Billie Eilish — NDA
Пролог.
Глава 1. Преступление не оставляет следы
Преступление оставляет шрамы, искалеченную психику и желание пойти на такое же преступление. По пожухлому полю свободно гуляет ветер. Холод и сырость пробираются под одежду. Стебли соломы прогибаются под дождём, как сутулившийся молодой мужчина от непогоды, кутающийся в куртку со значками полиции и детектива США. Диего практически безэмоционально замечает, как небеса будто плачут, поражённые жестоким своим творением: человеком, готовым на кровавое убийство. Истошно куря, он делает только хуже, для своего неподготовленного желудка. Кого-то вырвет — это точно, сейчас или позже в морге. Всегда есть один слишком нежный для такой картины. Рядом устало что-то записывает мужчина постарше, не замечая, как чернила слегка растекаются под каплями. Зрелище не впечатляет ни одного из них. Но старший детектив Дантре уже привык к такому. И учит тому же подопечного Диего. Однако, Диего ни разу ещё не сморщился за недолгое время работы. Дантре краем глаза следит за рукой с сигаретой. Диего не дрожит ни от холода, ни от запаха, ни от зверской картины — только хищники могут так раскромсать жертву, но животные не умеют вязать узлы и насмехаться над убитыми и защитниками. В тетради детектив Дантре жирно обводит цифру пять. Пара человек в белой непромокаемой форме и простых фирменных дождевиках снуют и обтягивают место происшествия лентой. На обочине стоит несколько машин полицейских. Молоденький офицер конспектирует показания свидетеля, сидящего в салоне открытом сзади. Его спасает свежий влажный воздух, продувающий мысли из головы, и крыша багажника, которая защищает от затекающих капель за воротник. Какие-то скупые конкретные вопросы доносятся сквозь заканчивающийся дождь. Детективы не обращают на эти мельтешения людей никакого внимания, наблюдая за неподвижными фигурами, лежащими в траве, будто те скроются и исчезнут, как преступник. Словно бегуны на старте, ожидая выстрела, смотрят вперёд на красную ленту финиша — над травой в поле возвышается алый флаг, который и увидел проезжающий искатель сокровищ, а обнаружил только кровавые трусы, привязанные к палке. На свидетеле до сих пор лица нет. Потому что всё, что оказалось вокруг столбика — два тела. Их сложили на иссушённую упавшую тресту, и, видимо, нашли забавным, что никто не вышел на накрытую поляну, поэтому пометили её так извращённо. — Палка вставлена позже, — подходит судебно-медицинский эксперт. — Мы возьмём на анализ нижнее бельё, но видно, что это не фибринолизированная кровь, — выходит из-под ленты, чтобы взять ещё пакеты, а потом не оборачиваясь добавляет: — не трупная то есть. Не дышащие женщина и мужчина лежат вниз лицом, головами друг к другу, руками будто тянутся к родным искалеченным рукам, но мешает толстая ветка между ними. Граница, поставленная кем-то, вульгарна, все это понимают. На спинах выцарапана цифра пять, а женские чёрные волосы из-за прилипшей крови отливают коричневым при свете фонариков криминалистов. Одежда, когда-то изящная и дорогая, порвана, испачкана, начала выцветать. Изуродованные конечности покрыты насекомыми, которым погода нипочём, а запах тухлятины после дней духоты только приманивает. Рой слышен диким шумом за метры, а свидетеля снова тошнит на обочине. Звуки противны ровно также, как и запахи с видом. Тёплая вода и одеяло из машины полицейских не спасают шокированное, переволновавшееся тучное тело. Свидетель даже не в состоянии поднять глаза, смотрит на облёванный асфальт и маленьких муравьёв, разбегающихся в панике. Снуют точно также, как люди на поле. Мрут менее виртуозно. Будто только наступи на одного, и тот ляжет трупом. Дрожащая рука потирает лысеющую макушку от понимания, насколько смерть близка. Офицер подаёт салфетки, а свидетель только поднимает измученный мокрый взгляд, долго смотрит без возможности отвлечься от мыслей. Молоденький полицейский снимает фуражку, извиняясь будто и отдавая уважение погибшим, суёт посильную помощь ближе к лицу. Сглатывает нервную неуместную улыбку, которая появляется, когда человек пытается убедить себя в том, что всё хорошо. В ответ незаметно благодарно кивают и опускают голову, вытирая салфеткой бороду хлопающим движением — тремор не позволяет большего. Криминалисты быстро и профессионально работают в масках с защитой от бактерий, ставят таблички с номерами около двух отпечатков ног. Только двух около флага, оставленного два дня назад в грязи. Но больше следов нет, будто преступник перемещался по воздуху. Даже трава не была примята, как сообщал проезжающий мимо свидетель, заикаясь, смотря на быструю ручку. Вымотанный увиденным небритый холостяк уже не с синим, а зелёным оттенком кожи работает на стройке. И хоть в таком месте есть профессиональная смертность, но не в его смену. Он простой оптовик — утром привези, ночью увези. Давят блоками людей в другой для него вселенной. Умирают насильственной смертью тоже не в его мире. Поэтому его сажают в его же машину на пассажирское сидение и отвозят домой. Он не в состоянии вести самостоятельно. Боится, что начнут подозревать его. Но все на поле уже давно поняли: нет ни одного доказательства, что он тот самый. Следы не те, и даже неопытный Диего невооружённым взглядом видит: степень нажатия явно не подходит его весу и телосложению. Тут