***
С утра пришлось предупредить начальство, что она заболела и не сможет выйти на работу — и она не лгала: насморк был таким, что опухло лицо, оттеняя синяки под глазами, голос охрип, болели легкие — ей дали несколько дней прийти в себя, и она пообещала, что будет лечиться. Только не от простуды. Первое, что требовало разбитое сердце — полной смены пространства вокруг. Изуми сама перетащила кровать и тумбу, сгребла в два мешка давно ненужные вещи, задрожав, когда пальцы сжали серого плюшевого зайца. Ей было семнадцать, когда Итачи выиграл его в тире, с мягкой улыбкой протянув ей. Отвернувшись, не глядя сунула зайца в черный мешок, к остальному хламу, но уже через минуту прижимала плюшевую игрушку к груди, гладя пушистый хвостик и длинные ушки. Зайчик не виноват, что Изуми, глупая и мечтательная Изуми, будучи еще ребенком, влюбилась в Итачи. А как не влюбиться? Итачи как будто родился уже взрослым, а с рождением Саске и вовсе — стал маленьким мужчиной, не спуская младшего брата с рук, отдавая ему свои лучшие игрушки и самые вкусные конфеты. Изуми росла вместе с ними, не заметив, когда Итачи стал выше нее, когда сломался голос, став низким и пробирающим, когда симпатичное мальчишеское лицо стало до неприличия красивым и мужественным. И когда ее девичьи мечты о прекрасном принце обрели черты, характер, походку и голос конкретного человека. Она никогда этого не показывала — было банально стыдно. Громко возмущалась, когда их называли парочкой, в душе ликуя и тихо радуясь такому определению. Едва не лопнула от смущения, когда ее мама мягко, очень аккуратно и тщательно подбирая слова, объяснила ей, что да, они родственники, но очень дальние — у них был общий прапрадедушка… А с возрастом их пути разошлись. Они так же встречались на семейных праздниках, и у Изуми предательски ёкало внутри — чем старше становился Итачи, тем больше она трепетала при виде длинных мягких волос, небрежно собранных резинкой в низкий хвост, тем сильнее стучало сердце от мягкой, знакомой улыбки на незнакомо-мужском лице, а от его взгляда из-под черных, густых ресниц… Впрочем, теперь это все не имело значения. В обновленной комнате, опустевшей после внеплановой генеральной уборки, зайчик остался сидеть у изголовья ее кровати, как напоминание о прекрасной дружбе, так никогда и не ставшей любовью.***
Воздух в баре был густой, влажный, пропитанный сигаретным дымом и искусственным туманом, подпускаемым на танцпол со свистящим шипением. Она растеряно огляделась, пытаясь нашарить взглядом знакомые лица, но видимость была плохая, как сквозь запотевшие стекла очков. Неловко помявшись на входе, вслушиваясь в гомон за столиками, решилась пройти к барной стойке; улыбнувшись угрюмому бармену, лысому, как колено, с руками, исколотыми татуировками по самую шею, недоверчиво на нее покосившемуся, попросила: — Колу, пожалуйста. — С виски? — рыкнул он таким басом, что Изуми с перепугу едва не выронила сумочку, опасливо зажатую между плечом и ребрами. — Нет, благодарю, просто колу, — взгляд бармена стал откровенно подозрительным, цепко смерив с ног до головы, и Изуми, не выдержав столь пристального внимания, нервно одернула футболку и поправила низкий хвост, казавшийся ей весьма милым, когда она его делала, и абсолютно нелепым — теперь, под взглядом бритоголового. — За мой счет этой птичке, — раздался еще один мужской голос совсем рядом, и Изуми отпрянула от норовившего приобнять полуголого мужика с прости-господи пирсингом в соске и выбеленными волосами. — Спасибо, я в состоянии за себя заплатить, — мягко отказалась она, нервно оглядывая помещение. — Да ладно тебе, куколка, не ломайся, — мужик с пирсингом, пожалуй, был симпатичным, просто не в ее вкусе; его настойчивость смущала, но он больше не лез