Это вода Меривы, у которой вошли в распрю сыны Израилевы с Господом, и Он явил им святость Свою. Ветхий Завет
Песок под ногами сухой и серый — в лучах заходящего солнца он скрипит так, будто впитывает красные лучи и пропитывается ими, как кровью. От солнца остается лишь самая кромка, и Он щурится, ухмыляется, скалит зубы, из которых выделяются, почти режут кожу губ два резца. Он старается не думать о том, что Он первый среди многих. Что Он уникален лишь сейчас, пока Его Королева не нашла новых — подходящих, сильных, полных крови и святости. Он знает, что трансформация более священна, чем вся их прошлая жизнь. И уж тем более — чем жизни любых других людей на этой планете. Он не помнит, знал ли Он это раньше. Что их мир — лишь планета среди множества. Что они — не единственные существа во Вселенной. Он почти не помнит прошлого себя, и малая часть внутри него сожалеет об этом, когда Он ждет захода солнца и ступает на остывающую землю под своими ногами. Он следует за своей Королевой, Он не смеет отступить от Ее слова. Сегодняшняя ночь священна: так сказал Он народу Своему. *** Джим оглядывается на заходящее солнце и крестится, сжимая в ладони крест. — Пол, как там баррикады? Пол лишь сплевывает и презрительно щурится, как будто он сказал полную чушь. — Как баррикады помогут от вампиров, а, Джимми? Мы можем возвести хоть стены, как в городе, и толку? Что изменится? Джим теряется. Он привык думать, что баррикады помогают. Если не высовываться, если закрыть двери на засовы, если не издавать ни звука и не дышать, пока они проносятся мимо или пытаются пронюхать присутствие людей. Только они умнеют с каждым днем. С каждой ночью. В их главе — один из бывших людей. Этот слух расходится быстро, как будто это не просто слух, а настоящая, ничем не разбавленная правда. Говорят, что в городе на другом конце долины они уже приносили свои послания, и если горожане не слушались — вырезали его полностью, оставляя лишь младенцев, многие из которых умирали спустя несколько дней, потому что помощь не спешила к ним: люди слишком боялись тварей, слишком не хотели подставляться под удар. Пастыри тоже давно не стремятся, отсиживаясь в центре. Этот мир становится слишком опасен, чтобы в нем можно было спокойно жить, надеясь лишь на старые способы защиты. — Не будь таким, Пол, — неуверенно произносит Джим. — Мы выживем. Серьезно, брат. Пол старше него. Пол помнит, как были убиты вампирами его родители. Он был слишком мал и, если верить самому Полу, спал у него на руках, пока они прятались в подвале дома. Вампиры не могли их не заметить: Пол со страху громыхнул чем-то в подвале, он до сих пор не мог вспомнить, чем именно, но не заметить этот звук — вампиры не могли. Просто они решили их не трогать. Или их что-то отвлекло. Или... Или они пришли за ними сейчас. — Выживем, — хмыкает Пол так, будто уже готов выйти на центр площади. Это послание: старые младенцы принадлежат Мне, ибо Я сберег их, — оно крутится в головах всего города. — Еще как выживем. Он проверяет оружие. Возможно, это ему поможет. Джим не уверен. Джим не уверен с того момента, как послание обнаружилось на каждой двери городка. Кто мог повесить их? Кто, кроме самих вампиров, стремительных темных теней, смертоносных и пугающих? И как можно было после этого сомкнуть глаза, зная, что вампиры могут незаметно оказаться рядом, в любой момент, и в любой же момент забрать твою жизнь. Дверь заперта, они сами — сидят в подвале. В другом, но как будто все том же — темном, весь свет в доме потушен. В этом доме никто не живет. Здесь никто никогда не жил. Они убрали все следы своего недавнего тут пребывания. Никакой еды, свечей, ламп. Ничего, что могло бы их выдать как хозяев. Кроме запаха. Но с этим они ничего не могут сделать, разве что притупить запах животными. Шкурами. Джим думает, что все это бесполезно, но намерен сражаться до конца. Пастыри им не помогут — в этом он уверен. Он смотрит на мрачного Пола, готового сражаться до конца. У того белые губы, сжатые в одну тонкую линию, и взгляд кажется настолько упрямым, что Джим может только завидовать: в нем ни капли трусости. Страха — да, но кто не боится вампиров? В нем нет трусости, и Джима это в брате восхищает. — Если что, я отвлеку их на себя, — говорит