постарался кто-то спортивный и быстрый. Главная на носочках. После полного осмотра местности криминалист подходит к Дантре и Диего, стоящим особняком, и сообщает, что «исследование и сбор улик окончены». Теперь наступает очередь детектива и его помощника. Пара одновременно делает уверенный шаг с отвращением на лице под ленту. Диего тушит бычок о зажигалку и суёт в полупустую пачку — место происшествия портить нельзя, но продолжить путь к трупам не решается больше ни на метр. Его старший напарник не медлит, обходя каждое тело по отдельности. Серьёзный взгляд не выражает ничего, кроме спокойствия и холодного разума. Будто вокруг нет ничего ужасного и отвратительного, а прогуливается он по музею изобразительных искусств, после чего требуется доклад о художниках. Опыт говорит о себе. — Ты что-нибудь видишь, Диего? — спрашивает мужчина, сидящий на корточках у трупа. Его усы дёргаются, пока он перемусоливает язык и жуёт губы по привычке. На войне он также жевал табак в окопе и думал о стратегии выжить. А потом бежал под обстрелом и забывал о каждом шаге плана. Была лишь секунда, после которой служба в органах кажется вечностью, подготовкой к той смерти, наступившей за ту секунду. И теперь он может следовать плану на всю жизнь и разгадывать чужие. Мужчина натягивает перчатки, хлопая ими и отпугивая пару мух, но те сделав небольшой круг, снова облепливают сухожилия перерезанных ступней. Пятки пострадали не меньше — их кожу буквально прилепляли обратной стороной на кровь, стекающей к ним, и гной от загрязнения. Так себе инженер этот убийца, считает старший детектив, хмыкая. В его голове воссоздаётся по крупицам прошлое. Место убийства пока неизвестно, орудие — ножи и что-то тупое. Трупы принесли сюда, но как и зачем? Старшему детективу всё это кажется насмешкой для чего-то глобального, псевдофилософского. Продуманного, но больше надуманного перфоманса. Множество ненужных, лишних действий убийцы в немного хаотичном порядке. Какие-то намёки, если не полицейским, то точно каким-то людям. Нескольким разным людям. Потому что тут и пытка, как угроза-напутствие, и странное положение тел, и подпись. Какая-то странная каша. Разумная, но безумная одновременно. Преступник не запутался сам в своих же мотивах? Все висяки в штате — лишь мафиозные типовые убийства либо просто пулевые, а тут очень странный набор из всего и сразу. Будто в гневе разминали руки, практиковались. Возможно, прикидывает старший детектив, убийство совершено двоими, или же раньше преступников было двое, а тут один свободно действовал по своему усмотрению, без надзора. Или это вообще не тот, о ком он думает. — Если бы я что-нибудь нашёл, перед Вами, детектив Дантре, уже стоял бы осуждённый преступник, — самонадеянно, но с сарказмом отвечает парень — он надеется хотя бы на подозреваемого. — Это вид Delicta facti permanentis, — как на экзамене по латыни в правовой сфере продолжает он. — Преступления, оставляющие после себя следы, — переводит он зачем-то, опять же как зазубрил, как вдолбили преподаватели в юридическом; больше по привычке, чем для себя или старшего. Дантре даже не поднимает взгляда, только тихо, немного разочарованно выдыхает. Диего для него всего лишь зелёный помощник настоящего детектива. Это первое дело, на место происшествия которого его взяли с собой. Держится стойко и даже героически при виде кошмара; пытается отвечать на латыни с переводом, как учили все курсы юридического универа, чтобы проверять на знание, а не простое списывание. Только вот знания у этого малыша есть, а мыслей своих нет. Этими своими привычками Диего всегда смешит старика Дантре. Юное дарование, нежно старающееся побеждать всегда и везде. Выполнять всё по указке, правильней некуда. А перед этим даже курил при запахе и виде тухлятины, как взрослый, хотя ему всего двадцать пять. Дантре не сомневается, что Диего вырастет, поумнеет, но пока он не готов к самостоятельным расследованиям. Ему нужен опыт, ему нужно начать расследовать, а не решать правовые задачки с поставленными вопросами. — Следы те же, что и у остальных изуродованных из Дела №325 на реке. Низкий, худой, если смотреть по степени нажатия, но и ту подмыл дождь. По подошве — какие-то классические резиновые сапоги, — продолжает сыпать сухие факты Диего, а Дантре пропускает их за ненадобностью. — Тут он ещё и вернулся на место происшествия поставить флаг. Зря, мог бы скрыть следы. Старший детектив Дантре немного другого мнения, точнее мнений. Он хмыкает, но не озвучивает догадки, потому что это лишь теории, к которым Диего должен приблизиться сам. Ни одно убийство нельзя решить здесь и сейчас. Ни у одного убийства нет одного единственного верного ответа в первое время. Диего не умеет сомневаться в себе, зато в других — всегда. Дантре в курсе, что никогда не нужно считать себя умнее автора убийства. Трудно признавать даже самому себе, что над уголовным отделом смеются так жёстко. Насмехаются и играют. Но необходимо смириться с этой реальностью, чтобы понять причину. Следы совпадают, но в том деле всё было слишком чисто. Отпечаток оставлен при мимолётной борьбе. А тут, его не старались убрать, будто преступник следил за чужим убийством. Он никогда не оставлял явственных посланий, как подпись. Дантре не был уверен, что ситуация вынуждала проявить свою душу