обниматься и держал дистанцию, так что она проглотила уничижительное «куколка» и улыбнулась, стараясь выглядеть как можно искреннее: — Мне приятно ваше внимание. Не воспринимайте на свой счет, вы очень милы, но я замужем. Срабатывало против навязчивых знакомств в девяти случаях из десяти. Бармен открыл ей бутылку колы и вставил ядовито-розовую трубочку в горлышко; Изуми взялась за ледяное стекло дрожащими пальцами, с третьей попытки поймав трубочку ртом, но взгляд мужчины никуда не делся: он, приоткрыв рот, уставился на трубочку, зажатую ее губами, и выдохнул: — Хуя как эротично. Могу тебе еще предложить кое-что… Договорить он не успел. К сожалению, как она успела выяснить за жизнь, если попадался тот самый, десятый экземпляр, для которого аргумент «я замужем» не был аргументом, оставалось два варианта — но просто уйти она не могла, не выполнив свою задачу, так что… Сдавленный хрип схватившегося за муди мужика, тут же осевшего на колени, воя сквозь плотно сжатые губы, привлек внимание ближайших столиков и бармена, почему-то обнажившего золотой передний зуб в подобии улыбки, рокочущим басом прорычав: — Правильно, так с ним и надо. Хидан, отъебись от леди, тебе же сказано было. — Иии… — у Хидана на лбу выступила испарина, и Изуми, смущенная обилием взглядов в свою сторону, попыталась оправдаться: — Прошу прощения, я не хотела так сильно… — ИИИИТАЧИИИИ! — вдруг взревел Хидан, продолжая зажимать травмированные яички, от чего его голос стал немного визгливым, — За тобой пришлиииии… Услышав из уст незнакомого мужика знакомое имя, Изуми удивленно огляделась, заметив возню у одного из диванов, прямо за Хиданом; подпивший мужик взвалил на себя другого, но тут же уронил обратно на диван, неловко навалившись сверху, кряхтя и пьяно матерясь. Но этого хватило, чтобы узнать во втором Итачи, с телефона которого ей час назад поступил звонок с просьбой забрать пьяного брата из бара, так как сам он до дома добраться не в состоянии. Осторожно, по большой дуге обогнув скорчившегося на полу Хидана, она приблизилась, сияя лучезарной улыбкой, и робко поздоровалась с мужчинами, сидевшими за столиком: — Здравствуйте. Вы мне звонили насчет Итачи? Внезапно их поведение изменилось: пьяные, но еще не в обмороке, мужчины резко попытались приосаниться, натянуть на лица приличное выражение лица, и тот, что буквально скатился с Итачи после неудачной попытки его поднять, широко улыбнулся: — Да-а, здрасьте. Кис-с-саме. Я. Вы только не ругайтесь, это все мы… ик… перестарались, — почти внятно выговорил он, но слишком медленно, чеканя каждое слово. — Он вот, уснул немножко, вы это… извините, тут просто… Перестав слушать бессвязные извинения и оправдания, она перевела взгляд на Итачи, но вместо ожидаемого обморока он смотрел прямо на нее, из-под опущенных густых ресниц, и мягко, едва заметно улыбался, раскинув руки и расставив ноги, как, собственно, и был уронен. — Мы поможем до машины… — Не нужно, все в порядке, — заверила она дружелюбно, и зубастый облегченно выдохнул, обдавая ее мощнейшим перегаром, но она не подала виду — не хотелось обижать его. От того, как пальцы Итачи обхватили ладонь, стало еще труднее дышать: он пропустил свои длинные, изящные пальцы между ее, вставая и слегка покачиваясь, возвышаясь над ней — Изуми тут же подставила плечо, ощущая, как он старается не наваливаться всем весом, и под одобрительные возгласы друзей вывела его на улицу, не понимая — то ли Итачи так сильно пропах дымом в баре, то ли где-то рядом жгли костер. Посадила его в машину, сев на водительское, и — зря она повернулась в его сторону: Итачи расслабленно откинулся на сидении, у него задралась футболка, открывая полоску живота над брюками, туго обтянувшими плотные, рельефные бедра, и в груди сжало еще