Пол, поглядывая на часы. Закат. Последние лучи солнца скользят из щели в деревянном окне по дощатому полу дома, проникая в подвал. Сердце Джима выскакивает из груди, как будто это решено — вампиры придут за ними. «Старые младенцы принадлежат Мне, ибо Я сберег их». Что это могло еще значить? Но ведь Пол не был тогда младенцем. И это было чертову прорву лет назад — Джиму уже добрых пятнадцать лет. Кто вспомнит тот случай сейчас? Это и произошло-то за тысячи миль отсюда. Это не про них. Это не может быть про них. Весь город не может быть в опасности только из-за них. Их родители уже погибли — и Джима мутит от одной мысли, что весь город может быть вырезан просто потому, что они не сдались. Луч солнца кажется ему мерой справедливости. Он скользит по полу и касается его грязного коричневого ботинка. Джим сглатывает, привлекая внимание Пола. Тот собран и ждет нападения. Хотел бы он быть таким же спокойным, но сердце заходится в рваном ритме. Секунды до полного заката длятся непозволительно долго. Луч проходится по всему ботинку, уменьшаясь, и Джиму хочется убрать ногу, лишь бы луч перестал это делать, перестал отсчитывать мгновения до его казни, но он боится пошевелиться. Он чувствует, что руки перестают его слушаться. Рано, думает Джим. Он не может подвести брата. Он должен помочь им выжить. Пол не может всегда принимать удар на себя. Луч становится совсем коротким. И затем — исчезает. Темнота подобна смерти. Смерть подобна темноте. Секунды длятся, исчезая одна за другой в круговороте страха. И ничего не происходит. А потом рой черноты обрушивается на город. Это сродни смерчу, Джим чувствует давление, напряжение еще на подходе, как будто весь воздух опустился прямиком на него, задавил, попытался пробраться под кожу в самое нутро. Он слышит тишину, а потом — первые крики. Они пришли. Скоро от города ничего не останется, и от них ничего не останется — потому что дважды так повезти не может. Они с Полом не выберутся из этой передряги. Они умрут здесь. Сегодня. Совсем скоро. Мысль шумит в ушах вместе с нечеловеческими звериными криками вампиров и воплями, взвизгами, глухим стоном людей. Сбоку раздается скрип: это скрипят зубы Пола. Он часто моргает — глаза от волнения сохнут. У Джима давным-давно пересохло в горле, как будто там образовалась та же пустыня, что окружает их город. Возможно, именно так и образовался их мир: от страха. Во время каких-то ужасных событий. Люди умирают в метрах от них, крики приближаются. Джим крепче сжимает свое ружье. Он уже знает, что промахнется. Потому что руки даже не дрожат — он просто их не чувствует. Он не может соотнести то, что судорожно сжимает его единственное оружие — и собственные руки. Пол смотрит на него серьезно, и Джим кивает. Он сможет. Он может этого не чувствовать, но он справится. Он должен. В дом кто-то врывается. Вдребезги разбивается шкаф с посудой, Джима сотрясает всем телом от грохота. Следующим летит стол. Больше в доме биться нечему, и он жмурится, слыша, как вампиры рыщут над ним, вынюхивая, выглядывая, отыскивая их следы. Сбить запах не удалось. Они здесь. Они идут за ними. Ружье в руках Пола почти гнется от той силы, с которой тот его держит. Они переговариваются на каком-то неизвестном ему языке — Джим слышит. Он хотел бы не слышать, но он слышит. Они шагают прямо у него над головой. Вынюхивают дверь в подвал. Джим закрывает глаза и беззвучно шепчет молитву, которая срывается с его губ как заученный текст, не имеющий никакого смысла. Ему кажется, что так ему станет менее страшно, но это ложь. Никакие слова не могут защитить от вампиров. Никакие слова не могут защитить от боли, страданий, смерти. Никакие Пастыри не могут этого сделать. Стук каблуков резонирует с шорохами ног вампиров. Стук каблуков заставляет прислушаться. Нутро Джима сжимается, зная, что будет дальше. ***И сделался великий вопль в земле Египетской, ибо не было дома, где не было бы мертвеца. Ветхий Завет