и творческую натуру. У Дантре всегда много вопросов. Он долго и основательно копошится в делах. Его старая военная закалка не позволяет ему работать недобросовестно, и она же забирает всё его свободное время. Дантре в разводе, без детей и, кажется, уже готов признать Диего за несмышлёного приёмыша. У Дантре на всё составлен список стандартов, на убийства и людей тоже. Ему важны не знания, а колёсики в голове. Он должен слышать их скрипение. Иначе, чем детектив отличается от криминалиста и простого офицера? Мозг Диего, детектива первого класса, должен кипеть, отвечать на вопросы, а главное, научиться их задавать и сомневаться. Поэтому на Диего у Дантре, детектива третьего класса, нет никаких надежд, пока что. Простой выпускник, только с «отлично» по всем предметам и латыни. Странно, что он в Далласе обосновался, а не у Белого дома, где-нибудь в Вашингтоне, но думается детективу, что Техас — это малая родина Диего, и, вообще, не его дело. — Ты уверен, что он пришёл на своё место происшествия? Может, он просто помогает нам найти трупы? — улыбается Дантре небрежно, но так по-стариковски добро и напутственно, что у Диего начинает сосать под ложечкой, будто после разговора с надёжным и мудрым отцом. Либо от воображения того, как левый прохожий находит два трупа и решает отметить так их место нахождения. — Тогда он ещё бесчувственней, чем я думал. Только псих содрал бы кровавые трусы с трупа и повесил, чтобы «помочь найти трупы», — Диего не желает признавать поражение, он будто уже всё решил. — Женщина и мужчина, — продолжает, не желая дальше мусолить странную тему. — Следов сексуального преступления нет. Беспочвенных множественных ран тоже, как при ненависти или мести. Он скорее… — язык не поворачивается сказать следующее, — любил их. По-своему. Считал их ниже себя, неравными, как питомцев. Он даже положил их друг напротив друга, но не давая соединиться, контролируя их трупы. Человек просто получал удовольствие от убийства. Эти двое умирали долго от пыток. Зубы вырваны, ногти тоже, пальцы сломаны. Следов борьбы жертв нет, скорее всего, преступник доверенное лицо. А это уже седьмой круг ада, Коцит. Только следы от верёвок. Синяки уже получены после них. Обычно такое делают мужчины, женщины более расчётливы из-за своей слабости. Я уверен, что это тот самый. — А по-моему, очень расчётливо. Смотри, — Дантре откидывает пожухлый листок, упавший с дерева пинцетом, — тут шкатулка, криминалиста позови, может, просмотрел. Мужчина в полуснятой спецодежде медленно возвращается, застёгивая молнию на жарком комбинезоне, надевая перчатки и маску на вспотевшее лицо с красными следами от резинки, детективам такой роскоши не предлагает, метит место жёлтой табличкой, делает пару фотографий с разным падающим светом от фонариках, меняя ракурсы, и раскрывает коробочку в перчатках. — Документы и фотография с дочерью, — мычат приглушённо под маской, пока подъезжает ещё пара машин. — Совсем малышка, лет тринадцать? — Диего всё-таки решается подойти и взглянуть, всматриваясь в кукольную улыбку девочки, а люди выходят машин и неровными строями пересекают поле, как тучи движутся плавно, прочёсывая участок. — Здесь есть адрес их дома. Съезди, проверь, — Дантре ждёт, пока Диего запишет данные в блокнот, а криминалист упакует ему в пакетик фотографию, и махом рукой отсылает. — Без ребёнка не возвращайся, — улыбается он. И это была последняя улыбка, которую видел Диего от детектива. Дантре разбился, съехав в кювет под снова поднявшийся дождь, смывший и те два следа. А Диего так и не нашёл ту девчонку, вклеивая фотографию семьи в досье, но никогда не забывая о нём. Даже спустя года. — Ты уже пять лет пытаешься копать под Харгривза. А Cessante causa, cessat effectus. Причины уже давно нет, значит, нет и следствия. Ни одного свидетеля с того раза не осталось. Ни девочки, ни того мужчины. Тем более, Testis unus — testis nullus, один свидетель — не свидетель. Просто смирись, что у тебя это никогда не выйдет, — говорит поучительно женщина за соседним рабочим местом у стены. У неё перерыв, и она освободила немного места на столе от бумаг для дешёвого чая, банка с пакетиками которого стояла в их офисе. — Пойми, — стучит противно ложкой по кружке, — ты его никогда не посадишь. Он в высшей лиге, — практически восхищаясь, пренебрежительно продолжает. Диего не обращает внимания — такой разговор привычен — обыденность каждого дня с начала их совместной работы. И теперь он слышит латынь каждый божий день от неё, вспоминая всё больше о старшем детективе, ни разу не употреблявшим её, разговаривавшего только по делу и всегда вопросами, что бесило жутко. Но Юдора — «просто предел мечтаний». Правильная до мозга костей. Чем-то напоминает его самого пять лет назад, когда он только выпустился. Дантре многое в Диего поменял. Диего даже начал понимать его фырканья на каждую заученную фразу. Фыркать на Юдору хотелось последнее время чуть больше, чем всегда. Но Юдоре с высокой колокольни. Она никогда не изменится. Делает дела легко, но без запала, отчего веет немного наплевательством на работу, но, как Диего выяснил, просто обдуманностью, холодным, даже ледяным рационализмом и бюрократической ноткой. Ни больше ни меньше — вот её девиз по работе. Выесть мозг Диего — по жизни. — Он тоже человек. Люди ошибаются, Юдора, сама