насмешка самой жизни над несчастной женщиной. Хотела пожить для себя, в итоге — начала задыхаться от болезни. Без неё Айше могла бы поехать пожить к сестре или племяннице, но последнее время ей более-менее легко дышится только в нашем районе с покрытыми густым лесом холмами.       Я смотрю на соседку и вспоминаю все другие услышанные мной за пятнадцать лет в Турции истории о «договорных» браках. Когда двум семьям выгодно переженить своих детей, часто состоящих в двоюродном или троюродном родстве. Когда родители находят невесту своему сыну или, что ещё удивительнее — когда сын сам подходит к маме и просит найти ему жену, потому что верит, что она лучше разбирается в людях и знает, какая девушка станет для него хорошей женой. И в итоге свадьбу играют практически незнакомые друг другу люди. Вспоминаю, как двоюродная сестра мужа, которую все считали чудачкой, с пылом рассказывала мне, что не хочет такого замужества, потому что в её окружении есть всего две семьи, в которых муж и жена… разговаривают. Да, элементарно разговаривают — делятся своими идеями и наблюдениями, обсуждают что-то, размышляют вместе.       Всего две семьи, одна из которых оказалась нашей.       И я пытаюсь вместить в себя ту ситуацию, в которой человек пятьдесят пять лет живёт с супругом, которого ненавидит настолько, что ждёт его смерти. Мне жаль эту тринадцатилетнюю девочку, прожившую чью-то чужую жизнь. При этом сумевшую сохранить в сердце веру и надеяться на то, что Господь милосерден.

***

      — Мехмет вчера семечек принёс, — говорит мне Айше, подавая прищепку. Сегодня она позвала меня помочь ей развесить бельё на балконе. — Так ты забери их, куда мне семечки грызть, зубов-то нет. Все муж выбил.       Поворачиваюсь к ней за очередной прищепкой и качаю головой. Мне страшно от того, что я словно начинаю привыкать к тем ужасам, о которых рассказывает мне эта женщина.       Про сына Мехмета соседка рассказывает чаще всего. Чувствуется, как её буквально распирает от материнской гордости.       — У меня-то семья была состоятельная, — пускается в воспоминания Айше. — Отец — госслужащий, зарабатывал хорошо. А замуж вышла — так нищенкой стала. Муж мне ни куруша не давал. У Мехмета ботинки были единственные, подошва уже отваливалась. Говорю мужу: «Дай денег, сыну ботинки купить нужно новые», а он не давал. Старший сын подклеит ему ботинки, подлатает, так они на следующий день рассыпаются снова. А учился всё равно лучше всех в классе, мне на родительском собрании даже хлопали другие родители и учителя — такой умный был. Всегда говорил, что вырастет — учителем станет. И стал же, такой молодец. Всегда помнил, как мы жили, и другим помогать хотел. Как в школу эту устроился, так купил несколько десятков обуви и детям раздал.       Замираю с мокрой юбкой в руках и припоминаю, как пару лет назад младшая дочь вернулась из школы с парой новеньких ботинок. На вопрос «откуда?» растерянно ответила: «В школе дали». Уверена была, что это — какая-то гуманитарная госпомощь, а оно вон что оказалось.

***

      — Ты же мне как дочка, — говорит Айше, пододвигая ко мне тарелку.       Она попросила испечь для неё кекс — у самой духовки нет, да и не умеет она. Смешиваю при ней ингредиенты, несу миску с тестом домой — формы для выпечки у неё тоже не оказалось. Через сорок минут возвращаюсь к ней с румяным ароматным кексом. Айше улыбается счастливо и тянет меня на балкон, где уже накрыла на стол и разлила чай по турецким стаканчикам в форме вытянутых тюльпанов с узкой талией.       Мы молча пьём чай и смотрим на зеленеющий по весне сад.       — Моя дочка, Мелек*, такие же кексы пекла, — говорит Айше, откусывая от кекса кусочек и тут же хвалит: — Вкусно очень. Здоровья твоим рукам.       — У тебя дочка есть? — спрашиваю. Про дочь Айше заговорила впервые.       — Была. Умерла от рака крови. Замуж вышла, а через три месяца заболела… Двадцать два года ей было.       Аппетит у меня внезапно пропадает. Смотрю на морщинистое лицо старушки и не могу представить, сколько ей пришлось пережить всего за свою жизнь.       — Красавица была, мужа своего так любила, — продолжает Айше, стирая с дряблых щёк слёзы. — А вот со свекровью ей не повезло, придиралась постоянно, жить не давала… Та, как узнала, что Мелек больна, так чуть не дни считала до её смерти, так была против неё.       Охаю, выражая сложную смесь из сочувствия одной матери и неодобрения — другой. Не могу понять, как люди могут быть такими… жестокими. Немилосердными. Нетерпимыми.       И при этом считать себя истинно верующими.

