ебучий замкнутый круг.

      квакити прикрывает глаза, погружаясь в нежную тьму и объятия любимых. они снова без глаз, снова обманчиво теплы. сапнап целует его шею, а карл поглаживает по волосам. всё как всегда. но квакити открывает глаза и выдыхает сигаретный дым вместе с кашлем. он не знал, что так долго не дышал. кто-нибудь точно счёл бы тревожным звоночком такие провалы в памяти.       начищенная до блеска обувь давно полностью покрылась липкой грязью. квакити ступал вдоль рельс со слегка прогнившими деревянными шпалами. он не знал зачем идёт туда. или не хотел признавать, что знал. странная пещера, гордо прозванная тренажёрным залом, встретила его приглушённым светом и идиотом с дурацкими рогами. — привет, сладкая тыковка! давненько я тебя не видел. — шлатт. — чем же ты был занят в последнее время, раз не заходил? страной? — в отличии от тебя.       в ответ послышался хриплый смешок. ну да, в отличии от него. шлатт же ничего не делал для манбурга. только «бухал, просирая и здоровье, и расположение людей». цитата. — ты пришёл не просто так. тебе что-то нужно. — сделка.       квакити сидит на рельсах и курит. фантомные руки гладят его по спине, шее, рукам, а родные голоса нашёптывают признания в любви. если закрыть глаза, их можно увидеть. только вот вернувшись в реальность, ты почувствуешь лишь холод, мокрую одежду, неприятно липнущую к телу, и тяжёлые мысли после разговора с бывшим президентом. неспеша квакити поднялся на ноги и отбросил окурок в сторону, сразу доставая из пачки следующую сигарету. карл бы сейчас отругал его за такое неразумно большое потребление табака. квакити усмехается своим мыслям. почему думать о тех, кто оставил его без возможности вернуться, так хорошо?       дорога до тюрьмы оказалась на удивление короткой, как и разговор с сэмом. тот не был в особом восторге от криков дрима, чуть приглушённых лавой, но всё же ничего не сказал квакити, когда тот уходил с кровью везде, до куда может добраться взгляд. как бы жестоко это ни было, оно казалось единственно правильным.       скинув пиджак с плеч прямо около двери и оставив топор там же, квакити прошёл в свою комнату взять более менее чистую одежду. он закрылся в душе и встал под теплые струи воды, стараясь не обращать внимание на учащённое сердцебиение и животный ужас где-то под грудью. стоит ему только прикрыть глаза, коснуться этой тьмы, как он уже оказывался в ней целиком, а невидимые тела тянули его вниз, на самое дно сознания. туда, откуда не видно даже наблюдающего силуэта.       квакити выключает воду, казавшуюся теперь ужасно горячей, одним резким движением и накидывает лёгкую пижаму, идя на кухню с целью сделать себе чего-нибудь покрепче. — я думал, ты там вскрыться решил. — и не мечтай.       квакити открывает шкафчик, достаёт кофе и ставит чайник кипятиться. стоп. он поворачивается к совсем не заинтересованному в нём более призрака. шлатт. просто сидит и пьёт коньяк посреди его кухни. естественно квакити знал, что они теперь будут жить вместе, но было непривычно видеть кого-то в такое время в таком месте. — хей, откуда бутылка?       шлатт неторопливо делает глоток, ставит коньяк на стол и поднимает указательный палец вверх, бегая глазами по строчкам. наконец закончив, он поднимает скучающий взгляд на собеседника. — да так, подогнал по просьбе этот.. как его.. мексиканский дрим. притащил несколько ящиков, — шлатт вновь отпивает из бутылки и возвращается к чтению.       квакити ухмыляется и насыпает три ложки кофе в кружку. ага, мексиканский дрим принёс бы шлатту алкоголь. в это поверить также сложно, как и в чистосердечное дрима.       самопровозглашённый бог не говорит ни-че-го ни через день, ни через неделю, ни через месяц. "давай, ударь сильнее"       да, он кричал, отбивался, плакал, умолял, но всё-таки не говорил и толику важной информации. "я знаю, ты можешь"       квакити уже начинал конкретно подзаёбываться с этим полубогом-полукретином. "сделай это"       после первого визита рутинные дни превратились в серо-красную смесь ярости и безмерной усталости. он не знал, куда ему приходить было сложнее; в тюрьму к дриму или домой к очередной кипе бумаг, которую нужно было разобрать за ночь. и всё это на благо страны, простых людей. он мучился от кошмаров и бессонницы, избивал дрима до полусмерти, пахал в лас невадас и пытался не сталкиваться с шлаттом, иначе ему бы предстояло ещё около двух часов потратить на беседы с ним и, может, уроки испанского. просто чтобы многим стало жить лучше.       но всё-таки квакити ненавидел принимать душ больше этого противного месива. там его охватывали все эмоции, переживания, ледяная вода, и всё это наваливалось таким противным грузом, что хотелось уже глотнуть чего-нибудь крепкого с шлаттом, только бы забыть обо всех делах и проблемах, преследующих его. а выпивку с шлаттом квакити считал высшим уровнем отчаяния. он смывал с себя всё и в то же время ничего, потому что знал, что завтра всё повторится; весь вихрь эмоций и безумный огонь в глазах. он снова пойдёт туда, покроется кровью и пылью, пропитается сигаретным дымом и ненавистью. и так будет продолжаться, пока дрим не одумается. квакити кажется, что долго. а, возможно, и ебучую вечность. квакити видит её такую же паршиво липкую, как перекрывающую лёгкие и застревающую в горле тугим комом толщу тьмы из кошмаров.       