знаешь. А их у него много. Если не он, то кто-нибудь из его окружения точно проколется. — Да, только знаешь в чём проблемка? — она громко отхлебывает из замызганной кружки. — Ты не знаешь никого из его окружения, — ставит также громко кружку на стол, — кроме тех, кого он выставляет напоказ, — и смотрит с жалостью, покачивая головой. — Я знаю их кодовые имена, — поднимает всё же взгляд на Юдору Диего, отрываясь от своих бумаг. Он знал семантику её заявления, но не хотел вникать в суть. Юдора знала о кодовых именах, только вот говорила совсем о другом. Так себе игра — их разговор ходит кругами изо дня в день. Потому что никто не хочет уступать, каждый знает как лучше. Юдора волнуется за Диего, а Диего за трупы, и у Юдоры силы кончаются на его усмирение. Каждый раз пытаться догнать его и остановить, сказать, чтобы попридержал коней и не действовал необдуманно. Она смотрит на него и поражается его заинтересованностью этим делом. Зависимостью. Взгляд, скромно говоря, был немного помешанным, кроме того, общий вид не внушал доверия: сальные волосы человека, уже три дня не уходившего с работы домой завязаны в хвостик, из которого выбиваются вьющиеся пряди; помятая одежда, уже пропахнувшая потом. Мужчина потёр отросшую щетину, смазывая рыжий след от острого бульона, замечая запах еды быстрого приготовления на своих пальцах. Подглазины от отсутствия нормального сна и мягкой постели по ночам заставляли щуриться красные щиплющие глаза. Юдора закатывает свои глаза, часто моргая — ей самой стало их пощипывать. Может, сказывался запах? Юдора Пэтч, двадцати семилетняя женщина, только вздыхает. Диего хороший сыщик, только вот немного чокнутый и повёрнутый на одном деле, на которое тратил все свои свободные силы. Всё, что не касалось его, делалось быстро, чётко, сухо и профессионально, чтобы быстрее отстали. И это касалось не только работы. Оттого, наверное, Юдоре хочется всегда съязвить, завести разговор. Только так Диего выныривает из дел, обижается, злится, но обращает внимание. Но над Делом трупов на поле он корпел основательно, отчего его усилия казались безрезультатными, раз даже так найти зацепки невозможно. Бьёт лбом стену и даже не пытается зайти с другой стороны. Пэтч в душе переживала. Что произойдёт, когда он выгорит? Он не может смириться с проигрышем, но что последует за ещё одним? Он выглядит жалко, что заставляет других смотреть на него с презрением, а не восхищением, как должно смотреть на него всем. Даже Юдоре, которая хочет этого больше всего, сейчас это удаётся с трудом. Даже шеф иногда думает об его отпуске, но не он. Диего не знает слово «отпуск» и ещё много всякого дерьма. — Это номера! Диего, ты знаешь только то, что они называют друг друга по номерам! Ни внешности, ни особых примет, ни одежды! Может, они вообще каждый день меняют номер? Сколько их всего? — Я не знаю, окей? — разводит он руки. — Я слышал только про четвёртого, пятого и шестого от личного телохранителя Реджинальда, — молчит, а потом вспыхивает, будто хочет всё немедленно бросить. — Хорошо, ты права. Но у нас есть всё ещё его дочь, жена, его охранник, недвижимость его семьи, налогоплатёжность и множество других бумажек и фактов! Если бы мне хоть кто-то помогал, то, возможно, мы бы взяли след! — огрызается на коллегу. Диего снова уткнулся в документы, сравнивая данные и перелистывая страницы уже с большим рвением. Юдора понимает, почему он один. Ему выделили пару мальчиков на след: фотограф и офицер на машине, но раньше их было больше. Только время истекает с каждым часом. Оттого никто и не рвётся к нему в помощники, чтобы не стать человеком, не раскрывшим дело. В геометрической прогрессии за эти пять лет теряют свою значимость свидетельства и доказательство. Никто не хочет лишиться премии из-за этого глухаря. Тем более Диего и сам нередко отвергает помощь свыше, потому что не любит, когда влезают в его дело. Юдоре даже иногда кажется, что вот он сдаётся, отгоняет мальчиков, но спустя пару дней снова приставляет их к Харгривзу. — Только за это нельзя сажать, Диего. A posse ad esse non valet consequential. По возможному ещё не следует заключать о действительном, — она опять говорит на латыни, а Диего выбешивается и отвечает ей более грубо, чем хотелось бы. — A potentia ad actum. От возможного к действительному, Пэтч. А ergo, следовательно, из всего, что я знаю, A realibus ad realiora, что означает, от реального к реальнейшему. Он перебрасывает эстафету латыни, а женщина поднимает брови, и как удивительно не в испуге и поражении, а остолбенении от его безумства. Он пытался победить детектива в чём? В знании мёртвого языка? — Но ты ничего не знаешь, — утвердительно отвечает она, держит паузу, отпивая чай с чаинками — пакетик порвался? — и вздыхая устало. — Хорошо. А слежка? — меняет тон на деловой, ставя кружку на шкаф, подвигая папки к себе и возвращаясь к рассмотрению дела о естественной смерти какого-то парня. — Я слежу за ними уже год, — снова избегает темы о результатах и переводит разговор на процесс. — Поставил на каждого из них по мальчику. Дальше работы и встреч с семьёй у всех напоказ Реджинальд никуда не выходит. Его дочь Эллисон снимается в кино, и даже не создаёт никаких скандалов. Жена идеальная активистка, женщина, которая создаёт приюты и постоянно навещает там