сильнее — она почти задыхалась от его близости, от жара, идущего от его тела, совсем рядом с ней — рука, вцепившаяся в коробку передач, почти касалась костяшками пальцев его колена. — Спасибо, — голос звучал, как обычно, совсем не пьяно; что-то ее насторожило. — Отвези меня на работу, пожалуйста, — выдохнул он, и она задохнулась от пронзительного взгляда черных глаз из-под полуприкрытых век, слишком спокойно ответив: — Какая работа, с ума сошел? Я отвезу тебя домой. Адрес я помню. Пока они ехали, она не могла отдышаться; мысли путались, как волосы Итачи, свободно рассыпавшиеся по плечам, пока он дремал, немного приоткрыв рот и дыша размеренно и ровно, в противоположность Изуми — ее легкие судорожно хватали воздух, пропитанный запахом дыма, оседающем на языке сухим вкусом. — Изуми. Она с трудом открыла глаза, оглядываясь — они стояли на парковке возле его дома, но что-то шло неправильно, она никак не могла понять, что именно. Итачи внезапно оказался очень близко, неприлично близко — ее придавило его весом, вжало в ручку двери спиной до боли, а его руки оказались у шеи, пока он, опаляя горьким дыханием ее лицо, шептал: — Я люблю тебя. Изуми попыталась вырваться, но безуспешно; почему-то в памяти всплыли нежно-розовые волосы, распахнутые глаза и изящная фигура, обернутая в шелк, и понимание неправильности происходящего снова обрушилось на нее настойчивым: «все было не так». — Я люблю тебя. Ей было жарко и тяжело; дышала поверхностно и рвано, ощущая, как грудь выламывает болью от каждого его признания, и лицо Итачи заняло весь обзор, прямо перед губами: — Я люблю тебя. Твердо и мокро, казалось, что он лижет ей лицо, щеки, лоб — противно, с запахом гари и дыма, горечью оседавшим в измученных, захлебывающихся легких, пока она широко распахивала рот, пытаясь дотянуться до его губ — вот же они, так близко, совсем рядом, мягкие и зовущие, но что-то не получалось, не складывалось, отказывалось состыковываться в голове. Все было не так. Он дернул ее на себя, так, что она голой грудью прошлась по плотной, жесткой ткани его футболки, опять пытаясь вдохнуть — и вдруг перед глазами разошлись круги, разукрашивая реальность в другие цвета — оранжевый, желтый, черный, — губы Итачи размазались в мутный пластик, плотно прижатый к ее лицу, пока она руками пыталась нашарить его волосы, только чтобы привлечь к себе, зарыться в них пальцами так, как мечтала каждый раз со своих пятнадцати, но пальцы цеплялись за гладкое, твердое… — Изуми! Как будто далеко. Как будто он отдалялся, а салон машины растягивался до предела, превращая расстояние между ними в пропасть, заполненную огнем, искрами и жаром, жалящим голую кожу; дышать стало легче, круги рассеялись, уступив место болезненному ощущению в глазах, как если бы ей под веки попал песок; ее прижало к грубой, жесткой ткани, и сквозь узкую щель между ресниц она заметила жетон, сверкнувший от огненных всполохов, очень знакомый, на котором было выбито: «Учиха Итачи».***
Сознание еще было мутным, но оно уже было — она только успела стянуть с лица мешающую штуку и наклониться, чтобы ее вырвало на асфальт, непослушными пальцами натягивая на голую грудь плед. Штуку ей вернули не сразу, сначала заботливо дав хлебнуть воды из бутылки, чтобы прополоскать рот, а женский голос твердо, заботливо спросил: — Ты в порядке? Слышишь меня? Она с трудом сфокусировала взгляд на женщине, разглядывая миловидное лицо, нахмуренные тонкие брови и губы, сжатые в нитку и побелевшие от напряжения, заставив себя прохрипеть: — Да. — В твоем доме случился пожар, — громко, отчетливо произнесла она, — на седьмом этаже. Из-за дыма ты потеряла сознание, и тебя вытащили. Кто-то еще был с тобой в квартире? — Нет. — Сколько пальцев видишь? — на женщине был белый