В этом есть что-то забавное, почти что спортивно-азартное — Ему нравится. Он знает, что Королева не одобряет Его поведение: в нем слишком много от человеческого, однако Он не может идти против Себя. Старшина города гордо стоит посреди площади в окружении смельчаков, которые будут убиты первыми. Он ухмыляется левой стороной рта. Вампиры, Его верные слуги, рыщут по двум сторонам от Него, немного поодаль. Они почтительны. Они знают, что Королева выделяет Его. — Мы никогда не предадим своих! Я — не предам своих горожан! — гордо выступает вперед старейшина, и его голос почти не дрожит, и Он почти верит. Оскал становится ярче. — Ты даже понятия не имеешь, о ком идет речь, — плавно тянет Он. Старейшина бледнеет. Он видит из-под черной ткани своей шляпы, как несколько мужчин пытаются побороть порывы плоти. Он ухмыляется шире, делая едва заметное, красочное, плавное движение ладонью, из-за чего вампиры рвутся вперед. Мужчин рвет от ужаса. Запах Ему не нравится, но Он все равно ухмыляется: это Его победа. Это Его торжество. Эти люди — ничто. Жалкие куски плоти, которые пойдут в расход быстрее остальных. Их жены сидят по домам. Их дети сидят с их женами. Их матери трясутся под уровнем земли. В этом есть нечто забавное, но уже почти тривиальное — который это город? Который по счету тех, что они вырезали в поисках Избранных? Рука Его вздымается кверху, и он щелкает пальцами: можно. Твари срываются с мест, заполняя пространство на площади как саранча, черная, многоногая, многорукая, многоголовая. Выстрелы единичны — никто не успевает среагировать. Или же все давно выучили, что это бесполезно. Ему не нравится отсутствие борьбы. Слишком скучно. Слишком обычно. Старейшину Он хочет взять на Себя, но одна из тупых тварей успевает раньше — и голова старейшины отлетает от туловища, оголяя красноватые волокна плоти, окропляя Его кровью, брызнувшей из тела. Он облизывается. Кровь старика не вкусна, от нее нет никакого проку кроме привкуса власти. Но и его достаточно. Туша валится к Его ногам, перед взглядом на мгновение оказывается желтовато-белый кружок на месте разреза: здесь голова крепилась к телу. Он знает тела людей. Он знает, как те слабы. Еще он знает, как слабы их души. Когда-то его душа была такой же. *** Пол тоже шепчет молитву — и вот в этом Джим уже видит что-то успокаивающее. Он не знает, почему так реагирует на Пола. Возможно, потому что тот заменил ему родителей. — Да святится имя Твое, — шепчут мертвенно бледные губы Пола. — Да приидет Царствие Твое, — шепчут губы Джима продолжение. — Да будет воля Твоя и на земле, как на небе, — продолжает плавный, громкий голос ровно над их головами. Джим не сразу понимает, что голос идет не из его головы. Он хотел бы надеяться, что это Пастырь. Один из тех, кто спасает мирские души. Один из тех, кто спасет их с Полом. Но, закрыв глаза, он видит оскал, блестящий в темноте. Клыки поблескивают будто бы по воле владельца, и складка у рта, которая образуется от ухмылки, кажется почти издевательской, как и ямочка на щеке. Они не имеют права появляться на лицах дьявольских созданий. Они не имеют права появляться у существ, которые отнимают жизни людей. Джим запоздало пугается своего воображения. Он не знает, откуда к нему пришли такие подробности. Он уверен, что это тоже дьявольское влияние. Пол больше не молится. Он стоит, замерев, ожидая сигнала к выстрелу. — Хлеб наш насущный дай нам на сей день, — тянет, почти поет завораживающий голос, и Джиму кажется, что он взывает к его душе. Вампиры затихают: они слушают голос. Джим представляет, как дьявол во плоти вздымает руки к небу, постепенно их поднимая, закинув голову, ухмыляясь, а вампиры смотрят на него, завораженные так же, как и он. Эта молитва посвящена больше не Богу — не тому Богу, которого знает всю жизнь Джим. Эта молитва — отродье дьявола, как и вампиры. Она для них. Она о них. И хлеб — они с Полом. — И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, — кажется, что голос, полный, сильный, задевает что-то внутри Джима. Ему кажется, что он готов подняться к дьяволу просто для того, чтобы увидеть его, увидеть его лицо, посмотреть, как тот богохульствует, не произнося ни одного запретного для любого мирянина слова. Говорят, этот дьявол был когда-то пастырем. Падший ангел. Руки ангела поворачиваются как в танце: от ладоней вверх, ладонями вниз. Теперь это руки кукловода — и вампиры приседают, опускают ниже свои головы. Джиму кажется, что даже крики вдалеке становятся тише. — И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, — заканчивает