Шурик

Шурик из тех типов – что по уму давно должен быть жмурик. В себе он сочетал две особенности: Он всегда искренне смеялся, и плакал тоже искреннее. А по утрам его лицо было самым прелестным зрелищем, достойным ангельского умиления: он фыркал, бурчал, но улыбался, и глаза его сияли от утреннего солнца, немного влажные от легких слез после зевания. Голос у Шурика был тихий и высокий, а взгляд голубых глаз ясный и глубокий . Вообще Шура(официально Александром его давно уже не называли) был завидным красавцем: поджарый, молодой, пышущий юношеским здоровьем и умело обращающийся со своей харизмой, он пленял взгляд. В банде для старших он был как сын, а для ровесников и младше как любимый старший брат. Шурик всегда был готов помочь, да и вопросы решал быстро. Вторая его особенность удивляла тем, что шла порознь с первой: Если вчера Шурик трогательно рассказывал о том, почему он рад просто существовать, то сегодня мог стоять с абсолютно каменным, даже уставшим, лицом, пока под дулом его пистолета два жмура копали себе могилу в лесу. В делах Шурик избегал морали. Как-то он убил типа на хате гантелей, а на стрелке по метадону положил всю вторую сторону, Шура психанул, тогда он был на нервах. Первого Шурика Сергей искренне любил, а второго не то что боялся, но относился к нему опасливо, хотя именно поэтому и считал одним из лучших наёмников. Сейчас кровавый наёмник лежал на груди Разумовского, тихонько в нее сопел, вдыхая ставший родным запах. Как вообще вышло так, что эти двое стали состоять в отношениях? Однажды Сергею просто кинули на стол папку: «Свидетельство о смерти»..... «Волков Олег». Органы в этот момент потеряли вес и заходили по телу ходуном. По данным дела Олег погиб в Сирии, но его тело даже не стали переправлять на родину. «Погиб в боевых действиях, заполучить тело солдата не представляется возможным». Тот гортанный вой, издаваемый Разумовским в отчаянии, был слышен, наверно, на всех этажах башни. Он орал, ревел и громил всё, что видел. Успокоился он тогда, когда потерял все силы и упал в обморок. Рядом тогда оказался только Шура, который просто наблюдал за Сергеем, чтобы он не наделал глупостей, а когда тот рухнул на пол, как мешок картошки, то просто донес его до кровати и вызвал личного врача. Когда врач уехал, Шурик тихонько лёг рядом и вслушивался в дыхание Разумовского, пока сам не заснул. Все, что осталось Сергею от Олега: банда наемников и тот самый Шурик, которого Олег любил, как родного младшего брата, холил и лелеял, всему обучал сам, везде таскал с собой и вложил в него все, что смог. Выходила маленькая синеволосая копия Олега, хотя и со своими бесами. И Разумовский, в полном отчаянии и незаглушимом горе, топился в Шурике, а Шурик никогда не мог отказать своему боссу, хотя в глубине души он очень любил Сергея, но прекрасно осознавал, что собой он только помогает ему ослабить боль, но принимал это за свою обязанность. Он должен был, он не мог допустить полного морального разложения своего босса и того, кого он любил. И боль правда утихала, подсознание делало свое, убирая болезненные мысли и воспоминания подальше. Сергею даже начинало казаться, что построил он отношения с Шуриком не потому, что глушил в его теле свои страдания, а потому что правда любил и целенаправленно предлагал сойтись. И вот в окно бил свет от солнца, отражался от белых простыней и колол глаза, которые оба щурили. Разумовский обожал такую погоду всей душой, у него сразу поднималось настроение, а Шура любил, когда облака застилали небо и шел дождь, но он искренне радовался счастливому от лучей солнца Сереже, что был готов мириться с назойливом светилом(его гантелей не убьешь). Шурик тёрся щекой о шрам на груди Сергея, мягко целовал затянувшуюся плоть, тыкался носом и вообще всячески нежил того, ибо обстановка располагала, а Разумовскому оставалось только улыбаться и подставляться под град нежности. – Где ты вчера был, Мальвина? Расскажи – интимным шепотом поинтересовался Сережа. – На задании – также шепотом ответил Шурик, не прекращая свои действия. – А что там было? – А это разве важно? Да и зачем тебе подробности всей той гадости, что мы творим? Шурик был озадачен таким интересом Разумовского к его делам, тем более к подробностям. Ведь Сергей знал, что Шурик занимается мрачным криминалом, а мирные посиделки у него бывают крайне редко. Причина интереса была проста: В подсознании отложилось то, что Олег часто рассказывал ему, как прошло очередное задание, насколько оно было успешным, иногда хвалился и ему всегда было приятно, когда Сергей восторгался его находчивостью в делах. – Просто интересно, родной, просто интересно – выдыхал Разумовский. – Ну – он запнулся, пытаясь поаккуратнее рассказать события вчерашнего дня – парочка чертей вчера попались, оказались не честные ребята, проценты делить не хотели, всех послали нахуй и сели в гелик. Мы, естественно, такое спустить не могли, дальше их гелик превратился в крупный дуршлаг, а внутри уже был… – Шурик резко замолчал и посмотрел на Сергея, пытаясь выловить на его лице какую-нибудь эмоциональную реакцию на неприглядный рассказ, но тот просто смотрел в потолок и слушал, ни один мускул на его лице не дрогнул, напротив, оно было расслабленным – ну, мясо там было, одним словом. Разумовский вообще был не из пугливых и не из робких, он сам руководил наёмниками, хотя непосредственно в делах не участвовал. – Давай не будем о делах, так хорошо утро начиналось ведь – В голосе Шурика слышались нотки огорчения, потому что даже дома разговоры были о делах, а ему хотелось покоя и отдыха. Сергей знал, что такими разговорами делал Шуре некомфортно, даже больно, но он еще не научился заново любить после смерти Олега, отчего и делился с Шуриком своей болью таким некрасивым способом. – Ты прав – улыбнулся Сергей и зарылся носом в синие волосы, а рукой поглаживал тело Шурика, потому что просто хотелось его трогать, просто нравилось ощущение гладкой кожи под пальцами. Разнеженный прикосновениями Шурик ластился к Сергею, хихикал от прикосновений в эрогенных зонах. Он трепетно целовал Разумовского, пребывая в восторге от всего происходящего. И когда Шура уже было потянулся к белью Сергея, тот мягко убрал его руку. – Ну, все, все, хватит – улыбался нагло Сережа, как уставшая от поклонников актриса, а затем присел на край кровати, чтобы встать. Шурик опешил, а затем выглянул из-за спины Сережи, пытаясь заглянуть тому в лицо, чтобы найти хоть какой-то ответ в его выражении. – Да всё, ха-ха-ха, чего смотришь на меня так? Дыру на мне взглядом просверлишь, ха-ха-ха – Сергей резко обернулся, все так же улыбаясь, а затем со смехом мягко ткнул Шурика в лоб кончиками пальцев, отталкивая. И Разумовский уж было приготовился встать, как рука сзади схватила его за горло и опрокинула на кровать, слегка разворачивая, заставляя принять положение лёжа. После того, как Шура уложил его на подушки, он навис над Сергеем с хмурым лицом. Его не душили. Опрокинув Разумовского, он сразу ослабил хватку. В этот момент Сергей красочно представил, как трогательный наёмник ему достанет пальцем через глазницу до мозга, но в его взгляде читались лишь печаль и непонимание. – Я тоже человек, Серёжа, мне тоже бывает больно, и хотя моя боль несоизмерима с твоей, это не значит, что со мной можно играться. Я тоже все чу-вству-ю. Я берёг твои чувства, тебя берёг, за что ты так со мной? – голос его дрожал, а на глазах наворачивались мелкие слезки. Он всегда был искренним, искренне плакал, хотя и редко, в случаях исключительных, касающихся его чувств. Повисла тишина. Сергей ошеломленно смотрел на него. Он не видел безжалостного наёмника, безэмоционального подчиненного, он видел того, кто добровольно отдал ему свою душу на растерзание, забрал всего его грехи, ничего не потребовав взамен, как Христос забрал наши[1] – Я не заслужил тебя, родной, я это знаю – прикрыв