детей, а по воскресеньям, представь себе, ходит в церковь на святую Мессу! В дом к ним никто не приходит, они не устраивают в нём никаких званых вечеров, хотя он огромен! Живут как затворники. Охранник — единственный не член семьи, не имеет личной жизни и личного жилья. Подвозит до дома главу и тоже исчезает в особняке на весь квартал. Нужно добиться обыска его дома, он огромен, там явно есть что-то, что они не хотят показывать. — И когда полиция получила разрешение на слежку, притеснение личной жизни граждан? М? Диего, ты профессионал, но не в этом деле. Ты меняешься в разы. Может, это просто идеальная семья, а ты волнуешься зазря? Пять лет прошло с того заявления. Может кто-то просто решил поиздеваться над ними из зависти? — У девочки убили всю семью, которая работала на них, а сам ребёнок пропал! Вся квартира была перерыта, и все документы о Харгривзов пропали! Даже её дневник, о котором свидетельствовали все её друзья, в котором она писала о том, что Реджинальд — страшный человек! Следы, что были на местах преступлений. Они же были у дома Харгривзов. Значит, это может быть кто-то из них. Так умирают все, кто мешает его корпорации. Даже обычные картели издеваются над людьми меньше, чем их киллер! А записка, которую прислали нам после без обратного адреса? Это почерк жертвы! У мужа был этот почерк! У него был тремор жуткий, когда он это писал, но это точно его почерк! — Экспертиза этого не доказала! Все эти преступления можно связать только косвенно. Диего, нет никаких прямых — боже, даже косвенных — доказательств, что твои домыслы — правда. Тебе никто не разрешит осмотр и уж тем более обыск дома. У людей есть право на личную жизнь. Начальник терпит твою озабоченность этим только потому, что ты перевыполняешь план по закрытию дел. Я понимаю, что это было твоё первое дело после универа и помощи с бумажной волокитой, но пора отпустить это. — Преступник на свободе, Юдора, убийства происходят до сих пор с такой частотой, что я уверен во множестве ещё ненайденных тел. — Ты не Бог. Ты не можешь спасти каждого и изменить систему, за которой стоят такие шишки, как Харгривзы, даже если он и стоит. Именно поэтому у нас есть планы по раскрытию, нормированный рабочий день и пистолеты. Ты человек, которому нужен отпуск, нормальный сон и хоть какая-то безопасность. А ты лезешь на рожон. Что если ты прав, и когда-нибудь просто им прекратят нравиться игры с тобой? Ты подставляешь не только себя. Те, кто работают под тобой, тоже могут пострадать. Они позволяют тебе следить за ними, а не наоборот. Она выделяет простое слово, которое, кажется, режет Диего по живому. Она волнуется за него и за себя. А Диего выбросить из головы не может улыбающуюся светлую девочку с родителями на той фотографии. Не может выкинуть последний приказ своего бывшего начальника, которого будто убрали, повернув руль в кювет. И его ободряющие глаза, знавшие уже тогда будто все ответы мироздания. Потому что это Delicta facti permanentis, преступления, оставляющие следы, где-то в сердце, но также Delicta facti transeuntis, преступления, которые не оставило следов в реальности. Стёртые и забытые, которые будто запомнил только Диего. Будто единственный из ныне живущих. Остался только убийца и он. — Я не могу перестать. Пять лет я не могу найти ни труп, ни хоть какое-то упоминание о девочке. Каждый раз, закрывая глаза, я вижу её голубые глаза в слезах. Такие же, как и у неё… — он остановился, посмотрев в потолок и откидываясь на стуле, будто сдерживая уже свои слёзы. — Она просит меня не сдаваться, потому что ей больно, и я могу ей помочь. — Ты просто винишь себя в произошедшем с твоей сестрой и пытаешься так искупить свои грехи. Но понимаешь, ты не мог её спасти из той комнаты. Те, кто запер её, это они преступники, а не ты. Ты же знаешь, Nemo debet esse judex in propria causa. Никто не должен быть судьёй в своём собственном деле, это не только необъективно, но ещё и дела может просто не быть, — говорит Юдора мягко. — Неважно, не отвлекай меня от работы, если сама хочешь побездельничать, — отвечает он и выходит налить в чайник воды. Женщина лишь вздыхает и качает головой. Приближается вечер, а он, кажется, снова хочет просидеть всю ночь. Диего не хочет, он с бесконечной уверенностью знает это. Из зеркала смотрят измученные бешеные глаза Диего. Вода быстро начинает переливаться через края, а Диего думает только о том, что за свою работу он может не экономить казённые счётчики. Особенно, насмотревшись на утопленников, всплывавших всё с меньшей периодичностью из болот. Преступники стали умнее и изворотливее. Преступники перестали плакать и начали думать. Диего должен следовать их примеру, но его что-то останавливало. Годы ли работы, глаза с фотографий на могильных плитах или дети из притонов, которых приводят следователи нарко-отделения и сажают у своих дверей. Харгривзы переходят черту, всё дальше ломая устои общества, незаметно перестраивая их под себя. А Диего не может сломать себя. Уже давно что-то сидит у него на подкорке и шепчет поменять себя. Изменить методы, свои установки. Но словно слабая надежда заставляет его ждать. Везде бардак, но Диего пытается не смотреть на него, сдерживать себя до последнего. Но всего буквально капля, и он взорвётся. Он пытается выдавить слезу, которую скрыл перед человеком