квакити кое-как вылез на холодную плитку пола, вытерся и наскоро оделся. он не хотел более оставаться в этом здании, компании шлатта, своих мыслях.       но всё равно упал на кровать и закрыл глаза. погрузился в объятия ненастоящих мужей и захлебнулся в удушающей любви. странно, но ему кажется, что она не должна быть такой. ничего в ебучей жизни не должно быть таким паршивым. сверху на него всё также смотрело безглазое лицо с идиотскими рогами. наблюдало, как он тонет, и не спасало.       квакити резко открывает глаза и хватается за футболку в районе сердца, чувствуя его безумный стук и жуткую панику. снова       он застегнул последнюю пуговицу у рубашки, вылил нетронутый и давно остывший чай в раковину и закрыл за собой дверь, не попрощавшись с сожителем.       быстро, отработанно, обыденно.       улица встретила его запахом дождя. в последнее время он слишком часто здесь появлялся. дождь. а может и квакити в этих чёрных стенах.       дрим уже даже не кричал, просто хрипел, когда ножницы особенно яростно кромсали его полуживое тело. квакити почти искренне старался не поддаваться эмоциям, не мешать личное с рабочим, но это не всегда получалось достаточно хорошо. когда он покидал камеру в этот раз, у дрима не было ни одного не сломанного пальца. возможно, с особо глубоким шрамом у глаза квакити и правда переборщил, но он просто ушёл, спокойный снаружи, а внутренне клокоча от злости, оставляя тело на попечительство сэма.       дом встретил его тишиной и тихим шелестом страниц где-то на кухне. видимо, шлатт основательно там поселился. квакити лениво принял душ. сегодня ему просто хотелось отрубиться как можно скорее, даже не уделив внимания работе, потому что ситуация с дримом была для него мягко говоря неожиданной. — ты устал.       шлатт даже не поднял глаз от самоучителя по испанскому. он не спрашивал. утверждал. и вполне обоснованно. синяки под глазами квакити были почти такими же по цвету, как волосы. — да, — просто ответил квакити и отпил из синей кружки. как же ему хотелось, чтобы чай там стал коньяком. напиться казалось неплохой мыслью. — расскажешь? — может быть когда-нибудь, — нет.       шлатт вздыхает, закрывает книгу и смотрит на квакити. на сальные чёрные волосы (он точно их моет?), сгорбившиеся плечи и такое вроде расслабленное, а вроде мёртвое выражение лица. — может быть сейчас? — шлатт.       квакити поднимается и ставит чашку в мойку. устало потерев виски, он направился в спальню с чётким намерением уснуть как можно скорее. — я всё-таки советую тебе подумать над моим предложением, сладкая тыковка!       квакити едва уловил эти слова, заходя в свою спальню и падая на кровать. шлатт был невозможен. во всех понятиях. слишком самоуверенный, слишком блистательный, слишком пьяный, слишком реальный. шлатт, что сейчас сидел на кухне и иногда посмеивался над какими-то глупыми испанскими фразочками, не был тем серым и совсем отчуждённым лицом из кошмаров. тёплые ладони аккуратно накрыли глаза квакити, снова погружая в темноту, и он улыбнулся.       кошмары квакити можно было сравнить с погружением в океан. каждый раз холодно, страшно, тебя придавливает сверху тяжёлым взглядом солнца, а вниз тащат едва тёплые водоросли-руки. но каждый раз ты всё равно возвращаешься. ныряешь сразу с головой и плывёшь, плывёшь, плывёшь, пока не закончится воздух. и вот ты на поверхности. дышишь, успокаиваешься, а потом снова с разбегу в пучину. "ты не хочешь меня убивать"       квакити вздрагивает. "но надо ли тебе заканчивать жизнь так, со мной?" — эм, кью?       парень стоял, прижавшись грудью к голове шлатта и нервно сжимая его в неловких объятиях. — шлатт.. я.. — квакити определённо не помнил, как пришёл сюда и что сказал до, но ему задали всего один вопрос. — что стало с твоими мужьями?       квакити хотел умереть прямо здесь, отчаянно цепляясь за призрака. не за обманчивое тепло и пустые надежды, а за вполне реального мёртвого шлатта. ему было сложно подобрать слова и успокоиться, вдыхая запах кудрявых волос и переминая в пальцах пиджак шлатта. призрак его не торопил. — они просто бросили меня, — наконец судорожно выдохнул квакити и отпустил тёмную ткань, разглаживая её и опускаясь на соседний стул. — как нахуй не сдавшуюся поломанную игрушку. ушли и ничего не сказали. а потом выясняется, что эта троица создала киноко. знаешь, что это? целое. блять. королевство. — редкостные мудаки. — знаю.       шлатт поднялся и ненадолго сжал плечо квакити. тот лишь тяжело выдохнул, сгорбившись ещё сильнее. — пойду посмотрю, что у тебя ещё можно почитать.       и призрак ушёл. спокойно, оставляя после себя и этой короткой беседы тёплый осадок.