глаза начал медленно говорить Разумовский, будто доставая эти слова из глубин своей души. – я бы все отдал, чтобы ты не чувствовал ничего из той боли, которую я тебе отдал, я бы себя убил, но не отпустил бы тебя до последней секунды. Я страшно виноват перед тобой, и перед Олегом – последовала небольшая пауза, оба заметно погрустнели – и я знаю, что не заслужил твоего прощения, – тут и его голос начал дрожать, в горле тяжелел ком – но если ты когда-нибудь сможешь меня простить, то мне будет легче умереть – Я никогда на тебя не злился, и если ты думаешь, что передо мной есть твоя вина, то ты прощен за всё – Шурик говорил тихо и смотрел куда-то вниз. Облегченная улыбка расползлась по лицу Разумовского. Он чувствовал, будто ему на страшном суде отпустили все грехи. – Спасибо – выдохнул Сережа – ты останешься со мной? – Я только этому рад – легкая улыбка появилась и на лице Шурика. Он его любил, любил той искренней любовью, которой мать любит дитя. Бескорыстной и абсолютной, прощающей всё. “Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый, и истинный, сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех…” (Исх. 34:6-7) Шура сидел между ног Сергея, и долго, проникающим в душу взглядом, смотрел ему в глаза, после чего медленно приблизился и легонько поцеловал сначала в лоб, потом в кончик носа, а затем в губы. Такие мягкие и нежные действия от одного из самых безжалостных наемников России кипятили внутри Разумовского кровь. А Шура просто умел наслаждаться моментом, кто знает, вдруг он последний? Сережа откинул голову вбок, подставляя для ласки шею, а Шурик с поцелуями спускался все ниже и ниже, аккуратно сдвигая красный халат с его тела. А дальше все было как на полотнах великих художников: На лицах обоих выражалось блаженство: Шура входил медленно, останавливался, присматривался к Сергею, пытаясь понять, что он чувствует, правильно ли Шура все делает, приятно ли возлюбленному, закидывал голову, устремляя взгляд вверх [2]; Сергей, ощущая всю нежность, отдаваемую Шуриком, выгибался в спине[3], смазано целовал руки, упершиеся по бокам от его головы, закидывал на него ноги и обращал к нему взгляд, наполненный благодарностью[4] за то, что Шурик дарил ему в этот момент. Даже трудно было понять, чьи стоны были громче, ибо последние они простонали друг другу в губы. В момент прощения и удовольствия Разумовский почувствовал истинное, обволакивающее счастье, которого уже давно не испытывал. В момент экстаза на лице его отразилось немое восхищение, глаза блестели и смотрели в пустоту, не в силах на чем либо сфокусироваться, а щёки прелестно алели, придавая его лицу приятный глазу здоровый вид. И лишь Венера на картине[5] была им свидетелем, смотревшим на них снисходительным взглядом, все зная, все понимая. Сергей проснулся поздно, часу во втором ночи, потянулся к Шурику, чтобы его обнять, но его место оказалось пустым. В непонимании он поморщился, встал с кровати и начал обходить помещение, чтобы понять, куда тот мог деться. Но везде было совершенно пусто. В панике он набирал номер Шуры, но абонент был недоступен. «И никогда не будет доступен…». Шура часто менял номера телефонов, да и сами телефоны. В соц.сетях привычки сидеть не имел, не любил, да и отследить его было невозможно даже федералам. Он узнавал у «своих людей» в полиции, не находился ли ими разыскиваемый синеволосый наёмник. Но в ответ услышал неутешительное: – Нет, Сережа, мы его как раньше не находили, так и сейчас не нашли. А даже если бы и нашли, сам знаешь, сразу бы тебе в руки отдали, я бы распорядился. Полностью осознался Разумовский к вечеру следующего дня, когда поинтересовавшись у банды «Где Мальвина?», услышал, что вчера он с ними попрощался, пожал руки и уехал. И снова вспомнилась папка, и вернулись те ощущения, то самое всепоглощающее горе. «За что ты так со мной? Я виноват? Я не заслужил прощение… Я потерял и тебя», мысли в голове Сергея, как