Шесть утра

      Открывать глаза было больно — веки слиплись будто от многовекового сна, а во рту было сухо настолько, что горло издавало болезненные хрипы даже при дыхании. Сложно было понять, где он находился, никаких записок, никаких наводок. Вокруг был лишь холод и непроглядная тьма — ни окон, ни даже тюремных решёток, сквозь которые на него когда-то смотрели мерзкие улыбающиеся лица тех, кто должен был олицетворять чистоту и порядок. Сергей хорошо помнил те отвратительные дни, от одних воспоминаний о которых хотелось блевать: его избивали, называли отродьем, так и норовя плюнуть в красивое лицо со всей накопившейся злобой — не на него, на систему, на этот прогнивший мир, в самой сути которого так и хотелось обвинить молодого парня, только что выбившегося в люди. Но он привык — выросши в детском доме так или иначе начинаешь думать о себе, как о выродке, не достойном нормальной жизни, даже когда у тебя в руках миллиарды. Но сейчас не было даже этого, лишь звенящая пустота, бездна, в которой так просто навсегда потеряться. И это одиночество не дарило долгожданный покой, лишь пугало до чёртиков, вынуждая раз за разом мерить шагами пустую комнату, вслушиваясь в любой звук, доносившийся, то ли из-за огромной закрытой двери, то ли создаваемый больным сознанием. На глазах совершенно неожиданно начали наворачиваться слёзы от осознания того, что он снова остался один. Он со всем отчаянием упал на колени, закрывая глаза руками, лишь бы бледные капли перестали литься на и без того сырой камень какой-то древней темницы. Он видел это место раньше, однозначно видел, вот только собственное сознание никак не давало воспоминаниям просочиться в голову, оставляя внутри лишь больше пустоты. Вдруг послышались тяжёлые медленные шаги, раздававшиеся за спиной глубоким эхо. Сердце несколько секунд билось в такт звонким постукиваниям каблуков о камень, прежде чем Сергей резко обернулся, едва не потеряв равновесие. Впереди него стояла высокая фигура в чёрном кожаном плаще, от вида которого в груди болезненно потянуло. Разумовский вскочил на ноги, встретившись взглядом со спокойными карими глазами, и от этого на душе вдруг стало так тепло и спокойно, что он лишь громко выдохнул, припав к чужой груди. В голове зазвенело одно лишь имя «Олег, Олег, Олег» сквозь нарастающие вокруг чужие крики — на них уже было плевать как никогда. — Забери меня отсюда, — не поднимая измученного взгляда попросил Разумовский, уже не стараясь сделать голос твёрже — слишком тяжело давались даже те ничтожные минуты, что он провёл здесь. Чужая рука зашла за спину в привычном жесте, вот только вместо ласковых поглаживаний она крепко вцепилась в длинные растрёпанные волосы, стягивая кожу до жжения, так сильно, будто собираясь выдернуть рыжие пряди вместе с кожей. В груди будто-то что-то надломилось на секунду, но Разумовский был не в силах сказать хоть что-то, лишь смотрел на одновременно родное и совершенно незнакомое лицо, хватая ртом потяжелевший вмиг воздух. — И как вообще можно любить такую жалкую тряпку, как ты, — чужие пальцы почти любовно огладили контур искусанных губ, а на таком знакомом и родном лице появился несвойственный ему хищный оскал. И чем дольше Разумовский смотрел, чем сильнее карие глаза издавали холодное золотое свечение. Стало ясно, что это не Олег, это не могло быть Олегом — тот ни за что не сказал бы подобные вещи, даже не подумал бы. Иначе какой смысл ему быть всегда подле Разумовского, будто верный пёс, но люди приходят и уходят, а его Олег, пусть по каким-то совершенно глупым причинам, но остаётся, всегда остаётся. Собрав все свои силы в кулак, Сергей резко оттолкнул того, в ком больше не видел своего давнишнего друга, едва-едва не лишившись волос, в которые всё ещё были вплетены крепкие длинные пальцы. Он сделал пару шагов назад, приняв защитное положение — так, как его учил Олег когда-то — и поднял свой взгляд на высокую фигуру перед собой, силясь увидеть в ней то, что пока было скрыто. — Ты ведь понимаешь, что они все бросят тебя? — голос полным ненависти выкрикнул мужчина каким-то смутно знакомым голосом, рассыпающимся на странные звуки, похожие на крики ворон. — Ты был нужен всем, когда у тебя были деньги. Скоро они узнают, что ты остался ни с чем. Даже твой любимый наёмничек. Единственный, кто будет с тобой всегда, это я. Тёмная фигура начала распадаться на длинные пушистые перья, казалось, они были везде, даже внутри самого Сергея, который непроизвольно начал задыхаться, хватаясь за горло, будто вот-вот утонет в большой чёрной реке. Но не успел тот потерять сознание, как перья взметнулись в воздух, оседая в образе изящного стройного мужчины как две капли похожего на Разумовского. Лишь взгляд выдавал его