дьявол, в то время как ухмылка его выходит за края его лица, расширяется, поглощает душу Джима. — Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Дверь подвала раскрывается с силой, с которой может ударить только Пол. Только Пол, который разъярен до предела. Он стреляет почти сразу же, как дверцы разлетаются в разные стороны. В груди, в самом центре груди дьявола появляется пятно красной крови. Она не брызжет, она просто появляется на одежде дьявола, пока тот удивленно опускает взгляд вниз. Пол продолжает стрелять, будто желая выпустить всю обойму, и рана становится видна, ширится, ее края распускаются, словно красный цветок, ткань одежд смешивается с волокнами плоти, становясь единым целом. Тело кажется липким, кровь неприятно течет вниз, из-за чего ткань брюк прилипает к ногам. Джим удивленно смотрит на ноги: кровь появляется на грязных коричневых ботинках, смешивая в лунном свете цвета и получая один темно-серый густой оттенок. Он не понимает, почему так холодно. Ему не больно, он восхищен братом, его смелостью. Он думает, что ни за что не смог бы выстрелить в дьявола, когда тот так сладко поет. — Аминь, — горько произносит Пол, опуская ружье. Он готов к смерти, потому что только что выпустил всю обойму в собственного брата, который управлял тварями молитвой, как когда-то младенцем смог заставить их исчезнуть одним лишь криком. ***И воспылал гнев Божий за то, что он пошел, и стал Ангел Господень на дороге, чтобы воспрепятствовать ему. Ветхий Завет
Он всегда знал, что Избранные появятся. С первой секунды, как Королева сделала Его первым среди равных, страх поселился в глубине Его души, растворяясь в могуществе, заставляя Его выжить, выдержать агонию перерождения, когда плоть и кровь менялись, разрывались, перестраивались, пока — как приходило ему знание — трансформировалась его ДНК. Он не хотел, но вкусил с древа познания. Его Королева, Его Ева — она была матерью их всех, она была и Евой, и Лолитой, и Он — был ее первым удачным ребенком. Когда-то Она снисходила на мир в другой форме, но Ее дети не были так совершенны, как стали сейчас. Это была новая книга Священного писания, которая снисходила с Небес на их мир прямо сейчас, и Он был первым пророком, который был готов записать новую историю кровью убитых несовершенных, их плотью, их разорванными костями, перетертыми лично в порошок. Он был готов вырывать сердца, купаясь в крови слабых, чувствовать вибрации последних биений, ощущая силу последних вздохов, слыша последние выдохи. Он был летописцем Нового мира, совершенного мира, готового к злу и преградам, встающим пред ним. Он всегда знал, что технологии их мира несовершенны. Что главы мира скрывают — откуда они берут эти скоростные мотоциклы, когда большая часть людей путешествует на медленных паровых поездах. Откуда взялся главный город, когда большинство — живут в лачугах. Почему они перебирают четки, глядя в экраны, транслирующие библейские монологи день за днем. Он знал, что всему есть объяснение. Он искал его, не ожидая найти. Он хотел знать правду. Королева нашла Его сама и обвилась вокруг Него, как змий, проникла в Него, заставила Его прочувствовать боль их изголодавшегося, старого, радиоактивного мира. Мир страдал, и Он страдал вместе с ним, меняясь, становясь лучше, понимая все лучше, что происходит. Познание, учили его в городе, больно. Познание того не стоит. Нам не за чем знать планы Создателя. Он соглашался с ними на словах, надеясь найти Познание в старых книгах, в учениях стариков. Они знали гораздо больше, но они молчали. И тогда Ему пришлось искать собственные ответы. Познание действительно означало боль. Но познание того стоило. *** В голове Джимми мутится, он не знает, что думать. Почему Пол сделал это? Его легкие горят, его нутро горит, он трогает свою грудную клетку и пальцы свободно попадают внутрь, он ощущает, как мягко погружаются пальцы в его собственную плоть, как горячо у него внутри, как пульсирует кровь, выплескивающаяся с каждым биением сердца наружу. Он смотрит на окрававленную ладонь, в голове стоит тонкий, звонкий шум, как будто голоса всех жертв — этого города, всех городов, прошлого и будущего — слились воедино, в единый тонкий звук, проходящий через его голову. Пол смотрит