молекулы, хаотично метались и ударялись одна об одну. [6]Тем же вечером, вдоволь нарыдавшись и напившись, он крепко уснул и проспал два дня. Затем проснулся, снова напился, и стал думать, что делать дальше. В итоге ушел в работу с головой: дела шли в гору, наёмники работали на отлично, с сетью проблем не было, но душевно ему было безумно больно. Так прошло около пяти месяцев. Сергей похудел, а худоба в сочетании с крупным телосложением придавали ему особую болезненность. Выходил на улицу он редко, отчего стремительно бледнел, часто сидел, в руках и ногах появился тремор. Моральное состояние у Сережи походило на ночную парковку: пусто и глухо. Часто накатывала тоска, которую он выбивал работой, отчего к ночи страшно уставал и валился спать, если не мучила бессонница, ставшая частой гостьей. В одну из таких ночей раздался телефонный звонок. Сережа долго не хотел брать, не понимал, кто может звонить в такое время, да еще и так настойчиво. – Да ёбаный Стос нахуй, блять, что за пидорас, ёбаный в рот – бубнил Разумовский, пытаясь нащупать на тумбочке телефон. И тут сюрприз – на проводе Шурик, живее всех живых. Шура сказал, что звонит из Мексики. Извинялся за свой скорый и внезапный отъезд, что ничего не сказал, просит простить, простить за все, и его он прощает, всегда прощал. Трогательно объясняется, что ему и тут удалось найти свое счастье, хотя и Сережу он никогда не перестанет любить, будет сильно скучать и даже обещал наведаться в гости. Буря эмоций смешалась в Сергее. Он был так рад, безумно рад до дрожи во всем теле, что Шурик живой и здоровый, что он слышит его голос, голос счастливый, но при этом ему было очень тоскливо. – Я, родной, не прощаюсь. Да, гад, знаю, но у меня для тебя подарок, который должен загладить мою перед тобой вину. Он ждет тебя перед входом, не серчай, не скучай, родной. Te quiero, amigo. Что это за подарок такой должен быть, чтобы хоть как-то унять боль, которая иглами рвалась из Сергея наружу. Сережа подошел к экрану компьютера, вывел видео с камер наблюдения у входа в башню. От увиденного Разумовский закрыл рот двумя руками, внутри начиналась истерика, слезы ручьями начали литься из глаз. У Входа стоял Олег. С ухмылкой смотрел в камеру, зная, что Сережа на него смотрит. Он что-то сказал, но звука у камер не было, да и не нужно это было, Сережа все прочитал по губам. «Я дома». ……………………………………………………….. [7] Двое молодых людей стояли в одной из пустынь Сирии и смотрели на заходившее красное сирийское солнце. Только утихла песчаная буря, но еще билась о военную форму, но из-за шлемов, очков и кое-как натянутых повязок на нижней части лица мало попадала внутрь. – Надо возвращаться, Олег – Шурик приспустил повязку, затянулся сигаретой и медленно, устало выдохнул. – Скучает? – Безумно – Значит надо возвращаться – Олег задумался – ты же знаешь, что я сделал это ради его же блага? – Если бы я не знал, то убил бы тебя по-настоящему и намного раньше. Я видел его страдания, не погнушался бы, из под земли тебя достал. – говорил спокойно Шурик. Сирийское солнце уже обоих утомило. Олег улыбнулся. Все, как он учил. Шура умница. Аэропорт Шереметьево, две новые ксивы, два разных самолёта. Один до Санкт-Петербурга, второй до Канкуна, Мексика. Античная трагедия в славных русских лицах. [1] У Шурика на шее тату креста, а такие тату часто делают священнослужители(если и делают, то только крест), либо просто верующие(проверенный источник в лице знакомого священнослужителя), поэтому автор позволил себе сделать вывод, что Шурик верующий, хотя и не утверждает, что это так, т.к замысла авторов комикса не знает, но никто нам не мешает фантазировать, поэтому впихнул такое сравнение. [2] «Христос в терновом венце», Гвидо Рени [3] «Умирающий Авель», Антон Лосенко [4] «Святой Себастьян», Гвидо Рени [5] «Рождение Венеры», Сандро Ботичелли [6] «Падший Ангел», Александр Кабанель [7] Тут должен играть «The Epic Of Gilgamesh In Sumerian»