Часть 1
3 ноября 2022 г. в 05:41
Мрак. Сплошной мрак в светлой душе, испачканной собственной кровью и чужими грязными желаниями, которые ему приходилось исполнять. Даже если у него когда-то были крылья, полагающиеся каждому ангелу, их давно разорвали на пёрышки, истоптали и уничтожили, преследуя свои гнусные цели. Никаких чудес… Сказал ему Сфинкс. Сказал так, будто ему очень хочется их творить, будто его способности не были его проклятием, его пленом. Будто он никогда не мечтал быть самым обычным мальчиком, без клейма ангела, волшебника или умственно отсталого. Но ничего уже изменить было нельзя. Единственное, в чём он был виноват — его излишняя доверчивость и умение прощать. Македонский посчитал Волка своим другом, человеком, которого он хотел оберегать, спасать, сам не зная от чего, творить для него чуть больше чудес, чем остальным, дарить самые прекрасные сны. И он поплатился за это. Волк оказался слишком умным и внимательным. Стал просить слишком многого, сначала что-нибудь простое и невинное, чтобы убедиться в своих догадках, а потом всё больше и больше. Македонский видел, как чернеет и гниёт душа Волка с исполнением нового желания. Мак, знал, что такое часто случается с людьми, имеющими под рукой «волшебную палочку», безотказно выполняющую любые их прихоти. Он ошибался, думая, что Волк знает чувство меры, но понял это уже слишком поздно.
На простых угрозах Волк не остановился, он овладевал Македонским полностью и постепенно. Сначала дарил любовь и ласку, заставляя привязаться к себе, влюбляя в себя мальчика, которому всю жизнь так не хватало любви. А потом становился жестоким и грубым, когда тот вновь отказывался выполнять его главное желание. Он знал, что Мак будет ждать возвращения доброго и любящего Волка, а вернуть его можно только если он сделает всё, о чём его попросят. С каждым разом Волк заходил всё дальше в своих пытках, чтобы его личный ангел наконец не выдержал и сам стал умолять загадать как можно больше желаний, чтобы был готов выполнить любое чудо.
Македонский помнил, как началось всё с болезненных пощёчин, сменивших привычные ему нежные поцелуи, которые он так любил. Но этого было слишком мало. Волк зажимал его где-нибудь в углу, хватал за запястья, оставляя на них синяки, грубо лапал и бил по лицу, разбивая в кровь губы.
Первый раз это произошло в туалете… Когда Волк, пожаловавшись на сильную боль в спине, попросил Македонского помочь ему принять душ. Он чувствовал. Он знал, что не нужно было идти. Но пошёл. Дверь захлопнулась, раздался щелчок щеколды. И вот его толкают на холодный пол, срывая одежду. Волк быстро и грубо вбивался в худое, измученное тело, рыча, зажимая Македонскому рот ладонью. Это не было необходимо, Мак и не собирался кричать, звать на помощь, он кусал губы, принимая свою участь. Когда Волк кончил, Македонский на трясущихся ногах поднялся с пола и молча зашёл в душевую кабинку, отмывать сперму, смешавшуюся с кровью и фикалиями. После чего помог помыться и Волку, не обращая внимания на его похотливые взгляды.
— Спасибо. Мне понравилось, — безэмоционально сказал Мак на выходе из туалета.
Когда это повторилось ещё несколько раз, Македонский решил, что будет лучше, если он начнёт подготавливать себя каждый день, чтобы не было больше так больно. Он закрывался где-нибудь, оставался наедине с собой и растягивал пальцами узкое колечко мышц, которые всё ещё болело после Волка. Свободной рукой он царапал плечо, вспоминая пережитые минуты боли и ужаса, погружаясь в них вновь, добавляя второй, а затем и третий палец. Он хотел остановиться, мысленно умолял себя не делать этого, но понимал, что так будет лучше и продолжал добровольно пытать себя. Первые пару дней это действительно приносило ему только боль. Пока он в первый раз не затронул нужную точку и не научился получать удовольствие от своих действий, за что его мучили угрызения совести. Тогда он и не подозревал, к чему это может привести…
У Волка сразу стали закрадываться подозрения, когда несколько дней подряд Македонский возвращался в комнату весь красный, тяжело дышал и сразу ложился к себе на кровать, стараясь ни на кого смотреть. Через неделю он однозначно понял, что нужно бы проверить свою теорию. Волк дождался, когда все уйдут на обед, заранее предупредив Мака, что тот должен остаться с ним в комнате.
После ухода состайников, Македонский сразу разделся и лёг на живот, ожидая, когда Волк возьмёт его. Но тот почему-то медлил, рассматривал что-то на теле, лежащего перед ним обнажённого ангела. Не спеша он подошёл к нему, присаживаясь рядом на колени, провёл холодной рукой по ягодицам. Ввёл до упора сразу два пальца в анус мальчика, ухмыляясь. Чтобы убедиться окончательно раздвинул пальцы внутри и рассмеялся. А потом резко стал серьёзным и даже грозным, со всей силы оставив шлепок на ягодицах Македонского, с удовольствием наблюдая, как тот морщится.
— Думал, будешь мне изменять, и я ничего не узнаю?! — рявкнул Волк, стягивая с себя кожаный ремень.
Македонский замотал головой, испуганно посмотрев на своего мучителя. Он не мог сказать Волку, что сам себя растягивал, просто не мог… Он вообще ничего больше не мог.