раньше. Он не хотел пугать её ещё больше. У Юдоры и так сдают нервы, когда она видит мощь влиятельных людей. Её пугает такая масштабность, а Диего пугает он сам, потому что слёзы не капают из глаз, а мозг не перестаёт думать и мыслить стереотипами. Мужчина не плачет. Главное — это семья и близкие. За всё нужно платить. А преступники должны сидеть за решёткой. — Juris praecepta sunt haec: honeste vivere, alterum non laedere, suum cuique tribuere, — шепчет он себе как мантру несколько раз, закрыв глаза и оставаясь в полной темноте наедине с самим собой, пытаясь собраться, и только раз переводит, когда снова поднимает твёрдый взгляд на самого себя в зеркале. — Предписания закона сводятся к следующему: честно жить, не обижать других, каждому воздавать по заслугам. В это верится наполовину. Поэтому Диего выходит, ведёт плечами, чтобы выпрямить спину, разминает шею до хруста и проходит по холлу, где сидят ожидающие своей очереди или забирающие выкупом своих нерадивых родственников. Блондинка с улыбкой сообщает новости по телевизору — Диего удивляется хорошему настроению ведущей, ведь реклама между новостями потому и дороже: они собирают много людей, чтобы расстроить, а те на эмоциях купят лишние ножи для кухни, которые пригодятся для защиты. — A.R.X. празднует своё пятидесятилетие. Город поздравляет Сэра Харгривза старшего, его прекрасную жену и талантливую дочь подарками. Диего замер, оборачиваясь на экран под потолком сразу, но заторможено. У огромного здания фармацевтической компании с чёрными в двадцать стеклянных окон в целый этаж буквами «A.R.X.» собрался народ, многие в колясках или больничных халатах отдают цветы и шарики людям в чёрных костюмах. По центру у входа машет Реджинальд Харгривз приобнимая свою жену Грейс и говоря что-то смешное на ухо дочери Эллисон. Грейс решает поздороваться с людьми лично и идёт вперёд к живой ограде из охранников и теснится между ними, хватая руки стариков и детей с капельницами, которым помогли их препараты. Кулак детектива сжимается, а на носу и лбу выступают морщины гнева. — A.R.X. берёт своё развитие в семидесятых годах двадцатого века, развивая индустрию фармацевтики, помогая людям получать необходимое лечение, больницам спонсорское новейшее оборудование, а университетам лаборатории высших стандартов. Разные люди, у которых берут интервью счастливы, они рассказывают о том, что сделала хорошего компания, но Диего знает, что в этом только капля правды, и узнай эти люди её полностью, не захотели бы улыбаться новой машинке по нахождению рака. — Два десятилетия назад A.R.X. начало своё развитие в других отраслях и полностью приняла название своего конгломерата Цитадель. Это перевод с латыни слова Arx, которое больше устоялось в простом народе за долгую историю существования компании. Теперь Цитадель владеет фармацевтической компанией A.R.X., как главным своим детищем, а также A.R.A. — домостроение и продажа, с прямым переводом «дом», A.R.O. — добывающей отросли промышленности, которая гордо именует себя «земля» и A.R.S. — главная поддержка музыки, киноиндустрии и науки нашей страны, также имеющее название просто «искусство». «Какой же Харгривз хороший! Всё просто!» — огрызнулся про себя Диего. — Эти четыре спицы раскрывают зонт над нашим обществом, защищают как Цитадель наш город и привносят в него любовь и организованность — Amo и Recensere — два столпа, на которых строится каждая обширная компания Цитадели, и всего две буквы, входящие во все четыре простых названия. Наш телеканал поздравляет Цитадель с круглой датой и передаёт пожелания от каждого сотрудника! — И сколько они заплатили за эту рекламу? — шипит Диего. — Вопрос в том, сколько они получат клиентов и денег за эту рекламу, — улыбается пухлая женщина рядом в очках и с рыжими волосами. — Надеюсь, достаточно, чтобы сделать ещё больше хороших дел! — линия счастливых губ режет её лицо как нож пышный торт. Диего давит улыбку, кивает и уходит. «Ага, как же. Добрых дел. Добрых дел для прикрытия своих грязных оферт», — цыкает детектив, уверенный в том, что всё это для отвода глаз, чтобы даже если их поймали, простые смертные выступили в их поддержку. Легко представить, какой кипиш начнётся, если посадить такого вот Робин Гуда, который крадёт у бедных и возвращает им мелкую часть награбленного, как подарки от всего сердца. Наркоманы без мета выйдут на улицы, его люди подтянутся, а туда примкнут добрые люди, почувствовавшие безнаказанность. Взрыв любви и организованности. Ноги шаркают по дороге в кабинет, потому что их хозяин осознаёт свою слабость, как никто другой. Даже одержи детектив славную победу над преступностью, общественность это примет как плевок в лицо, а не исполнение долга. Экономическая система полетит к чертям. И если бы только Харгривз сдох и отдал управление человеку, который всё говно бы подчистил за ним, но его наследница не внушает надежд на светлое будущее без бойни, смертей и наркотиков. Найдёт ли Сэр Харгривз человека со стороны — маловероятно. Девочку он воспитывал с отличным бизнес-образованием. Сейчас она просто ждёт своей очереди, чтобы встать на пост всего конгломерата, Эллисон и так успевает быть главным директором A.R.S., снимаясь в фильмах на их гранты для искусства, а мать замдиректор, поэтому снова всё схвачено у Харгривзов. Снова. Диего