потеряно, и Джим ему ободряюще улыбается. Он не понимает, что произошло, почему Пол смотрит на него так, и боится лишь того, что звук выстрелов услышали наверху. Вампиры молчат, вампиры не издают ни звука, не двигаются, замерли, как звери, почуявшие запах крови и добычи, или же как паства, которая только что лишилась своего пастыря и пытается осознать потерю. Джим снова слышит звук каблуков, и дверь в подвал все-таки открывается. Он не понимает: она же была открыта? Спускаются ноги, а затем к ним показывается и сам дьявол во плоти. Он такой же, как Джим его себе представлял: ухмылка лишь немногим меньше, чем он ее видел в своей фантазии. Клыки дьявола привлекают его внимание, но он не может на них сфокусироваться: зрение отчего-то мутится. Пальцам холодно, и он снова опускает ладонь в горячую плоть собственного тела, погружает пальцы в себя, не понимая, отчего взгляд Пола меняется. Во взгляде читается ужас, и Джим не понимает, что делает не так. Ему просто холодно. И страшно. И он хочет понять, что произошло, но события отказываются сложиться в единую цепь. — Аминь, — произносит дьявол тем самым голосом, которым читал молитву. Пол целится в него, но тут же бросает это занятие: его ружье разряжено. Джим помнит, что его — полное, но не может отцепить от него пальцы. Дьявол завораживает его, дьявол кажется ему не дьяволом, а тем, кем был изначально — падшим, но все же ангелом. Театральным, красивым жестом он проводит ладонью снизу вверх, показывая на него, и Джим невольно поднимает выше подбородок. — Как твое имя, дитя? — задает он вопрос, и не ответить кажется кощунством. — Джим. Он хочет сказать что-то еще, но ему мешает внутренние ощущение — сейчас все слова будут лишними. — Что ты хочешь от этой жизни? У дьявола голос проповедника, голос святого, и Джим помнит, что Пол просил его с детства — не доверять таким людям. Но разве можно назвать это существо, сошедшее к ним, — человеком? С ним не действуют человеческие правила. Он живет по своим законам. Внешний мир исчезает, растворяется, вместе с тем, как Джим перестает чувствовать собственное тело. Он не знает, что ответить, но чувствует, что ответ прост. Ноги перестают его слушаться, и он опирается о ружье, понимая краем сознания, что иначе не выстоит. Кровь стекает по его пальцам, и она теплая, липкая, обволакивающая так же, как и голос ангела. Кровь течет из него прочь, вытекает, как будто никогда не принадлежала этому телу. Она принадлежит этому миру, понимает Джим, и понимание это так же четко, как облик ангела перед ним. Что он хочет от этой жизни? — Жить, — отвечает он, больше не колеблясь. Он не понимает, что умирает, но знает это тем чувством, которое помогает вампирам находить своих жертв по пульсации крови на расстоянии пары миль. Ангел улыбается, скалится своим оскалом, и Джим скалится в ответ, сжимая пальцы в кулак, и ткань, раздробленная ружьем брата, рвется, позволяя ему это сделать. ***И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. Ветхий Завет
Музыка льется в уши Его, словно весь мир является Ему концертом. Он любит такие ночи: музыка умирающего мира перекрывалась музыкой умирающих людей, которые когда-то сделали подобное с ним. Это была Его кара. Это было Его возмездие. Люди страдают, люди гибнут, люди исчезают с лица исстрадавшейся земли. Потому что все идет не по Плану, который Он предрек для этого мира. Пусть когда-то этот План был не Его, пусть его создал не Он, но теперь Он знает этот План — и это Его План в том числе. И Джим — Он не помнит, каким было его имя в прошлом, — Джим отлично подходит для Его планов. И для планов Его Королевы. Он кривит душой, Он знает об этом: Он не хочет отдавать Джима целиком Королеве, Он хочет оставить себе кусочек, лишь бы Джим не принадлежал Королеве безраздельно. Это первый Избранный, который оказался достаточно силен, чтобы до сих пор стоять на ногах. Это первый Избранный, который оказался достаточно хитер, чтобы скрыть свои способности, чтобы выжить. Это первый Избранный, который достаточно слаб, чтобы следовать за другим, а не возглавлять шествие. Это первый Избранный, который нравится Ему. Он приближается к нему, касаясь раны на груди. Вынимает пальцы Джима из раны, ощущая, как те крючатся, оказываясь на