— Что, хочешь сказать, что ничего и ни с кем не было? А это тогда что?! — Волк схватил исцарапанное плечо Мака. — Я же понмню, что ты был гораздо более узкий. Знаешь, мне всё равно! Но пусть, тот, кто тебя трахает, знает, что ты потаскуха — сильный удар ремнём по нежной кожей, оставляющий красный след. — Пусть, увидит, какая ты шлюха! — на этот раз удар приходится по пояснице. — Пусть, поймёт, что тебя трахать могу только я, — Волк перевернул ремень, чтобы бить уже пряжкой.
Македонский закусил край одеяла, он дрожал, но не произносил и звука, ни всхлипа, ни писка с его стороны. Его трясло, но он терпел, сжимая кулаки, когда тяжёлая металлическая пряжка оставляла после себя кровавые следы. «Сам виноват, » — думал Македонский.
Он действительно считал себя виновным во всём. В своей доверечивости — удар совпадает с этой мыслью, словно наказывая его. И с каждым последующим ударом мысленно он проговаривал, за что ему это: «За то, что был ангелом. За наивность. За то, что влюбился. За то, что я тряпка. За то, что плохо себя вел. За то, что ослушался Сфинкса. За то, что живу… За то…»
Вдоволь наигравшись, Волк разделся и приказал Македонскому встать на колени, резко приподнимая его одной рукой за живот. Ноги Мака ужасно дрожали, хоть он и упирался локтями в кровать, ему казалось, что он может в любую минуту упасть. Волк приставил головку ко входу и вошёл одним резким толчком, сжимая бока ангела, быстрыми, рваными движениями вбиваясь в него. Он схватил рыжие волосы Македонского, наматывая их на кулак, потянул на себя, двигаясь ещё быстрее. Не вынимая член и не останавливаясь, Волк ввёл в сжимающийся анус свой длинный тонкий палец, через минуту добавил второй, а затем и третий, всё ускоряясь. С новым особенно резким толчком стало понятно, что он порвал Македонского, когда у него по ляжкам потекли капельки крови.
— Не надо, — только и смог проскулить сиплым голосом Мак.
— Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы я прекратил, — ласково заговорил Волк, кончая внутрь Македонского. — А сейчас одевайся, скоро все вернутся.
Македонский шёл по коридору, пелена перед глазами закрывала ему проход. В этот момент он подумал, что видит белый свет, в голове загорелась радостная мысль о том, что он умирает. Но эта мысль тут же растворилась, ведь свет видят лишь те, кто попадает в рай, а в рай попадают хорошие и правильные мальчики. Но ведь он был очень плохим мальчиком, позволившим людям испачкать его чистую, красивую душу, изуродовать до неузнаваемости, оторвать крылья и бросить так с обрыва, вниз. Мак знал, что плохих людей не бывает, бывают люди, поддавшиеся искушению. Он не поддавался, он был этим самым искушением. И если бы его не существовало, то и плохих людей стало бы меньше. Македонский уже не разбирал дороги, пелена перед глазами превратилась в сплошное чёрное пятно. Последнее, что он услышал — голос Сфинкса. А дальше только темнота и гул, пока в туалете не зажигается свет.
Сфинкс раздевает его и немеет от ужаса, всё тело в ссадинах, синяках и кровоподтёках, ягодицы переливаются от синего к фиолетовому из-за гематом, оставленных на них, а между ними и вниз по ляжкам — струйки засохшей крови. На белье тоже пятна крови и спермы. В туалет заходит Чёрный, увидевший, как Македонский свалился в коридоре. Даже на его, обычно спокойном и сдержанном лице читается страх и паника. Без лишних расспросов он помогает Сфинксу помыть Мака, пока тот бегает за чистотой одеждой. Но с этим они поторопились, только выйдя из кабинки, бывший ангел упал на колени, и его начало рвать прямо на пол. Почти вся Четвёртая собралась здесь — кто-то отмывал пол, кто-то держал волосы Македонского, пока тот блевал в раковину. Ему помогали умыть лицо, но рвотные позывы начинались с новой силой. Не было только Волка, осознавшего, что он натворил и Слепого, который приготовил аптечку и ждал всех в комнате.
Никто не задавал лишних вопросов, просто выполняли всё необходимое, либо не путались под ногами. Когда в желудке Македонского закончилась вся переваренная пища, и его начало рвать желчным соком, было принято решение позвать Стервятника. Папа Птиц пришёл с каким-то снадобьем.
— Тш-ш, потерпи, мой мальчик, — приговаривал он, протолкнув два пальца в рот Македонского и поглаживая его по спине. — Сейчас всё пройдёт. Просто выпей-ка вот это, — Стервятник залил в него мутно-зелёную жижу из стеклянной колбочки. Через пару минут рвота действительно прекратилась, и Стервятник со спокойной душой покинул их.
Слепой ощупывал Македонского, и на каждый вопрос: «Здесь больно?» — Мак только равнодушно мотал головой. Понятие физической боли для него больше не существовало, остались лишь моральные истязания за свою беспомощность, за грязь, от которой нельзя было отмыться. Он чувствовал себя так, словно его душу облили кислотой, и теперь она вся покрыта ожогами, которые никогда не заживут, а будут гнить. Хотелось вырвать из себя душу и бесконечно отмывать её, чтобы никто не почувствовал запах разложения. Македонский ненавидел Волка, но ещё больше ненавидел себя. Несколько бессонных ночей он желал себе смерти, умолял высшие силы забрать его, уничтожить, ведь он уже ощущал себя трупом. И в какой-то момент Мак стал невольно желать смерти Волку, проклиная его и всё, что с ним связано. По щекам мальчика покатились слёзы, обжигая глаза и лицо своей горечью, он уже знал, что Волк не проснётся. И он не проснулся.
В ту ночь умер мучитель Македонского, его любовь, его ненависть и его главный грех, который он никогда уже не сможет искупить.