шипит. Сколько денег у этого конгломерата, чтобы купить сторону обвинения или судью. Оборот в миллиарды. Сотни миллиардов, только сколько из них чистые, а не набитые чеки без покупателей? У них в городе и людей столько нет, сколько чеков выписано кассирами. «Точно, людей в городе меньше, чем нужно. У них есть… — Диего задумался. — У них есть филиалы, дурак, они же не только в этом городе торгуют недвижимостью, материалами, искусством и лекарствами. Тупой Диего». Как тут не сдаться? Но Диего уверен, что падёт только с Цитаделью. Единственное, чего он не хочет разгромить вместе с собой — оставшуюся Юдору и его гончих. Плюс-минус город и пару штатов. Он заглядывает в кабинет. Её уже нет. Проходя по рваному линолеуму и оставляя чёрточки, Диего дошёл до шкафчика с одеждой. Снял кобуру и взял сумку с кожанкой. Потом шорохнул жалюзи и посмотрел на улицу. Тучи не собираются, но зонтик всё равно переместился в руку. На всякий. На всякий. Достаточно смерти старшего детектива Данте. Ещё и пропажи этой девочки. Где она сейчас? Почему её не могут найти уже пять лет? Предположительные два варианта. Её кости закопаны там, где никогда их не найти. А если и будут обнаружены, вряд ли возможно будет опознание, даже по челюсти. Её частная стоматологическая клиника принадлежит Харгривзам. Там проходят обследование его семья и богатые, те чьи зубы стоят миллионы. Сэр Реджинальд заботился о ней, как и о её семье. Только вот это не помешало их смерти. Было ли это предупреждение лично для него или его рук дело — неважно. Её врач не даст сравнить отпечатки зубов, либо скажет, что их не было, либо будет отрицать и подделает отчёт. Второй вариант. Девочка хочет мести. Обоснованно, но это значит, что она будет под прицелом полиции, других участников этого картеля. Диего в любом случае виновен. Не защитил ни честь её семьи, ни её. Ему придётся встретиться с ней на обломках Цитадели и либо отпустить, либо арестовать. Девочка с милой улыбкой и светлыми волосами. Что с ней сделают? В этом жёстком месиве людей, наркотиков и оружия. Человек не подвластен таким удовольствиям, склоняющим его голову, а ещё человек не подвластен насилию над ним. Она бы не смогла защититься. Никто бы не смог. Будет чудом её нездоровый цвет лица при встрече. Если эта встреча будет. Если девочка позволит встретиться с ней. Диего испытывает к ней практически любовные и совсем братские чувства, потому что спал с её досье миллионы раз. Она стала также дорога, как Юдора и… сестра, у которой отняли девственность совсем не вовремя. Вовремя — не то слово. Рано? Тоже нет. Против воли, не тогда, когда она этого захотела. Диего открывает всё-таки зонт, но не от дождя, он прячет своё злое лицо, потому что на слёзы то ли сил нет, то ли мужества, отваги и решимости. Его учили не реветь, не показывать эмоций. Быть из стали, роботом, который теперь ему больше напоминает любой портрет психопата убийца из дела. Дома не тепло и неуютно, Диего это корёжит. Он силится не заварить кофе, чтобы согреться, но хочется сна. Лечь сразу, как пришёл — как-то странно, а также необходимо. Душ ошпаривает ледяной водой, но мужчина упорно стоит и ждёт нагрева. Мурашки поднимают волосы на накаченных руках, ногах и груди. Поздно осознавая, что не снял резинку с волос, Диего пытается развязать промокший хвост, чувствуя как дерёт клоки с головы. — Чёрт. За шумом воды и возгласом не слышно копошение в комнате. Диего прислоняется лбом к кафелю, явно сдирая кожу, в попытках снять резинку, но становится ясно — нужны ножницы. Либо отрезать шевелюру, либо узел. А ведь Юдора говорила, что канцелярские резинки не для этого. Он отстриг резиновую верёвку и начал намыливать волосы под горячей водой, растирая шампунь по плечам и груди — ни капли врагу. За дверью звякнули найденными ключами от рабочего кабинета. Диего хотел разлепить глаза, но те сразу защипало. Встав под струи воды лицом, он через силу поднял одно веко, задержал его пальцем и промыл глаз, протёр лицо полотенцем и выглянул из-за шторки душа. — Кто здесь? Диего вынырнул в чём было и взял трубу, которую менял слишком давно, чтобы посчитать её мусором, но, как оказывается, нужным мусором. Босые шаги оставляли мокрые следы, которые сразу скапливали грязь в тёмные разводы. Он обязательно помоет полы, если его не пришли замочить с пистолетом. Какого чёрта он оставил табельное оружие в шкафчике? Думал сходить помыться и поспать, а на тебе. Glock 21 °C сидел отлично в руке, не подскакивает сильно от отдачи, тяжеловат, всего 13 патронов, но зато не так вызывает страх у носителя, как ржавая трубка Мужчина с мускулистым телосложением обошёл гостиную с кухней, спальню, открыл все шкафы и проверил нычки — ничего. Ключи на месте, всё на своих местах, но запах чужого парфюма в доме слишком нов, чтобы его не заметить. Слышится угроза и опасность. Спать в доме не представляется хорошей идеей, но у Диего фикс задумка — поймать на живца. Диего не надевает бельё, не выключает свет в ванной, оставляет не везде смывшийся шампунь как есть. Его бедро дрожит от напряжения, когда спина дотрагивается до холодного покрывала. Член наливается кровью, а улыбка на лице становится безумной. Ржавчина пачкает подмышку и рёбра. Её обнимают одной рукой будто игрушку. Шершавую игрушку, за неровные края которой зацепляются