халат, накинутый поверх повседневной одежды. Зрение все больше обретало четкость, и Изуми, еще раз вдохнув с прижатой к носу и рту маской, ответила: — Два. И три вы согнули. — Сознание ясное, — констатировала она, улыбнувшись. — Сиди тут, дыши еще — скоро поедем в больницу, надо проверить легкие. Изуми покорно кивнула, взглядом проследив, как женщина отходит от нее и идет к другим машинам скорой помощи, где тоже сидели люди — напуганные, полураздетые, плачущие — живые. Одной рукой прижав кислородную маску к лицу, ощутила, что что-то выпало из другой руки — пальцы кольнуло болью, как если бы она долгое время стискивала кулак, и она наклонилась, босыми ногами коснувшись влажного асфальта, не сразу нащупывая пропажу. На нее смотрели стеклянные глазки ее плюшевого зайчика.***
— Я не мог до тебя дозвониться неделю. Итачи сидел рядом, сгорбившись; Изуми, одетая в одежду Обито, чувствовала себя некомфортно в раздевалке пожарной части, но лучше так, чем в больницу — не стоило занимать место того, кому это действительно было нужно. — И на работе сказали, что ты взяла больничный — я не знал твой новый адрес. Что у тебя с телефоном? — Сломался, наверное, — проверить это удастся нескоро; квартира уцелела, но проветривать придется долго. Ощутила пристальный, проницательный взгляд на своей щеке, и чуть качнула головой, так, чтобы волосы упали на лицо. — Ты расстроена, что я напился? — наконец, предположил он. Она мотнула головой. — Сакура сказала, что я был практически без сознания, когда ты привела меня. А я не мог вспомнить, как вообще у нее оказался. Сакура. Вот как зовут его девушку — теперь эта нежная нимфа обрела не только плоть, но и имя. Даже имя — ей под стать. — Поживешь у меня, пока твою квартиру приведут в порядок, — решил он за нее; при мысли, что придется еще раз увидеть его совершенную девушку, ей стало совсем плохо. — Не нужно. Я не хочу вас стеснять, поеду к родителям в пригород, — быстро выпалила она, и пока он не успел возразить, добавила: — на работе меня отпустят, все же, не каждый день у меня в доме пожар случается. — Ты меня не стеснишь. Я буду даже рад… — у него неожиданно сел голос, и Изуми, набравшись смелости, спросила: — А Сакура что на это скажет? — Ничего. Впервые решилась поднять на него недоверчивый взгляд. Итачи смотрел на нее с легким прищуром, будто ища что-то в ее лице. И, кажется, нашел — тяжело вздохнул, улыбнувшись так, что снова встрепенулось под ребрами болезненным, невзаимным, — и мягко объяснил: — Сакура жила в моей квартире, потому что я большую часть времени провожу на работе. Она уже два дня как перевезла свои вещи к Саске. Думал, он никогда не решится, несколько лет за ней ухаживал. Теперь они живут вместе, а моя квартира — снова моя. И твоя, если пожелаешь, — уже тише добавил он. И Изуми поняла, что беззвучно плачет.***
Квартира была двухкомнатной, со вкусом обставленной — почти ничего не изменилось с того момента, как Итачи купил ее и пригласил Изуми, чтобы она оценила. Появился велосипед на балконе, гантели в гостиной возле дивана, большой кривой кактус с нанизанной на него цветной бумажкой с нарисованной рожицей. Постиранные вещи на складной сушилке смотрелись до абсурда уютно, как и скрученный провод зарядки на кофейном столике, как и несколько журналов, посвященных автомобилям; как и все те мелочи, что выдавали хозяина и его привычки. А еще посреди гостиной появился чемодан. Он был небольшой, вмещал только необходимое, да и разобран был не до конца — но знаменовал самое значительное изменение в этом доме. Как и плюшевый серый зайчик, с комфортом устроившийся на диване. Все изменилось в этой квартире. Ведь теперь здесь, вместе с ним, пусть и временно, жила Изуми. А ведь нет ничего более постоянного, чем временное, верно?..