истинную сущность — дикую, жестокую; даже сейчас, будучи живым только в чужом сознании, он требовал крови здесь, во снах, больше не способный влиять на Сергея в реальности. Разумовский нервно оглянулся вокруг, будто бы ища что-то, чем можно защититься, спугнуть хотя бы ненадолго чёртов призрак, от которого он не может избавиться долгие годы, ни под килограммами препаратов, ни пережив едва ли не собственную смерть. И подошёл бы даже одиноко лежащий в каком-то закутке камень или горстка вековой пыли — что угодно, лишь бы не чувствовать себя беззащитным перед этим существом. Но чем больше он смотрел по сторонам, тем сильнее прежняя комната напоминала совершенно пустой лабиринт без выхода — бежать было некуда, защищаться — нечем. — Зачем тебе нужна его корыстная любовь, если всегда есть тот, кто любит тебя, что бы ты ни сделал? — он поймал Разумовского за руку, держа поперёк груди своими длинными лапами, будто бы намекая, что ещё один шаг, и тот вспорет ему глотку длинным когтем. У уха слышалось чужое тяжёлое дыхание, заставляя непроизвольно вздрагивать. Сергей напрягся сильнее, думая лишь о том, как развеять этот кошмар — каким бы сильным ни казался Птица, он больше не способен навредить никому без его, Сергея, согласия, и пусть сейчас он в полной власти этого чёртового демона, то в реальности у того не было никаких прав. Вот только умирать даже в кошмаре было страшно, тем более от рук того, кто уже однажды разрушил сотни жизней и будет не против разрушить ещё столько же. — Ты противоречишь сам себе, — сквозь зубы прошипел Разумовский, пытаясь справиться с частым, загнанным дыханием, — какая это любовь, когда ты только и делаешь, что мучаешь меня? — Серёжа-Серёжа, ты ведь такой умный мальчик, а рассуждаешь, будто трёхлетний ребёнок, — коготь прошёлся по щеке, оставляя длинную тонкую царапину, из которой быстро заструились алые капли крови, мешаясь с уже высохшими слезами. Разумовский привычным жестом закусил губу, чтобы не заплакать снова — от обиды и чёртовой беспомощности, которая выводила из себя. — Я всего-то пытаюсь защитить тебя от всех ублюдков, что пытаются убить нас. Что мне ещё остаётся делать, если ты так активно сопротивляешься этому? Хочешь сказать, что нужно было оставить тебя в тюрьме подыхать от постоянных избиений и препаратов? Пальцы уже не пытались разорвать кожу в клочья, спокойно поглаживая линию скул, будто бы давая секундную передышку, чтобы Разумовский обдумал чужие слова, будто бы Птице было действительно не всё равно на мнение своего «хозяина». Но сам Сергей думать не хотел — уж слишком многое Птица обещал ему за их долгую жизнь и слишком много погибло людей ото всех этих обещаний. Он уже давно понял, что единственное желание его второго «я» — заполучить такой долгожданный контроль над телом, чтобы снова творить бесчинства на улицах родного города, убивать всех вокруг без разбора — жестокость ради жестокости, а вовсе не для защиты от каких-то мифических врагов. И Сергей прекрасно понимал, что стоит сейчас дать слабину и пострадает единственный близкий ему человек в этом мире, чего он точно не мог допустить, только не снова. — Меня вытащил оттуда не ты, а Олег! — удар локтем пришёлся в чёрный от перьев живот, отчего Птица громко зашипел, ослабив хватку, отчего удалось выкрутиться из длинных цепких лап этого существа. Больше всего сейчас Разумовский хотел, чтобы в его руке был тот злополучный пистолет, чтобы наконец-то вернуть те пять пуль тому, кто действительно заслужил их, тому, кто на самом деле отравлял ему жизнь столько лет. Но своеволие лишь сильнее разозлило Птицу, имевшего в закрытом помещении куда большие шансы на победу, чем совершенно безоружный Разумовский. Но от чего-то тот нападать не стал, лишь стоя от Серёжи в нескольких метрах, улыбаясь какой-то слишком безмятежной для ситуации улыбкой. — И что тебе в нём так нравится, чего нет во мне? — лицо вновь расплылось, чтобы тут же собраться заново в уже знакомые черты. Сергея неприятно передёрнуло от того, что Птица пытался манипулировать им через Олега. — Как считаешь, будет ли лучше так? Грубым пинком в живот Разумовского опрокинули на грязный влажный пол, и он едва не ударился головой, успев подставить сразу же занывшую от падения на неё руку. Следующий удар должен был прийтись в живот, явно намереваясь пробить парню рёбра, но Сергей успел откатиться в сторону, спиной уперевшись в стену. Это и стало его ошибкой, ведь в следующую секунду Разумовского за волосы подняли на ноги, грубо прижав к стене всем телом. Он затрепыхался, пытаясь снова освободиться, чтобы хотя бы немного потянуть время — на шесть утра был заведён будильник, который точно прервёт этот кошмарный сон. — Продолжишь вырываться? Тебе ведь