волосы и кожа, но Диего не чувствует сладкого пощипывания. Его мошонка чувствует. Член бьёт по животу в желании и острой необходимости. Диего потирает его, как друга за плечо. Не пытаясь образумить — ему наплевать на него. Убийца пришёл за ним, чтобы он не рыл так усердно — чёткая уверенность. Не подкреплённая ничем уверенность, граничащая с верой в галлюцинации. Близкая опасность будоражит нервы, выплёскивая лавиной адреналин. Сердце стучит со скоростью света, и Диего чувствует ритм, пульсирующий под рукой. Смазка ещё не проступила, а жёсткие руки от постоянных тренировок чувствуются в затылке чем-то не сильно комфортным. Как и промокшая подушка от длинных волос. Проскакивает мысль, что вор вернётся в этот момент, но она лишь заставляет перейти от члена к шее, сжать её массажируя, пройтись по подбородку. Прочувствовать рукой все свои кости, которые разлетятся от пули или удара. Пальцем провести по неровной изогнутой ключице и впиться в мышцы над ней, прижимая трубу ближе к оголённой груди и оставляя ей красные царапины. Тренировки не прошли зря и застоявшиеся мышцы отвечают приятной негой, разливающейся по позвоночнику до мышцы без костей, которая снова ударяет по блядской дорожке, оставляя ниточку предэкуляра, тянувшуюся от головки и разрывающуюся. Ладонь переходит на бицепс и, не останавливаясь, сразу на трицепс. По коже бегут уже приятные мурашки. Диего смутно представляет, какого будет чувствоваться такой массаж на правой руке, самой загруженной заботами. Но также смутно он понимает, что хочет разрядки, но массаж не дошёл ещё до пальцев. Поэтому он пожимает мышцы выше запястий, лучевую, сгибатели пальцев и кистей. Глотает начинающийся стон, выдыхает грудинной. Волна расслабления и дрожи проходится до пальчиков ног. Ладонь сжимают и мнут большим пальцем вместе со всеми подушечками. Боль выплескивается в спектр эмоций, и Диего разрешает, даёт себе право перейти на член. Поступательные движения, как глотки чисткой воды, быстрые, освобождающие что-то изнутри. Дыхание прерывается и возвращается снова. Рука трётся о окисленное железо. В голове проскакивает мысль, что сталь не ржавеет, но Диего гонит её, как енотов со двора. Сейчас важнее… Сейчас… Да. — Класс, — Диего цыкает смотря на руку и живот, под кожей которого проступает ровные мышцы пресса от растяжки. — Опять мыться. Вор, убийца или кто он там не вернётся. Очевидно, поэтому Диего сбрасывает со звоном трубу, отмечая, что ржавчина и её феррумная чешуя остались на покрывале, и расслабленно, виляя бёдрами, шагает снова в ванную через коридор. Под струёй холодной воды он пытается намылить тело теперь гелем для душа, задевая шрамы от прошлых задержаний. Преступления оставляют следы и не всегда только на месте. Но если он хочет вступить на эту дорожку, преступления не должны оставлять после себя следов. Как этот пробравшийся. Как вода, которая смывает всё. Но кровь не вода, её не смоешь. «Точно! — Диего стукается лбом о кафель снова. — Следы. Нужно проверить следы дома под лазер или порошок. Любая дактилоскопия подойдёт». Выйдя из ванны и одевшись в домашние штаны, носки и белую футболку, Диего на цыпочках подошёл к шкафчику, достал фонарик, какой был, и баночку с порошком, встал на корточки и зажмурился, пытаясь понять, что конкретно он слышал. Что может звенеть? Железо с огромными примесями, не чистое, возможно, с пластиком. — Ключи! — восторженно и одобряюще шепнул себе детектив. Фонарик подсвечивал линолеум на пути. Грязь и отпечатки его ботинок били резко в глаза контрастируя с бликами. Только бы найти следы, потом можно их проявлять. Липкие, высыхающие пыльные формы от его подушечек пальцев и пяток встречались тут и там. Детектив сердился на себя, но не на свою бешенную активность и отсутствие сна, а на профессионализм, который в этой ситуации катился по наклонной из истощённого организма. — Проникновение — Delicta facti permanentis, — зудил себе детектив под нос, шевеля только губами, иногда только выдох напоминал какое-то из слов «преступление», «оставляющее» и «следы». Колени оправданно стонали, отдавая наплывшей усталостью, но всё равно двигались к трюмо с сумкой. Фонарик не находил ничего пока не наткнулся на ножку мебели. Диего просвечивал каждый сантиметр, напрягал глаза до боли, но кроме пальчиков, — он уверен его самого, — не находил. Но вдруг его внимание привлекла чёрточка, как он думал ранее, несколько раз осматривая эти полметра. Диего подполз ближе, склонился к полу лицом, упираясь только на пальцы затёкшей вытянутой руки, чтобы, не дай Бог, не стереть что-нибудь. Чёрная полоска оказалась надписью, отпечатавшейся от бумаги. Шрифт прерывался. Было ясно, что это не след, а послание, которое ни к чему не приведёт, которое ничего не прояснит. «Папочка полицейский, хватит играть со мной», — гласили половинчатые отметины от листа, по которому перемещался преступник. — Смышлёный чертяга, — хмыкнул без злости Диего, отпуская фонарик, который катится под трюмо, баночка тоже опускается со стуком на пол, спина больно упирается об угол тумбочки, а ноги протягиваются по холодной резине пола. — Delicta facti transeuntis, — грустно улыбается в потолок детектив, сидя на самом тупом месте преступления в квартире копа. — Цитадель хороша в преступлениях, не оставляющие после себя следов, оттого и нерушима.