***

      — Я, знаешь, какая стройная была?! — говорит Айше, наблюдая, как я подметаю пол на её кухне. Она случайно задела бутылку от минералки со стола, та упала и разбилась. — А сейчас даже наклониться не могу, чтобы подмести, и живот мешает, и колени не гнутся. — Вздыхает.       Пожимаю плечами, придумывая, как подбодрить её, как следующей фразой она буквально убивает меня:       — Мне же матку вырезали. Двадцать четыре года мне было.       Застываю с веником в руках и поднимаю на неё взгляд, пытаясь мысленно провести математический подсчёт: замуж Айше вышла в тринадцать и до операции успела родить пятерых детей… Словно прочитав мои мысли, соседка продолжает:       — Забеременела я впервые в пятнадцать, родила — в шестнадцать. А я ж даже не понимала ничего. С мужем постель делила, а откуда дети берутся — не знала. Сестра пошутила, что из-под коленки вылазят, так я всю первую беременность под коленки заглядывала, ждала, когда оттуда ребёнок вылезет.       Айше смеётся горько, а я могу только криво улыбнуться… Всё кажется символичным в её болезни: видимо, бедной женщине было настолько тошно от постоянных приставаний мужа-алкоголика, от наступающих одна за другой беременностей, что её тело взбунтовалось, начиная плодить в матке раковые клетки. Вспоминаю, что по психосоматике матка — это орган, символизирующий будущую жизнь. Айше могла не осознавать того, что с ней происходит, не видеть истинную причину своей болезни, но её тело решило всё за неё.       — А потом муж сказал мне, — говорит Айше, — «Какая из тебя теперь жена?» Не может он, видите ли с такой ущербной жить. Хотел вторую жену взять, да кто ж за него, нищего, да с пятью детьми пойдёт. Так и остался со мной. Только изменял мне по-чёрному. Ох, Анна, сколько же я натерпелась от него, если бы ты знала!       Айше плачет, а я умираю рядом с ней.

***

      — Вот эти занавески сюда повесьте, — говорит Айше, — а те — на второе окно.       Священный месяц Рамадан подходит к концу, и соседка попросила меня помочь ей с предпраздничной уборкой: традиционно все турецкие хозяйки перед Байрамом начищают свои дома, готовясь к толпам гостей. Из-за локдауна в этом году миграции родственников минимизированы, но традиции никто нарушает: уборка, значит, — уборка.       Я беру с собой девочек — втроём управимся быстрее. Айше сидит на стуле в той комнате, где жил её младший сын, и грустно обводит взглядом пустые стены — перед самыми праздниками сын внезапно съехал в другую квартиру, и соседка осталась совсем одна.       Я раздаю короткие команды дочерям — одна моет окна, вторая — протирает от пыли мебель, а сама достаю пылесос. Через пятнадцать минут пространство сверкает чистотой и пестрит новыми занавесками, а мы переходим в следующую комнату.       Айше утирает глаза платочком и, поминутно воздавая молитвы Всевышнему, рассуждает о том, какие русские хорошие. Я уже знаю, что жена её старшего сына — тоже русская, и живут они в России. О незнакомой мне Ольге я слышала только самое хорошее: и добрая, и работящая, и к старшим с почтением.       — Вот бы они рядом жили, — вздыхает Айше. — Самая хорошая из всех невесток, остальные и не позвонят никогда сами… А теперь я совсем одна. — Всхлипывает.       — Эй, — говорю, подбадривая, — ну, мы же тут. Одну тебя уж точно не оставим.       Айше улыбается и произносит очередную молитву, желая мне и девочкам милости Божией. Напоследок суёт мне в руки деньги, я отказываюсь, но она настаивает:       — Дочерям на Байрам обновки купишь.        Приходится взять, обновки на Байрам — святое.

***

      Айше смотрит на мою длинную цыганистую юбку и спрашивает кокетливо:       — А мне такая пойдёт? — и хохочет.       Смотрю на неё и сама начинаю улыбаться — настроение у тётушки последние дни лёгкое, в праздники без внимания она не осталась.       — Ох, — шучу, — конечно, пойдет! Все женихи на районе твои будут!       Она смеётся пуще прежнего, машет на меня рукой, мол, ерунды не говори, но всё же спрашивает:       — Сошьёшь мне такую?       Легко соглашаюсь и киваю, а сама думаю: ну, конечно, сошью, и юбку, и платье, и кекс ещё раз испеку, лишь бы видеть на лице старушки эту беззаботную улыбку.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.