холоде, и сам касается ее краев, забираясь глубже. Джим беспомощно хватает воздух, а его брат — обычный человек — молча наблюдает за действом. Он не знает, зачем это делает. Королева учила Его, что Он узнает, что делать, когда увидит Избранного. И Он впервые знает, и знание ведет его, хоть он и не мог бы объяснить это, даже себе. Он доламывает пальцами ребра, оставшиеся на его пути, и Джима сотрясает волна жгучей боли. Он знает, как это больно. Он знает, как больно Познание. Познание, которое должно коснуться не разума, но сердца. Пальцы нащупывают слабо бьющийся комок мускулов и сжимают, начиная массировать. Сердце, почти остановившееся, плотно сидит в Его ладони, бьется благодаря Его усилиям, и Он знает, что теперь это сердце принадлежит Ему целиком и полностью. Он хотел перехитрить Королеву, но Она перехитрила Его. Он находит в этом упоение: как сердце, чужое, человеческое, начинает биться сильнее, быстрее, чаще, как глаза Джима становятся невидящими, стеклянными, но живыми, потому что кровь приливает к его лицу, к его мозгу, к его конечностям. Он отнял достаточно жизней обычных людей, чтобы отыскать ту жизнь, которую Он хочет вернуть. Он лишь выполняет просьбу Джима. И Он знает, что это — испытание, которое приготовила ему Королева. Он должен спасти Джима и дать ему выбор. Идти к Королеве для второго рождения от Познания. Остаться здесь. Следовать за Ним. Он не знает, какой выбор сделает Джим. Он не хочет этого знать. *** Джим начинает дышать и лишь после этого понимает, что он — прекращал. Он лежит в своем доме, а рядом, на стуле рядом с кроватью, спит его брат. Если бы не ружье, которое он обнимает, то Джим бы решил, что ему снился долгий, изматывающий сон. Ружье — и бинты — помогают ему понять, что все происходило в реальности. Он не знает, что думать по этому поводу. Он не знает, как себя теперь вести с братом. Он все же не уверен, какая часть событий случилась на самом деле, а какая — привиделась ему во сне. Шевелиться больно. Лежать неподвижно — тоже. Пол вздрагивает всем телом и просыпается, сразу же фокусируя взгляд на Джиме. Он молчит. Джим не может не задать ему вопроса. И его не волнует: действительно ли Пол в него стрелял, действительно ли спускался ангел к нему, или действительно ли ему теперь необходимо уходить из города за несколько миль к горе, в которой, как ему известно, водятся вампиры и дьявол в человеческом обличии. Он не может вспомнить, зачем ему туда надо, но его уже сейчас — со сломанными ребрами, синяками, лежачего — тянет к той горе. И все же он спрашивает. — Это правда, что родители погибли, потому что я не успел проснуться при нападении и отпугнуть тварей? Он знает, что должен ответить Пол. И что он думает на самом деле. Это игра, в которую они должны играть, чтобы они могли остаться братьями. Пол это тоже знает. Они играют в эту игру столько, сколько себя помнит Джим. Раньше ответы были другими. Теперь — несколько поменялись правила игры, хоть Джим и не может вспомнить, в чем было дело в это последнее нападение. — Нет. Родители погибли, потому что нас защищали. А когда они погибли, ты проснулся, почувствовав что-то плохое, и спас нас. Джим улыбается краем губ, будто ухмыляясь, и Пол предпочитает не заметить этой ухмылки. Пока что это лишь тень той улыбки. Равновесие восстановлено. Все необходимые слова произнесены. Фигуры стоят на своих местах для будущей игры. ***И был вечер, и было утро: день пятый. Ветхий Завет
Он знает, что Он не один. Что Он — не Одинок. Королева всегда с ним. Мир — страдающий, умирающий, — с ним. Он знает, что этому миру вскоре придет конец, но так же хорошо он знает, что чем быстрее наступит конец этому миру, тем скорее начнется история мира нового. Мира более совершенного, чем этот. Мира, которого будет достоин Он, и всякий Избранный, и любой другой, кто появится в новом мире. Темнота мира Королевы. Свет мира людей. Планета, на которой происходят события, движется вокруг своего солнца в системе других таких же планет. Она находится в одном из рукавов галактики, которая расположена во Вселенной, в которой существует еще множество других галактик. Во Вселенной множество планет, на которых есть жизнь. Он не один. Они — не одни. И Создатель помнит обо всех своих детях.