нравится, когда я прижимаю тебя так, — Птица коснулся ладонью бёдер, говоря голосом Олега, отчего по телу непроизвольно пробежал холод. Сергей даже думать не хотел о том, что было в голове у этого чудовища, но совершенно отвратительные догадки приходили в его голову, вынуждая сдерживать прилив тошноты к горлу. — Отпусти меня! — на этот раз не было даже возможности для замаха — его вжимали в стену так сильно, что едва получалось шевелить быстро затекающей рукой. Когти, до этого мирно покоившиеся на бедре вцепились в ногу, разрывая ткань брюк. Из пока ещё неглубоких царапин заструилась кровь, пачкая чужие руки, которые продолжили водить по чужому телу, пытаясь то ли приласкать, то ли подчинить. — Тварь, ублюдок, не вздумай делать это! — Что ж ты так разорался, Серёжа? — широкий кожаный ремень легко поддался чужим пальцам, треснув на две части так просто, будто бумага под лезвием ножа. Птица прижался плотнее, продолжая широко улыбаться не своей улыбкой. Разумовский чувствовал его слегка сбитое дыхание, жар тела, глотал слёзы, чтобы не выдать своей слабости, но тот слышал каждую его мысль как свою и оттого скрыть собственное отчаяние было невозможно. — Ты ведь вчера сам просил меня быть грубее с тобой. — Ты не он, — голос начал срываться на болезненные хрипы, когда джинсы порвали окончательно, оставив его обнажённым ниже пояса. Стало совсем стыдно, страшно от беззащитности и уязвимости, а бёдра неприятно тянуло от начинавшей запекаться крови. — Олег никогда бы не поступил со мной так. — Ты прав. Я не он. Но я стану для тебя куда лучше, — холодный язык прошёлся по шее, оставляя за собой липкий след, заставляющий кожу будто гореть изнутри. Сергей зажмурился, пытаясь не думать о том, что сейчас за ним стоит тень его любимого человека — очернять образ Олега такими мыслями казалось гораздо хуже того, что Птица собирался делать с ним сейчас. Крупный член вошёл без подготовки, до крови раздражая нежную слизистую, от чего алые капли потекли по бледным бёдрам, капая на остатки заношенных джинсов. Разумовский закричал, царапая ногтями стену, забился, пытаясь вырваться агрессивнее, чем до этого. — Тебе нравится, Серёжа? — от глубокого толчка перед глазами появились белые пятна, а ноги подкосились, проехавшись коленями по шершавой поверхности, раздирая кожу. — Не вздумай терять сознание! Серёжа! — Серёжа, проснись! — громкий, почти командный голос вырвал из сна, заставив резко вскочить, едва не столкнувшись лбом с Олегом, который сидел рядом на кровати, держа Разумовского за дрожащие плечи. Из прокусанной губы текла кровь, отдавая неприятным запахом внутри глотки, и от этого почему-то хотелось расплакаться, но он только ошарашенно смотрел в чужие глаза, совершенно недоверчиво ища в них отголоски золота. — Ты кричал во сне. Снова кошмары? Сергей не спешил отвечать, рассматривая себя — не было ни обточенных ногтей, ни содранных коленок, только сердце билось также загнанно, как и мгновения назад там, рядом с Птицей. Олег же казался совсем реальным — всё в той же майке и дурацких трусах с волчатами, которые Разумовский подарил тому на день рождения, совсем не ожидая, что когда-нибудь увидит в них Волкова, в этом он засыпал рядом с Серёжей прошлой ночью, в этом сидит напротив него сейчас, не зная куда деть себя. — Да. Спасибо, что разбудил. Приснится же такое, — Сергей потёр ноющие от напряжения виски пальцами, попутно стирая с них холодный пот. Перед глазами, вопреки здравому смыслу, стоял другой Олег, холодный и жестокий, но как бы не хотел Птица внушить ненависть к Волкову, Сергей прекрасно понимал, что настоящий Олег не виноват, что его сознание раз за разом строит такие образы. — Ты справишься с ним. Всё будет хорошо, ты веришь мне? — широкая ладонь легла на болезненно бледную щёку, окрашивая её в ярко-красный. Олег никогда не был хорошим психологом, больше полагаясь на грубую силу, чем на разговоры, но на Разумовского действовал сильнее любого успокоительного — достаточно сказать какую-нибудь ласковую ерунду тихим хриплым голосом, как тот переставал нервничать, полностью переключаясь на мужчину. — Он давно должен был исчезнуть, я не знаю, что пошло не так, — Разумовский опустил глаза, теребя пальцами край слегка потрёпанной наволочки — будто единственным, кто виноват сейчас, был он сам. Олег не стал отвечать, только коротко улыбнулся, притягивая Серёжу к себе, прохладные губы коснулись всё ещё мокрых от пота волос, чувствуя чужой пульс, который в какой-то момент забился сильнее. — Люблю тебя, Волче, — совсем тихо, почти не слышно сказал он, уткнувшись носом в крепкую шею, совсем близко с уже заросшим шрамом от пули. Волков хрипло вздохнул. — Я тоже тебя люблю. Часы тихо запикали, на циферблате было шесть утра.